Вася едет домой

Этот день она представляла себе таким: майское тепло, молодая зелень, запахи цветов. Они приезжают большой толпой — с правозащитниками, волонтерами «Руси сидящей», может быть, журналистами с камерами. Они становятся полукругом напротив выхода из колонии и ждут. И вот дверь открывается, и он выходит — изумленный, смущенно улыбающийся — а все хлопают, кричат: «Свободу! Ура!», дарят цветы. Так встречали Сергея Мохнаткина в Торжке после того, как его помиловал президент Медведев. Она еще тогда решила, что надо будет так же встретить Васю, ведь это самый лучший способ поприветствовать человека, вышедшего на свободу.

А он так и не смог представить себе этот день, как ни старался. А когда думал об этом, то боялся, что в самый последний момент что-то случится, и этот день отложится или даже отменится. И вообще, он привык не загадывать. Но с первых чисел января начал вечерами зачеркивать дни в календаре. В 2015 году их оставалось всего 140. 20 мая срок выходит полностью — ровно 13 лет.

Все получилось совсем не так, как они оба думали. Был серый ветреный мартовский день. Она собиралась на работу: ее ученики должны были выступать на концерте, ей нужно было помочь им одеться, подкраситься и морально подготовиться к выступлению. Он проснулся, как обычно, в 6 утра по подъему, сделал зарядку, а в 10 утра оперативный дежурный позвонил в отряд, подозвал его к телефону и буднично сказал: «С 11 до 12 тебя освободят условно-досрочно». Он, конечно, решил что это шутка, ведь он сам считал дни, и вчера вечером их оставалось 75. И только когда его повели фотографироваться, у него зародилась надежда, что это правда. Его освобождают условно-досрочно. Так постановил вчерашний суд, на который они решили, что она не приедет и он не будет присутствовать по видеосвязи — все равно бесполезно, сколько уже было таких судов. Они даже не стали выяснять, чем кончилось заседание, а теперь ему сказали, что суд удовлетворил ходатайство и решил освободить. Собирайся, сказали ему. Ребята наварили чифиру, они выпили, и он, конечно, нашел возможность позвонить ей. «Зачем ты плачешь, если меня отпустили?» — говорил он ей в трубку. Но она не могла остановиться. «Земля уходит из-под ног», — написала она на страничке в Facebook и пошла брать билеты в Саратов. Потом позвонила мне: «Я на тебя тоже возьму, ладно? А то я не доеду сама, я не смогу. Я теперь понимаю, что, когда забирают и когда освобождают, чувствуешь примерно одно и то же».

Убийца

Мы познакомились на одном из протестных митингов конца 2011 — начала 2012 года. Высокая рыжеволосая женщина ходила со стопкой листов формата А4 и шариковой ручкой и убеждала каждого, кого встречала, подписать ее собственную, «совершенно неполитическую петицию»: просьбу президенту положительно рассмотреть вопрос об условно-досрочном освобождении сына.

«Хотите, покажу своего мальчика, своего Васеньку?» — она достала из папки типичную фотографию гордой мамаши: молодая женщина с улыбающимся карапузом на руках стоит на балконе на фоне городского пейзажа. И тут же произнесла фразу, от которой умилительная улыбка сошла с лиц тех, кто ее слушал: «Если б я тогда знала, что с нами случится, я прижала бы его к себе крепко-крепко и выпрыгнула бы с ним в окно. Так для нас обоих было бы лучше».

Окружающие ошарашенно молчали, и тогда она продолжила: «Я просто хотела показать фото, чтобы вы видели, за кого я собираю тут подписи. Вы же подпишете? Это для УДО — он имеет на него право по закону».

Все, конечно, подписывали. В первый раз, когда я увидела эти листы, последняя подпись стояла под номером сто пятьдесят с чем-то.

История, которую Тамара Андреевская, ведущая занятий по хореографии для детей, пытается рассказать всем, кого встречает, — это история ее единственного сына Василия, который отсидел на тот момент 10 лет за убийство матери своей девушки, которого, как утверждает, не совершал. После трех суток пребывания в клетке без еды и воды, избиений и угроз расправы с родными он написал чистосердечное признание в том, что нанес женщине 17 ножевых ранений на почве «внезапно возникшей неприязни». Мотив: она якобы стала перед ним раздеваться, он пришел в бешенство и фактически разрезал ее пополам.

«Я смогла увидеть его только через два месяца после ареста, — вспоминает Тамара, — и он мне сказал, что подписал все потому, что боялся за меня. Я сказала ему: с нами ничего не будет, говори правду. Только тогда он отказался от своих показаний».

