Тюремный врач Евгений Смирнов: Тут сидят не только порядочные люди, есть и преступники

Один день в СИЗО

День начинается с осмотра. Заключенных выводят в коридор до пояса раздетых, и ты смотришь: нет ли побоев, травм, истощения, других жалоб. Потом консультируешь тех, кому требуется помощь. Чтобы привести человека из камеры в кабинет, нужен конвой. Конвоиров не хватает, почти всегда приходится самому ходить по камерам. Открываешь форточку в двери, вызываешь больного. Иногда мы вынуждены нарушать инструкции. Например, при открытии двери должно быть два охранника. Если камера большая, должны быть сотрудники с собакой. В Бутырке ничего подобного не было. Я тут же, в коридоре, осматривал пациентов. Если медсестра женщина, она вынуждена работать через решетку в кабинете: заключенные бывают и агрессивные. В тюрьмах сидят не только порядочные люди, есть и преступники. Средств обороны медикам не выдают. Ни баллончиков, ни тем более дубинок. Да и охранники применяют их крайне редко. Если это и делается, то без свидетелей.

В Матроске решетка адаптирована для взаимодействия с больными: отверстие на уровне ягодиц специально сделано крупнее, пациент просто разворачивается для укола нужной частью тела. Я лично редко пользовался решеткой, это было обязательно только при осмотре лиц, приговоренных к высшей мере: им терять нечего, было 10 убийств, станет 11.

Принимать решения приходится почти всегда одному: этого в стационар в Матросскую Тишину, а этого госпитализировать не надо. В гражданском учреждении для принятия решения надо собирать комиссию, заполнять массу бумаг, больного обсуждают по 30 минут. А здесь — вот больной, вот рентгенограммы, вот мое решение.

Как я попал в тюрьму

Я 10 лет работал в гражданских учреждениях, но когда распался СССР, сложилась сложная экономическая ситуация, и мне — достаточно случайно — предложили стать тюремным врачом. В то время зарплата тюремного врача была в два раза выше гражданского и были предусмотрены хорошие льготы: наполовину оплачивалось жилье, бесплатный проезд, санатории и прочее. Я согласился, ведь работа предполагалась та же самая — оказание фтизиатрической помощи.

Ставка фтизиатра в Бутырской тюрьме тогда только появилась: заболеваемость туберкулезом в стране выросла, а в пенитенциарных учреждениях заболеваемость в десятки раз превышает гражданскую. Туберкулез — социальное заболевание, а тюрьмы были жутко переполнены: если в начале 90-х в Бутырке содержалось 3-4 тысячи заключенных, то в конце 90-х — 7,5 тысячи человек. В камерах 25 кв. м, рассчитанных на 24 человека, порой содержалось по 70 человек. Люди спали и ели по очереди. Значительная часть больных тогда поступала с воли, и в таких условиях заболевание стремительно распространялось.

В конце 90-х появилась ставка начальника фтизиатрического кабинета — меня повысили на полшажка. В лучшие времена у меня было две медсестры, но периодами приходилось работать и одному за трех человек.

В составе нашей тюрьмы было несколько камер для больных туберкулезом на 30 мест. Но количество больных росло, и исторически сложилось, что самый крупный туберкулезный стационар открылся в Матросской Тишине, к ним мы отправляли тяжелых больных. А мы помогали, когда можно было обойтись амбулаторно, то есть заключенный с туберкулезом сидит в камере и при необходимости получает лечение и химиопрофилактику.

Я очень быстро адаптировался. Работа есть работа, разве что здесь особенно чувствовалась нехватка ресурсов. Не было бактериологической лаборатории, нельзя было взять на анализ мокроту пациента. Есть флюорограмма, есть рентгеновский снимок, есть анамнез и жалобы. И ты сам решаешь, что делать.

Дежурный врач

Был период, когда я работал дежурным врачом. Сидит 6-7 тысяч заключенных, на них медиков четыре человека: дежуришь один ты, один фельдшер и по медсестре в терапевтическом и психиатрическом отделении. А случиться может что угодно.

