Виноградов, Дубосарский, Церетели, Кулик: Для кого творят современные художники

Издательство «Авангард» выпустило альбом художников Александра Виноградова и Владимира Дубосарского, в котором их творчество проанализировал арт-критик Виктор Мизиано. Презентация альбома состоялась в ММОМА и прошла в виде дискуссии об искусстве на заказ, ключевой теме раннего творчества художественного дуэта. Помимо самих Виноградова и Дубосарского в дискуссии приняли участие куратор и перформер Олег Кулик, директор ММОМА Василий Церетели, представитель ярмарки Art Basel в России и странах бывшего СССР Николай Палажченко, бизнесмен и сооснователь международного интернет-холдинга Social Discovery Ventures Дмитрий Волков. Беседу модерировал главный редактор проекта «Сноб» Николай Усков.

Николай Усков: У любой великой идеи был заказчик, а художники либо соглашались с ней, либо просто хотели заработать. Так мы получили и Микеланджело, и соцреализм. Сегодня, кажется, великие идеи умерли. В конце XIX века Ницше сказал, что умер бог, после 1945 года мы увидели смерть нации — разочарование в национальной идеологии было столь огромным, что любое национальное искусство вызывало отвращение. Потом умерла коммунистическая идеология с ее героикой труда и освобожденного народа — и как будто ничего не осталось. Непонятно, для кого создается искусство. Для кого работаете вы, что у вас в душе и что заставляет вас что-то производить?

Владимир Дубосарский: Художник, в основном, работает для себя, и это не подлежит сомнению. Когда мы начинали свой проект, великая идея в нашей стране умирала на глазах — пересматривались ценности общества, ломались памятники. Современный художник часто находится в противостоянии очевидным современным тенденциям — и потому мы решили взять за основу этот исчезающий большой стиль, адаптировать его под текущую ситуацию и изменить его внутреннюю идеологию. Мы показали, что если убрать старую идеологию, то этот большой стиль по-прежнему удобоварим и даже забавен из-за некоего конфликта художественного языка и содержания. В то время нам была важна эта игра. Где-то у нас было больше иронии, где-то — ностальгии.

У современного искусства тогда в России не было своей аудитории, и художественная система была только одна — московский концептуализм, который противостоял совку. Это был закрытый мир. Не то что нас никуда не брали — было 115 художников, которые стояли в очереди в галереи. Тогда галерей было мало — это были какие-то закрытые площадки для своих, а хотелось делать искусство не только для своих. Хотелось, чтобы оно имело другие точки входа в социум — через прессу, например. Хотелось сделать вещи, которые были бы видны и работали бы, искусство, которое было понятно людям — это сродни попытке рассказать анекдот длиной с «Войну и мир».

Николай Усков: В вашем искусстве величие форм соединялись с ничтожеством содержания — как сам Советский Союз.

Владимир Дубосарский: Иногда — да, иногда — нет. Мы закладывали много всяких идей в наши картины, но, в общем, это была имитация большого стиля, ностальгия по большому стилю, пародия на большой стиль, разговор о невозможности создания большого стиля — мы можем по-разному эти работы объяснять. Важно, что эта схема, этот механизм, которые мы с Виноградовым для себя придумали, позволили нам создать картины, которые до нас никто не рисовал — отображающие историю нашего искусства, поскольку мы делали искусство на нашей, родной почве. Это как говорить на русском языке, который, безусловно, является языком соцреализма и на котором многим современным художникам говорить было, скажем так, западло.

Александр Виноградов: Мы с Володей же люди советские. В Советском Союзе существовал так называемый социальный заказ — был некий комбинат художников, которому  заказывали картины: портреты Ленина, какие-то исторические события и т. д. В общем, комбинат обслуживал советскую идеологию. Когда в девяностых годах эта система рухнула, художники остались без заказа. И вот в 1994 или 1995 году мы решили сделать заказ самим себе, ненастоящий, как бы для некоторых социальных групп. У нас была картина для армии, для колхоза, для завода, музея, турагентства. Мы взяли мертвый на тот момент язык соцреализма и попытались на нем говорить. Оказалось, когда за этим языком нет прежней идеологии, на нем можно говорить о совершенно разных проблемах и вещах. Мы сделали выставочный проект, получивший название «Картины на заказ».

