Анна Силюнас: Андрей Деллос. Ручная работа

Легко отталкиваясь от высоких османовских окон Сен-Жерменского бульвара, солнечные зайчики легким касанием дотрагиваются до лиц разомлевших парижан и, довольные произведенным эффектом, отскакивают назад. Люди радостно жмурятся, пытаясь отследить «виновников» этой небесной кутерьмы.

«Когда Богу на небе скучно, он открывает окно и смотрит на парижские бульвары», – писал Генрих Гейне. И был прав...

Именно здесь, в самом сердце Парижа, бок о бок со знаменитыми кафе «Липп», «Кафе де Флор» и «Де Маго», российский ресторатор Андрей Деллос открыл свой первый французский ресторан «Кафе Пушкинъ». Места этого он ждал долго, на «задворки» уходить не собирался. Потом начались переговоры с хозяйкой, вернее, с ее адвокатами. Попытавшийся было пожаловаться на несговорчивость обладательницы бесчисленных приставок «де» в нескончаемой фамилии, Деллос получил в ответ внимательно-недоуменный взгляд адвоката и настойчивую рекомендацию быть «поделикатнее».

«Если бы вы видели ее замок, месье Деллос! По сравнению с ним Версаль может показаться скромным домиком...» Успех переговоров предрешили два обстоятельства: много лет назад владелица замка «покручеверсаля» была в московском «Пушкине», и, конечно, кондитерская с одноименным названием в Printemps. Ну и рекомендации влиятельных друзей, а как без этого?

Достойное, почти голливудское завершение начатой много лет назад истории, когда шестилетний Андрюша с вожделением рассматривал черно-белую, привезенную мамой с гастролей открытку с изображением Гранд-опера и мечтал, как когда-нибудь он тоже будет ходить по улицам самого прекрасного на свете города. Впрочем, мама тогда быстро объяснила Андрюше, что шансов попасть в Париж, несмотря на фамилию, у него мало. Папа Андрея был «коренным, чистокровным французом», героем французского Сопротивления, самим де Голлем награжденным орденом Почетного легиона. Не знаю, каким уж добрым словом поминали в семье прадеда Деллоса – одного из двух братьев-кутюрье, в результате семейной ссоры принявшего решение уехать из Парижа в Санкт-Петербург. Правда, сложилось у него все более чем удачно, и вскоре он стал поставщиком двора Его Императорского Величества, а к петербургскому ателье прибавилось и московское. Александр Куприн, как о «счастье», писал в своем дневнике, что, получив аванс, он наконец-то сможет заказать костюм у Деллоса, Вертинский в мемуарах воспоминал о купленных «от Деллоса» тройках. Известные модники К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко были его постоянными клиентами, о чем свидетельствуют бережно хранящиеся в Музее МХАТ костюмы и пальто основателей знаменитого театра.

А потом случилась революция, надолго разделившая мир на два цвета: красный и все остальные. У Андрея есть чудесный рассказ про «тетю Тамару», бабушку по отцовской линии, которая так и не справилась с постреволюционным шоком и сошла с ума, вообразив себя императрицей Жозефиной. На внука, как, впрочем, и на весь остальной «простой народ», она смотрела с презрением, до глубокой старости сохранила «самую прямую спину», которую довелось видеть Андрею, и воистину энциклопедические знания. «Один кандидат медицинских наук, очень упертый пятерышник, решил во что бы то ни стало доказать бабушке, что она не Жозефина. Был собран консилиум врачей, и в результате перекрестного допроса собравшиеся вынесли единогласный вердикт: она – Жозефина, потому что знает о первой жене Наполеона и той эпохе буквально все, что вообще можно было знать».

Едва переступив порог парижского «Пушкина», я вижу идущего мне навстречу Деллоса. Мы давно не виделись, но я с удовольствием отмечаю, что Андрей по-прежнему безукоризненно подтянут, столь же безукоризненно одет, а его ярко-голубые, словно при помощи фотошопа нарисованные глаза не утратили прежнего блеска. Ну разве что морщинок вокруг глаз стало больше. Этакая смесь Атоса-Арамиса и графа Монте-Кристо... двадцать лет спустя, потому что столько лет приблизительно и прошло с тех пор, когда мы дружили «взахлеб». Помню наши первые совместные путешествия по Франции, когда мы истаптывали Париж вдоль и поперек, снимали дом в Бретани, на берегу Атлантического океана, в маленьком местечке Дуарнене. Андрей поражал всех своим чуть гортанным мягким французским, невероятными познаниями о жизни устриц, а главное, о том, как, где и когда их можно есть, и ни разу не разочаровал нас выбором безупречно правильного туристического маршрута или ресторана. Но это был уже третий этап его «романа» с Парижем.