На суде Вася от явки с повинной отказался, но это не помешало судье на основании крайне сомнительных доказательств признать его виновным и дать по максимуму — 15 лет, позже кассационная инстанция снизила срок до 13 лет.

Три года назад Василий выиграл дело «Андреевский против России» в Страсбурге. Европейский суд по правам человека пришел к выводу, что условия его содержания после ареста были бесчеловечными и унижающими достоинство. Россия выплатила Андреевским всю сумму до сантима — 10 500 евро, но дело пересматривать никто, конечно, не стал. А деньги давно закончились: все ушли на поездки матери в Саратов на свидания и на оплату услуг адвоката.

Убийство

34-летнюю Калерию Минину нашли в кровати в собственной московской квартире фактически разрезанную напополам в ночь на 21 мая — судмедэксперты насчитали на ее теле 17 ножевых ранений. Ее мать, проживавшая с ней, утверждала, что последние двое суток не заходила в комнату к дочери, а только заглядывала через дверь и думала, что та спит. Никто из соседей не рассказал оперативникам ни о каком шуме в квартире — прежде всего потому, что соседей особо и не опрашивали: согласно документам следствия, большинство из них не открыли дверь, когда в нее стучали милиционеры.

Погибшая, по свидетельству ее школьных подруг, была человеком душевным, но несчастным: с первым мужем она разошлась, второй трагически погиб, потом был близкий друг, торгующий на местном рынке, но и с ним отношения не складывались. В доме, где она проживала с 14-летней дочерью и с матерью, были частые скандалы: женщины не ладили между собой, и в конце концов дочь переехала жить к бабушке по отцовской линии. Вася Андреевский часто бывал в этой квартире — сначала как ухажер дочки, с которой вместе занимался в секции спортивного рок-н-ролла, а потом, когда их отношения ухудшились, продолжал время от времени навещать ее мать Калерию, которая очень хотела их помирить. Иногда, когда он засиживался допоздна, Калерия оставляла его на ночь, о чем сообщала Васиной маме по телефону. А поскольку ночь на 19 мая 2002 года он провел именно там, то одним из первых попал под подозрение.

Сам Андреевский утверждает, что вышел от Мининой около полудня 19 мая, после чего, по собственным словам, пошел домой переодеться, а затем поехал на встречу с друзьями. До места встречи, впрочем, он не доехал и заснул на лавочке на станции метро, где был разбужен милиционером и препровожден в отделение милиции для проверки документов. От молодого человека пахло алкоголем, но вел он себя довольно адекватно, а потому сотрудник милиции на метрополитене Власенко никакого административного правонарушения не оформлял, вернул ему проверенные документы, а также видеокамеру, которую тот, видимо, забыл под лавкой, но кто-то нашел на станции и отнес в отделение. Вместо того чтобы бежать подальше от сотрудников правоохранительных органов, что наверняка сделал бы человек, только что совершивший убийство, вышедший из отделения Вася пошел за водкой и закуской и принес ее милиционерам — в благодарность за возвращенную камеру.

Никаких следов крови, утверждал потом на суде милиционер Власенко, он на молодом человеке не заметил, хотя, если верить следователям, все это происходило через несколько часов после того, как тот зверски зарезал человека, и был он в той же одежде, что и во время убийства.

«Побоев и крови на нем не было, я бы сразу это заметил», — заявлял Власенко на судебном заседании.

Позже вечером того же дня Вася встретился с группой друзей, а следующий день провел с другом у себя дома, по месту прописки. И при этом, согласно его чистосердечному признанию и утверждению следователя, не менял ни одежды, ни даже нижнего белья — до тех пор, пока утром 21 мая его не пришли арестовывать.

Уничтоженные улики, пропавшие ножи и трусы, меняющие цвет

Помимо собственного чистосердечного признания и показаний на следственном эксперименте, которые он давал до того, как впервые увиделся с матерью и получил частного адвоката вместо государственного, вину Васи практически ничего не подтверждает.

Ножи, которыми убийца наносил жертве удары, фигурировали только в качестве рисунков, поскольку найдены не были. Впрочем, следователь обнаружил свидетеля — дворника с детской площадки, который показал на суде, что он якобы находил два окровавленных ножа на дорожке, но подумал, что ими резали мясо, и по совету своего начальника выбросил их опять, куда — неизвестно.

Еще более загадочная история произошла с дактопленками с отпечатками пальцев, окурками, срезами ногтей и волос с головы убитой, которые были изъяты с места преступления. Когда сторона защиты в очередной раз потребовала их исследования в судебном заседании, из Бабушкинской межрайонной прокуратуры пришел ответ, что все они были уничтожены, поскольку «пришли в негодность из-за затопления камеры хранения».