Олег Кулик: Малевич сказал про себя: «Хорошее искусство мало кому нравится». Работы ранних авангардистов и радикалов до сих пор мало кому нравятся. Они проиграют картинам Глазунова, а Шилову, пожалуй, проиграют все. Современное искусство придумало такую вещь, как проект. Художники не привязаны ни к какому средству и ни к какой одухотворенной выразительной форме, такой, как дышащее дерево или теплый металл — они привязаны к тем или иным концепциям, которые играют с обществом. На фоне радикальных, дистанцирующих жестов, которые делали современные художники, ребята вдруг разыграли вот такое творчество на заказ — причем заказа-то нет! И публики, которая умеет делать заказ — тоже нет. Это все равно, что прийти в лес и попытаться сделать искусство на заказ для барсуков. Представьте, каким бы оно было — какие-то норы, яйца отложенные, что-то тепленькое. Придя на выставку Виноградова и Дубосарского «Искусство на заказ», я увидел искусство для каких-то непонятных постсоветских барсуков — это был крутой радикальный проект.

Николай Палажченко: Самым удивительным в истории Володи и Саши был тот момент, когда искусство вдруг поняло, что работало на заказ, заказчик исчез, и оно побежало искать заказчика. Заказчик же появился позже и сказал: «Ребята, мне интересно только то, что вы делаете сами». То есть, главный заказ есть на то искусство, которое работает не на заказ.

Олег Кулик: Я столько видел искусства, которое делалось только для себя и которое было ужасно! А уж одухотворенное искусство, которое художник делает даже не для себя, а для бога — это ж вообще мама не горюй! Но и у художников, которые знают своего заказчика и знают, как и куда попасть, есть неинтересные работы. Если покопаться, то можно у каждого художника обнаружить много мотивов делания той или иной работы. Когда я делаю десять мелких работ, мне плевать на заказчика, но когда я перехожу к большой работе, мне важно понимать, куда она пойдет, как будет воспринята. Художник иногда ждет заказчика — но для конкретной своей идеи или для совместной идеи, где будет синергия его с заказчиком.

Дмитрий Волков: Мне кажется, что все искусство либо на заказ, либо против заказа. Оно не может быть от заказа абстрагировано, поскольку реакция в виде противодействия заказу — это тоже работа на заказ. Есть историческая байка о том, как одна муниципальная комиссия заказала скульптуру Поликлету и он делал что-то по ее рекомендациям. Но эти рекомендации казались ему такими отвратительными, что параллельно он делал свою скульптуру, которая противоречила всем данным рекомендациям. Когда он представил комиссии обе работы, они единогласно проголосовали за ту, которая была сделана не по заказу. И он ответил: «Скульптуру, которую вы не выбрали, сделали вы, а ту, что вы выбрали, сделал я».

Что такое заказ? В эпоху соцреализма существовал определенный художественный канон, и все художники понимали, что если они будут творить в рамках этого канона, то их сразу купят. Это тоже работа на заказ, только в данном случае это заказ, который будет оплачен не деньгами, а вниманием. Вокруг художника всегда есть контекст и традиция — он не творит в вакууме. Контекст, в котором существует художник и заказчики, диктует художнику как нормы, так и способы нарушения норм.