А первый начался в детстве, с рассказов приезжающей с гастролей красавицы мамы – известной исполнительницы русских романсов. И с воспоминаний любимой бабушки Людмилы Константиновны – маминой мамы, – которую в юности «вывозили» в Париж. Потомственная аристократка, выпускница Смольного института благородных девиц, она говорила по-французски лучше отца Андрея, периодически поправляла его грамматику и, «сделав лицо», демонстративно выходила из детской, когда слышала, как отец напевал простонародные «шансоны» времен Сопротивления.

«Меньше всего о Франции, как ни странно, я слышал именно от папы, – вспоминает Андрей. – Он был крайне сдержан в своих рассказах, может быть, полагая, что, сделав выбор в пользу России, уже не стоит бередить душу напрасными воспоминаниями». Попав в немецкий плен, отец Деллоса сумел организовать побег из лагеря, сформировал отряд Сопротивления, участвовавший в освобождении Лиона, и привлек внимание де Голля, который наградил его орденом Почетного легиона и предложил юному герою остаться. Но в очередной раз уже следующий представитель рода Деллосов предпочел Франции Россию и вернулся в Москву, где окончил Архитектурный институт и долгие годы возглавлял кафедру строительного производства и конструкции в МАДИ.

Андрей рос в условиях «яркой, беспощадной, красиво обставленной» франко-русской войны. «Может, именно поэтому мне потом было так легко понимать как русских, так и французов... Отец с мамой любили друг друга очень, но разговаривали на разных языках. Их взгляды были принципиально разные. Отец – прагматик, сдержанный и хладнокровный, не допускавший никакой метафизики, и мама – яркая, необузданная, красивая, захлебывающаяся артистизмом... Да она ведь и была актрисой!» Чтобы выжить вдвоем, одной любви тут было недостаточно. До открытых скандалов дело не доходило, но «споры на повышенных тонах» случались почти ежедневно. Родители развелись, когда Андрею было двенадцать лет.

В школе, французской, конечно, отношение к Парижу, по словам Андрея, приобрело «резко религиозный характер». «Представь себе, половина учившихся со мной ребят были детьми дипломатов, которые на каникулы, естественно, уезжали во Францию, да плюс еще к нам постоянно приезжали французские лицеисты, в основном парижане». Это была настоящая мука. Все разговоры были о Париже, «в третьем классе мы даже учили наизусть карту города, рисовали ее по памяти! Мне и сегодня GPS не нужен». Поступив в Училище 1905 года на художественно-реставрационное отделение, Деллос отправился по единственно «легальной» для него тогда дорожке и пошел работать переводчиком и гидом в Союз советских обществ дружбы с зарубежными странами. Тогда же начался период его «истерической дружбы с французами». Правда, Андрей быстро обнаружил, что говорит на чисто литературном, очень далеком от современного французского, но быстро привел его «в надлежащий вид». Спрашиваю, были ли романы. «А как им было не быть? Ведь французы – это, пожалуй, единственная нация, которая благодаря, конечно, литературным произведениям считает нас, русских, не просто варварами, но варварами привлекательными. Француженки в то время приезжали в Россию влюбляться».
А по его же собственным словам, Деллос мог прекрасно «включать русского медведя».

Шло время, наступили восьмидесятые, двери на Запад приоткрылись, и в 1986-м у Андрея появилась реальная возможность поехать в город его мечты. «Момент, который я запомнил на всю жизнь: подъезжающий к Гар-дю-Нор (Северному вокзалу) поезд, темный перрон и, в самом конце длинной вокзальной “трубы”, кусок улицы с полыхающим на солнце ярко-красным ресторанным навесом... И по сей день, а я много езжу с этого вокзала, каждый раз замираю, заново переживая то давнишнее ощущение неимоверного счастья». Его приняли на ура. Пригодились связи, приобретенные в годы работы гидом и переводчиком, и от предложений квартир, стола и родственно-дружеской опеки не было отбоя. «Ведь все эти годы мои французские друзья искренне жалели меня, видя тот нездоровый блеск, который появлялся в моих глазах, как только возникали разговоры о Париже». «Заполучив» Деллоса, все, конечно же, хотели лично участвовать в процессе «воскрешения Лазаря», то бишь Андре. «Быть французом не значит родиться во Франции. Это означает родиться там заново», – писал известный актер и драматург Саша Гитри.