Еще были пятна крови, обнаруженные на трусах Василия, которые он, по материалам дела, не менял с момента убийства до момента задержания, то есть минимум двое суток, — два маленьких пятна сзади (при этом рубашка, в которой он также якобы был в момент убийства, осталась совершенно чистой). Однако трусы, изъятые у молодого человека, были ярко-зеленого цвета, а на экспертизу поступили почему-то темно-серые.

Эксперт Галина Морозова, которая к тому же забыла подписать титульный лист своего экспертного заключения («Это первый случай в моей практике, я всегда подписываю заключение, я обязана его подписать, это просто техническая ошибка»), на суде говорила, что в случае, когда исследуемая вещь отличается от ее описания в сопроводительном документе, эксперты должны составлять акт несоответствия. «Я не знаю, почему в этот раз мы его не составили, наверно, посчитали несущественным различие в цвете», — заявила она.

И наконец, время смерти убитой: по мнению следователей, Вася Андреевский зарезал Калерию примерно в 13:30 в воскресенье, 19 мая. Однако в тот же день после обеда убитую видела идущей по двору ее школьная приятельница. Даже более десяти лет спустя Наталья Знаменская хорошо это помнит и настаивает на своем.

— Я сразу поняла, что дело тухлое и пахнет дерьмом. Я же ее видела в тот день, она шла от дома. Как он мог ее убить [в тот день], если я ее видела?

— Откуда вы знаете, что это было именно воскресенье?

— Потому что у меня дети, а дети в воскресенье не ходят в школу. Потому что мультики другие: мультики по выходным не такие, как мультики по будням. Неужели я не знаю, какие передачи любят смотреть мои дети?!

Еще два свидетеля — мать и сын Савичевы — убеждены, что видели Минину утром в понедельник, когда шли сдавать бутылки. В воскресенье, утверждали они на суде, пункт приема бутылок не работает, так что это было точно в понедельник. Они так яростно стояли на своем, что, когда суд счел их показания не заслуживающими доверия, написали заявление в генпрокуратуру, но дело кончилось ничем.

Помочь с определением времени смерти могла бы экспертиза. Однако есть большая разница между показаниями назначенного следствием эксперта и приглашенного на суд в качестве свидетеля независимого эксперта: первый определил время смерти в 24–48 часов, второй утверждал, что не могло пройти больше 22 часов, так как температура тела не сравнялась с температурой окружающей среды, что обычно происходит спустя сутки, а также потому, что в желудке жертвы были следы пищи.

Все, что происходило на суде, Тамара узнавала от адвокатов: процесс был закрытым по просьбе потерпевшей стороны, и она целыми днями сидела на скамейке у двери в зал заседания, ожидая, пока кто-нибудь выйдет и соблаговолит ей что-то рассказать. Там, на скамеечке у суда она познакомилась с Василием Процыком, бывшим следователем, который готовился сдавать экзамен на адвоката и изучал судебную практику. Тот попросил посмотреть дело и предложил помогать бесплатно: ему нужен был опыт, а дело показалось интересным. Спустя десять лет Василий Процык, уже давно практикующий адвокат, легко вспоминает все обстоятельства дела.

— Я же следователь, поэтому я сразу попросил ее показать фотографии с места убийства. А потом спросил: твой сын наркоман? Она говорит, нет. Маньяк? Говорит, нет. Тогда, говорю я, это не его преступление.

— А чье?

— У меня были тогда свои предположения, но сейчас это все не имеет значения. Прошло столько лет, никто не будет ничего выяснять и пересматривать.

«Ты все понимаешь, ты видишь этот беспредел, этот маразм, этот бардак. И ничего не можешь сделать, — рассказывала Тамара о своих ощущениях во время процесса. — И главное, я поняла: мы такие не единичные. Мы просто иллюстрация того, что творится».

В то время она подрабатывала составлением анкет пользователей косметических продуктов для одной из фирм. «Я так заполняла анкеты: троих опрошу, а пишу, что опросила пятерых. Или сама анкеты составлю, а потом звоню знакомым и предупреждаю: если кто спросит, скажите, что вы мне давали интервью по поводу такой-то хрени, которой вы мажете свое лицо. А потом поняла, что так не могу: что я фабрикую анкеты так же, как эти сволочи сфабриковали дело против Васи. И я уволилась». Читать дальше >>

В начало >>

189 подписей

Второй раз мы встретились в Краснопресненском суде на вынесении приговора Алексею Козлову. Туда, следуя призыву Ольги Романовой, пришли человек сто молодых людей с «Болотной». В зал все не попали, многие остались ждать в холле.