Владимир Дубосарский: Любой художник проживает несколько жизней, постоянно умирая и рождаясь заново, в новом качестве — вот Олег Борисович Кулик был сначала писателем. Художник таким образом и растет. Понятно, что начинают все с классического искусства и постепенно меняются. А меняются люди под воздействием контекста и среды, становясь тем, что они есть. «Духовные» художники, о которых говорил Олег Борисович, уверены, что созданы богом для того, чтобы рисовать что-то определенное, что-то одно. И они всю жизнь стараются соответствовать тому искусству, которое выбрали. А современный художник — это стратег, и он достаточно цинично и практично себя ведет. Он следит за тем, что становится актуальным, какая тема планируется у биеннале — ему же надо как-то продвигаться.

Отношение к заказу — это не просто часть, а бОльшая часть художника. Талантливый художник очень умело этим пользуется. Все хотят быть великими. Все стараются придумать мощный проект, просчитать что-то. Наблюдая за этим процессом, можно понять, как среда влияет на художника. Это и есть заказ. Все привыкли, думая про заказ, представлять дядю с кошельком, который тебе заплатит за произведение. Вы забываете, что на самом деле платят институции и кураторы. И платят они не деньгами, а возможностью участия в мероприятиях и событиях, которые помогают тебе стать статусным. А к статусу уже каким-то образом прилагаются деньги. И за что ты получаешь деньги, уже неважно: кто-то картины и фотографии продает, кто-то лекции читает, кто-то фильмы снимает. Важно, как ты добился статуса. Чтобы добиться статуса, художник тщательно высчитывает заказ, просто никогда об этом не говорит. Парадигма авангардного искусства — это нонконформизм: «Я — против». А мы тогда своим проектом «Искусство на заказ» выступили наоборот: «А мы — за!». Это тоже был авангард и нонконформизм, но уже внутри своего сообщества.

Николай Палажченко: Некоторые коллекционеры думают так: «Виноградов и Дубосарский — это бренд, надо иметь их в своей коллекции». Но серьезные коллекционеры самовыражаются через свои коллекции, они открывают художников, которых никто, кроме них, до этого не знал, собирают огромные сеты новых художников. Очень важный заказчик для современного искусства — тот, который выражает свою индивидуальность через произведение, которое, в свою очередь, является способом выражения индивидуальности автора. Это довольно крутой механизм арт-рынка, и замечательно, что он постепенно раскачивается и в России помимо собирательства брендов. Хорошие современные художники (которые и становятся брендами) — это люди, которые иногда — иногда, а не всегда! — делают хорошие произведения. У Виноградова и Дубосарского, например, есть совершенно гениальные работы, а есть и такие, глядя на которые, я думаю: «Как эти люди смогли сделать этот ужас?».

Николай Усков: Арт-рынок атомизируется: нет больше великой идеи, есть частные вкусы коллекционеров и галеристов. И музеи в этой ситуации остаются единственными институциями, которые могут обеспечить объективную оценку искусства. Музеи тратят не свои деньги и потому могут тратить их совершенно беспардонно, и у музеев есть академический интерес к современному искусству. Таким образом, можно сказать, что музеи — это главные заказчики среди всех заказчиков.

Василий Церетели: Заказчик — это тот, кто дает возможность реализоваться новому проекту, родиться новой идее. Такими заказчиками являются, в первую очередь, кураторы, придумывающие выставочный проект, под который художники создают свои произведения. Например, Олег Кулик курировал проект «Верю» и выступал, таким образом, как заказчик идейный, а музей стоял за Куликом, финансируя проект. Сотрудники музея и закупочная комиссия — заказчики, которые выбирают из всей палитры работ художника те, которые достойны попасть в коллекцию музея, поскольку они в полной мере отображают дух времени и должны быть сохранены. Не все коллекционеры для меня являются заказчиками — есть просто покупатели на вторичном рынке. Заказчики же, повторю — те, кто позволяет родиться новым смыслам. Те коллекционеры, которые умеют дать возможность художникам творить — они и важны. У художников должна быть какая-то свобода. Они не должны только стремиться понравиться, иначе у них не будет того языка, который обеспечивает им имя в вечности. Быть конъюнктурным — двигаться в никуда.