«Русских ведь в Париже в середине восьмидесятых почти не было. Они повалили года через два», – вспоминает Андрей. Он оказался тем практически первым, экзотическим, чуть ли не из чащи могучего русского леса явившимся, медведем, который не только не кусался, не рычал и не бросался на нежных парижан, но еще и прекрасно говорил на их родном языке и умел рисовать. С галеристами Андрей договаривался легко и на выгодных для него условиях. Его выставляли и покупали, а потом пришла первая самостоятельная выставка, которая пользовалась большим успехом и была вся распродана. Приблизительно в то же время в его жизни появилась Вероник – первая и, конечно, французская жена, «очаровательное, – по словам Андрея, – создание, похожее на Брижит Бардо».

«Очаровательное создание» принадлежало к пустившему корни вглубь французской истории роду «графьев», сильно потрепанных эпохой войн и революций, тем не менее сохранивших фамильное поместье в местечке под названием Санлис недалеко от Парижа. В этом «заповеднике», как шутя величает Санлис Андрей, он прожил почти два года, честно играя роль прилежного мужа и по совместительству загадочной русской души. Время от времени он выступал перед местными герцогами, баронами и маркизами, знакомя их с русской культурой, а заодно кухней – суп из белых грибов снискал ему безоговорочную популярность местной знати. «Все это было очень мило и забавно, но скоро мне стало скучно». Разговоры в Санлисе были все те же, в работе наступил резкий спад, потому что русские художники всех возрастов и направлений уже валом валили в Париж, и, воспользовавшись тем, что один из московских банков купил несколько его картин, Деллос вызвался лично доставить их на родину.

Случайностей, как известно, в жизни не бывает. Пока, прогуливаясь по Новому Арбату, отвыкший от Москвы Андрей дивился на новую жизнь, проворный воришка украл у него сумку со всеми документами и честно вырученными за продажу картин деньгами. На восстановление документов и загранпаспорта в те времена требовались месяцы. Суть да дело, вскоре Деллос уже открывал с Антоном Табаковым «Пилот» – первый богемно-тусовочный клуб в капиталистической Москве девяностых. Показанный французским каналом Fr2 большой репортаж об открытии этого ставшего почти легендарным заведения надолго нарушил степенный уклад обитателей Санлиса, узнавших в голубоглазом, эстетствующем Андре главу московской ресторанной мафии. Именно так был представлен начинающий ресторатор Андрей Деллос французской публике.

В Париж Андрей вернулся четыре года спустя, и снова как обычный турист: это был еще один этап его взаимоотношений с городом. Тогда, во второй половине девяностых, за упавшим железным занавесом напряженно-настороженному западному взгляду открылась неожиданная, абсолютно противоречащая всякому здравому смыслу, безумная картина «нового русского мира». Русских уже не сторонились, а лишь слегка побаивались. Москва в тот период, безусловно, была центром вселенной, где и выстраивал свою будущую ресторанную империю Андрей Деллос.

Читать дальше>>

В начало>>

Незаметно темнеет, ресторан давно забит до отказа, но уходить отсюда не хочется. Мягкий свет сдержанно переливающихся хрустальных люстр, высокие, во всю стену резные деревянные панели пепельно-серого цвета, темная удобная мебель – никаких излишеств, элегантное «добро пожаловать в Россию». Главным украшением ресторана, безусловно, является занимающая почти ползала витрина, где, словно ювелирные украшения, красуются похожие на маленькие произведения искусства пирожные и разноцветные – а как же без этого! – macaron. Я успела перепробовать почти все немясное меню – «а Васька слушает, да ест»: легчайший крабовый салат, ладненькие блинчики из гречневой муки с диким лососем, вегетарианский борщ и легчайший оливье – ура, без майонеза. Ну и, конечно, десерт: эклер с воздушной, тающей во рту творожной начинкой и macaron из зеленых яблок (есть в жизни моменты абсолютного счастья! Недаром в знаменитом американском телесериале «Форс-мажоры» «Кафе Пушкинъ» называют лучшей кондитерской Парижа). Андрея ждут неотложные дела, и мы договариваемся продолжить наш разговор завтра в кафе «Корона» неподалеку от Лувра...