— У вас жалоба? Давайте подпишу, — говорил совсем молодой человек в широких штанах и очках в роговой оправе, одной рукой держа айпад, другую протягивая к ручке.

— У меня обращение, но это про другое. Я прошу подписать за своего мальчика, чтобы его выпустили по УДО, он сидит уже десять лет, но он не виноват. Но вы можете, конечно, не подписывать…

Это была Тамара. На листочке формата А4 внизу стояла подпись за номером 189. С момента нашей последней встречи она собрала три десятка новых подписей — ничтожно мало для того, чтобы обратить внимание президента на ее дело. Но каждая новая подпись — это еще один человек, узнавший историю Васи.

— Его пытали, из него выбивали показания, — слышался звонкий голос Андреевской.

— А почему вы не обращались в Страсбург? — интересовался у нее молодой человек в широких штанах и очках в роговой оправе.

— Мы выиграли Страсбург три года назад. Но дело никто не пересматривает. Им наплевать на Страсбург.

— А где можно про вас прочитать, про ваше дело? — вступила в разговор девушка.

— Понимаете, про нас еще пока никто не написал, — призналась Тамара и повернулась ко мне: — Может, ты напишешь?

Со студентом мы потом вместе выходили из суда, и он признался, что в шоке.

Несколько недель назад, объяснял мне студент, он вообще не интересовался политикой, потому что это было не принято в его университетской среде. Потом стало модно записываться в наблюдатели, он провел день на избирательном участке и узнал, что в России нет честных выборов. Сейчас он понял, что в его стране нет ни объективного следствия, ни независимого суда.

«Я совсем не знал, что у нас в стране такое бывает».

 Тамара продолжила сбор подписей на «ОккупайАбай».

«Вы еще не *** рассказывать эту свою историю?» — спрашивали ее те, кто узнавал. «***», — признавалась Тамара.

УДО за миллион

К моменту, когда у Василия подошел срок подачи заявления на УДО, у него было 22 поощрения и ни одного взыскания. В колонии Вася ни с кем не ссорился, выполнял распорядок дня, учил английский и пытался переводить Шекспира. Молодая учительница и директор школы готовы были свидетельствовать в его пользу.

Но в это время с Тамарой начали связываться люди, называвшие себя адвокатами и утверждавшие, что они действуют от имени руководства колонии. Они объясняли ей, что в Саратовской области по УДО принято выходить за деньги, и называли сумму в 300 тысяч рублей. Тамара Андреевская сначала в ужасе отказалась: она же член антикоррупционной комиссии (туда она вступила по рекомендации своего адвоката Михаила Трепашкина). Через несколько месяцев цифра выросла: теперь ей предлагали заплатить миллион. «Я бы, может, и собрала эти деньги, но я не уверена в результате, я даже не знаю, кто эти люди, кому должны пойти эти деньги и где гарантия, что Васю отпустят, а не наоборот: обвинят нас в даче взятки? И потом, мы десять лет боремся за то, чтобы все было по закону». Последнее письмо, пришедшее к Андреевской по электронной почте, было такого содержания: «Есть предложение: 750,000. Интересно?» Тамара сфотографировала сообщение на телефон и пошла писать очередную жалобу.

Конечно, нет никаких доказательств прямой связи отказа суда освободить Васю и рассказанной им и его мамой истории о вымогательстве денег, но для Тамары и всех, кто наблюдает за процессом, это был сигнал: «Вы не заплатили — мы не выпустили».

Защитники Андреевского подали кассацию в областной суд, напирая на то, что характеристика, которую представили на Васю, поддельная: в ней шла речь о его агрессивности, подтвержденной психологом, однако никакой психолог с ним не общался, говорилось о том, что он признал вину, хотя вину он не признал. Несколько раз заседание откладывалось, потом наконец по формальным основаниям решение было отменено, а дело вернулось в первую инстанцию. Однако на суде Вася выступил с «заявлением о преступлении», в котором напрямую обвинил администрацию колонии в вымогательстве взятки за освобождение. «Он пошел против них, что теперь будет с моим мальчиком? — Тамара одновременно гордилась сыном и волновалась за него. — Они теперь его никогда не отпустят».

Последнее судебное заседание они решили не посещать: Тамара не приедет, лучше она сэкономит деньги, которые им понадобятся в мае, после того как закончится срок. Вася тоже не будет участвовать в заседании: все, что он хотел сказать системе, он давно сказал.