Попытки самоубийства случались редко. Нет связи между тяжестью статьи и суицидом. Просто не все выдерживают, когда попадают в такое место… Поэтому надо контролировать принятие лекарств: заключенные могут неделю копить свои таблетки, а потом разом их принять. Иногда приходилось и шею зашивать — осколками режут себе горло. Основная масса случаев — демонстративные попытки суицида, чтобы перевестись в другую камеру или получить поблажки при вынесении приговора. Иногда человеку просто не успевают оказать помощь…

Случаев симуляции в моей практике фактически не было. Их выявить достаточно легко: опытный врач знает, что если отвлечь пациента, тот сразу забывает симулировать весь набор своих симптомов, например, перестает изображать одышку. Я чаще сталкивался с аггравацией — умышленным отягощением симптомов. Бывало так, что человек знает, что давно переболел туберкулезом, а говорит, что заболел недавно. Но мы-то видим, что очаги уже плотные. А некоторые стремятся доказать, что их болезнь сейчас находится в активной фазе, чтобы попасть по распределению в туберкулезную зону: считается, что условия там немного лучше, чем в общей зоне.

Высшая мера

У меня не было заключенных по громким политическим делам. Бывали авторитетные воры в законе. Бывали лица, приговоренные к высшей мере наказания. В Бутырке есть одиночный коридор с камерами для таких людей. У них на карточках были целые перечни очень тяжких статей, а стены их камер были обклеены иконами. Я лечил серийного убийцу и педофила Фишера, которого расстреляли в 1996 году. Общение с такими заключенными очень тяжелое и неприятное. Но работал я со всеми одинаково и помощь оказывал одинаковую. Основная же масса моих пациентов — обычные воры и грабители. Статья неважна, когда твоя работа — вылечить человека.

Значительная часть людей, которая работает в СИЗО, — это люди из провинции, где зарплаты существенно ниже. Работать в тюрьму ездят из Рязани, из Калуги, из Владимира — отовсюду, откуда ходят электрички. Дорога занимает 4-5 часов только в одну сторону… И сотрудников охраны всегда не хватало. Однажды ко мне с воли поступил очень тяжелый пациент, полуживой, гной течет, еле дышит. Надо было его срочно в гражданскую туберкулезную больницу доставить. Я сам повез его в сопровождении с двумя охранниками, которые просили прооперировать его поскорей, потому что не могли долго находиться в больнице и охранять пациента.

Октябрь 93-го

Будни в тюрьме не всегда одинаковы. В 1993 году, когда стреляли из танков по Белому дому, нас всех экстренно вызвали на работу — готовились к массовому поступлению заключенных, среди которых могли быть и раненые. В самой тюрьме было очень спокойно, шел обычный день. Телевизоры у заключенных были, все всё знали и понимали. И вот вызвали весь персонал, а делать нечего — никого не привозили… Начальник медчасти был очень хороший человек, но пьющий, началась большая медицинская пьянка. Я в ней не участвовал: заперся у себя в кабинете, лег на кушетку и слушал залпы орудий, доносящиеся из центра города. На вторые сутки начальник мне сказал: «Ты здесь из нас самый трезвый, оставайся дежурить еще на двое суток». Вот я и просидел в Бутырской крепости эти интересные дни. В пенсионный стаж мне мое тогдашнее дежурство засчиталось как день за три, а обычно засчитывается день за полтора.

То, что ты должен сделать

Сегодня я по мере своих возможностей слежу за громкими делами, в которых в разной роли бывают упомянуты мои коллеги. Я слышал о деле парализованного Топехина, которого осудили на 6 лет лишения свободы… Судья не приняла во внимание его состояние здоровья, хотя Топехину тоже можно было назначить домашний арест, как и госпоже Васильевой.

За историей по делу Магнитского я тоже следил: Дмитрий Кратов был моим непосредственным начальником какое-то время. И работать с ним было не очень приятно… По делу Магнитского Кратова оправдали. Я не верю, что он сознательно хотел сделать что-то плохое конкретно Магнитскому. Но я полагаю его человеком достаточно равнодушным, к пациентам он относился без сочувствия. Я ему говорил: надо то, надо это, а он отмахивался: ничего, сойдет.

Люди умирают везде: и в тюрьмах, и на свободе, и в гражданских больницах, и в больнице Управления делами президента. Где бы ты ни работал, ты должен сочувствовать пациенту, а не быть равнодушным. Ты должен сделать все, что ты можешь в тех условиях, которые у тебя есть. Все права, которые есть у людей на свободе, должны быть и у людей в заключении. Даже у осужденных. Их осуждают к лишению свободы, а не к лишению медицинской помощи.