Андрея здесь знают, и к нашему столику постоянно подходят поздороваться официанты и завсегдатаи этого места. «Я ведь, когда бываю в Париже, по два-три раза в неделю захожу в Лувр, и хожу не просто любоваться (хотя, когда надо подзарядиться, иду к главной «батарейке» всех времен и народов – Моне Лизе, это настоящий портал, которому нет аналогов), но изучать детали, необходимые мне для моих исследований: это и скульптура, и живопись, особенно школа Фонтенбло XVI века. Лувр – кладезь бесценной информации. А какие архивы!..»

Любовь к искусству ему привила любимая бабушка – Людмила Константиновна, с детства водившая внука по музеям, за что он остался ей бесконечно благодарен. Она же отвела Андрюшу в студию при Пушкинском музее, где читали прекрасные лекции по истории искусств. Он навсегда запомнил тот горестный день, когда мама, уже после смерти бабушки, решила «поменять обстановку» в квартире и выкинула всю антикварную мебель, заменив ее на новенькую, пластиково-деревянную. «Мне кажется, именно тогда я и решил, что стану коллекционером». Заработав первые деньги, вместо того чтобы купить себе «мерседес» или «бентли», Андрей стал покупать книги. Сегодня его огромная библиотека насчитывает десятки тысяч томов.

Набережная Вольтера, что тянется вдоль левого берега ровно напротив Лувра, – тоже родное для Деллоса место. В роскошных особняках XVI–XVII веков находятся самые прекрасные и желанные для любого ценителя искусства антикварные магазины Парижа, чьи экспозиции ничуть не уступают музейным. Главные раритеты находятся на вторых этажах, куда вход простому смертному запрещен, и чтобы быть «допущенным» в святая святых, требуются годы. «Сейчас, оказываясь здесь, у меня такое же чувство, как в родном арбатском дворике: все друг друга знают, обмениваются последними новостями. А как они одеваются! Красные штаны, желтые ботинки, какие-то немыслимые шарфы...» Именно там разворачиваются необыкновенные истории современного поиска сокровищ. «Это настоящий Индиана Джонс, только без кнута и пистолета».

Андрей показывает мне фотографию красивой, явно эпохи Ренессанса, лавки розовато-медового дерева с высокой, в изящных узорах спинкой. Лавка была куплена много лет назад и долгие годы стояла в доме друга Андрея, потому что самому хозяину ставить «этого монстра» было просто некуда. Пока однажды в руки Деллосу не попался каталог аукциона конца XIX века, коллекции знаменитого русского магната и коллекционера Николая Никитича Демидова, где красовалась его лавка с подписью «коронное кресло Джулиано Медичи». «Я не верил своим глазам! После этого я провел целое расследование, проследил всю ее историю, и оказалось, что да, действительно, на ней восседал Джулиано Медичи». Такие открытия случаются, конечно, крайне редко. Деллос рассказывает про своего парижского друга, одного из главных экспертов в области античной и ренессансной скульптуры, «хулигана и авантюриста», Ги Ладриера, хозяина антикварного магазина на набережной Вольтера. «Ежедневно ему приносят горы всякого мусора, который он скупает, почти не глядя. Что в результате? Девяносто пять, если не девяносто девять процентов потом раздариваются, раздаются бедным, отправляются за бесценок на различные аукционы. Остается – в лучшем случае! – пять процентов, и тогда начинается: химические и радиологические экспертизы, вызов итальянских, бельгийских, швейцарских, английских экспертов, консилиумы и заседания. Как-то раз, бросив бизнес, он провел шесть месяцев во Флоренции, “расследуя” происхождение одной “головы”, которая, правда, оказалась работой самого Бенвенуто Челлини».

Друзей у Деллоса много. Про того же Ладриера или Фанни Ардан говорит с особой нежностью. С Фанни он познакомился совершенно случайно, на какой-то тусовке, и тут же, не задумываясь, предложил ей приехать в Москву и выступить на юбилее «Кафе Пушкинъ». «Совершенно неожиданно для меня она вдруг согласилась!» И приехала, и читала Пушкина, и пела «Натали» так пронзительно, что у избалованной московской публики слезы стояли в глазах. «Образ женщины-вамп, который она создает на экране, это лишь актерский имидж, и она его классно включает, когда надо. Но в реальной жизни от него, пожалуй, остается лишь ее невероятный, сексуальный голос. Каждый раз, когда звоню ей по телефону и слышу ее “алло”, меня будто током по спине ударяет, – смеется Андрей. – Я неоднократно спрашивал Фанни, как ей удалось выработать такой тембр голоса и долго ли она репетировала, но она в ответ только хохочет. Она хулиганка, провокатор, не дающий вам ни на минуту расслабиться. С ней мы можем разговаривать часами. А когда она начинает вспоминать о своих приключениях с Мастроянни и Трюффо, понимаешь, какой колоссальный пласт истории стоит за ней. Хотя это совсем не вяжется с ее внешностью и характером, потому что по сути своей она до сих пор девочка-сорвиголова. Вся ее жизнь – сплошное хулиганство, которое на девяносто девять процентов, как я понимаю, сходило ей с рук, ну а про один процент она предпочитает не рассказывать».