Заключенный

Дверь в Саратовский СИЗО ничем не примечательна: через дорогу располагается средних размеров торговый центр. Квартал оживленный, но явно не центральный. Людей, пришедших на свидание в тюрьму, можно отделить от уличной толпы разве что по взглядам, но сегодня мало кто всматривается в глаза незнакомых людей. Если все же всмотреться, то увидишь в них смесь тревоги, стыда и обреченности. Это глаза людей, осознающих себя особыми, отличными от других и априори не понятыми теми, кто сам подобного не испытал.

— Уже десять минут одиннадцатого, а они не открывают…

— Ты ключ от камеры хранения не потеряла? (Все сумки надо сдавать.)

— Алло! Я скоро зайду на свидание и буду недоступна, перезвони через три часа.

Группа примерно из десяти человек собирается у двери — белой, без вывесок и замков, без каких-либо опознавательных знаков. Это счастливчики — те, кто попал в первые четырнадцать семей, записавшихся на свидание. Две смены по семь групп гостей в день — больше не пропускают. Запись — с раннего утра.

— В шортах нельзя, — говорит охранник молодой девушке, и та начинает метаться в ужасе, что не попадет к кому-то близкому. — Вы можете пойти переодеться.

— Но я не успею, — почти плачет девушка. – И у меня совсем нет денег, мы же сдали все наши сумки.

И тогда все, кто стоит рядом, начинают рыться в карманах в поисках завалявшейся мелочи, а другие оглядывают окрестности, пытаясь понять, где поблизости можно купить какую-то одежду. Охранник говорит: «Я вас запущу все равно, не волнуйтесь — я приду за вами отдельно», — и девушка убегает, а дверь открывается. И мы заходим по три человека — ровно столько вмещается в узкие промежутки между металлическими дверями, в которых нужно простоять несколько секунд, ведь только после того, как за тобой на защелку закрывается задняя дверь, перед тобой открывают ту, что впереди.

Потом все заходят в маленькую узкую комнату, разделенную напополам стеклянной перегородкой. За ней в метре друг от друга сидят бритоголовые люди в робах с одинаковым землистым цветом лица. Родственники рассаживаются каждый напротив своего зека, берут телефонные трубки и замирают в ожидании щелчка, означающего начало связи. А потом все одновременно начинают разговаривать, и поначалу сложно отделить голос твоего визави из трубки от общего шума одновременных разговоров. Кто-то плачет, кто-то признается в любви, кто-то по-деловому записывает список продуктов и вещей для передачи. Иногда чей-то голос перебивает всех, и тогда слышится раздраженное шипение: «Женщина, потише, не слышно же ничего». Через некоторое время привыкаешь не обращать внимания на то, что происходит рядом, и полностью концентрируешься на том человеке, с кем ты общаешься.

— Почему ты признался тогда в убийстве?

— Я правда боялся за своих родных, я воспринял их угрозы серьезно. Мне же тогда было 19 лет.

— У тебя есть связь с родственниками жертвы? С твоей бывшей девушкой?

— Нет, они сначала были за меня, а потом на суде поверили, что я виновен. Когда я выйду отсюда и добьюсь реабилитации, я просто принесу ей (девушке) оправдательный приговор и отдам.

— Ты написал заявление на администрацию колонии и рассказал, что они вымогают взятку. Может, проще было найти деньги и заплатить?

— Нет, не проще. Это дело принципа. Так я мог и десять лет назад взять на себя убийство.

Справа от меня кто-то всхлипывает — это девушка, которую не пускали в шортах. Теперь на ней слишком длинные, мешковатые и, похоже, мужские тренировочные штаны — наверное, первое, что попалось на глаза на каком-то развале в непосредственной близости от СИЗО. Она успела на свидание — охранник пустил ее, как и обещал.

***

Мы возвращаемся на поезде в Москву, Тамара рассказывает сыну о «Фейсбуке» и мечтает о том, что если они летом хорошо заработают, то можно будет поехать на месяц на Шри-Ланку. Вася рассказывает, чем различаются разные виды вшей, с которыми он познакомился в Матросской Тишине, где провел первые два года: «Самый громкий хлопок — от бельевой вши». И еще он интересуется нашим мнением по поводу Кончиты Вурст — в колонии это много обсуждали.

— А убийство Немцова обсуждали?

— Да. Все говорят, что Путину невыгодно.

— Ты просто слишком много смотрел телевизор, — строго говорит Тамара. — У нас дома, имей в виду, телевизора нет.

Потом мы вспоминаем о том, как мы познакомились, как Тамара ходила везде и собирала эти подписи. «Кстати Немцов за тебя тогда подписался, Вася. Многие отворачивались, а он подписал».