Есть еще один персонаж, про которого Деллос вспоминает как про «самого яркого, пожалуй, человека», с кем ему довелось познакомиться. Тоже коллекционер и тонкий ценитель искусства, близкий друг семьи Деллосов, Жак Алие – француз с примесью итальянской крови, по словам Андрея, «смесь Сирано де Бержерака с д’Артаньяном», погиб в автомобильной катастрофе. Тогда Андрей обиделся на Париж и на какое-то время перестал сюда приезжать, «а Женя просто заработала настоящую депрессию». Женя – жена Андрея, они вместе почти двадцать лет, и их союз основан не только на любви и воспитании детей, но и на общих интересах: окончив французскую школу искусств Друо, Женя Деллос долгие годы занимается антиквариатом и ювелирными украшениями знаменитой итальянской фирмы «Буччеллати». И, конечно, полностью разделяет любовь мужа к Парижу, где много лет назад начался их роман.

Андрей говорит, что неоднократно пытался изменить этому городу, поочередно влюбляясь в Венецию, Рим и Флоренцию (в Нью-Йорк влюбиться так и не удалось, несмотря на то что в период запуска ресторана Betony Деллос прожил там шесть месяцев). «Но проходило время, и я вдруг понимал, что та же прекрасная – безусловно – Флоренция мне наскучивала. Я знаю про нее все. Знаю все ее дворцы, все музеи, которых, кстати, не так уж и много, все арт-объекты, находящиеся в этих дворцах. Я знаю все про этот город. Да, когда я приезжаю во Флоренцию, сердце, конечно, бьется чаще, но того волшебства отношений, которые сохранились с Парижем, нет и в помине».

Спрашиваю, что для него самое главное в жизни, не считая семьи. «Самое главное... да, наверное, вот эта непрекращающаяся, интереснейшая, полная новых открытий жизненная чехарда». «А не дом Деллос?» – поддразниваю я Андрея. «Конечно, нет. Хотя это, безусловно, очень важная и значимая часть моей жизни, тем более сейчас, когда мы стали всем нужны».

Его ресторанная империя все увеличивается, Betony в Нью-Йорке получил мишленовскую звезду, Париж «взят», Four Seasons предлагает сотрудничать, готовится открытие ресторанов в Питере, Баку, Лондоне. В планах – Китай, Япония, Эмираты...

– Ты диктатор?

– Давай я тебе скажу, что нет, – смеется Андрей.

– А я тебе скажу, что поверила.

– Если серьезно, я ведь отвечаю за одиннадцать тысяч человек, и груз этот давит. И с возрастом легче не становится. И «приступы тяжести» у меня тоже, конечно, случаются. Главное, в эти моменты уметь себя сдержать. Особенно когда дело касается моих детей. Слава Богу, они прекрасно понимают, когда я «торможу», и в такие моменты говорят: «папа у нас опять политкорректный». Катя учится на художника-дизайнера, Макс – в бизнес-школе, где изо всех сил старается получить пятерку, понимая, что надо «соответствовать».

– Ты о чем-нибудь жалеешь?

– О том, что мне не тридцать лет, потому что очень хочется, чтобы дети успели вырасти – мне надо не просто передать им все это, а научить. Ведь ресторанный бизнес – это абсолютно ручная работа.

Через несколько дней после моего отъезда в парижском госпитале у Деллосов родится девочка, еще одна маленькая наследница Большого дома, и завяжется еще один узелок в этом долгом, давно и не ею начатом путешествии Москва–Париж–Москва.

Ошалевший от счастья Андрей на следующий день запишет ее в местной мэрии как Марию-Диану.

– Почему Диана?

– Ну, ты же знаешь мою любовь к эпохе Ренессанса. Вырастет, сама разберется.С