Дети Сталина. «Я каждый день жду, что меня вызовут на допрос»

Яков Евгеньевич Джугашвили, 43 года

Как-то раз вышла дурацкая ситуация: пришел я в экспертный совет Министерства культуры за справкой. Я — художник, мои работы продаются за границей, и мне нужно было получить разрешение на вывоз картины из России. Мне не хотели его делать, говорили, что мои бумаги не в порядке, требовали подтверждения, что я художник. Меня это вывело из себя — такая элементарная справка и такое недоверие! Я сначала спорил-спорил, а потом сказал: «Елки-палки! Вы мне не доверяете, а я, между прочим, правнук Сталина. Я — Яков Джугашвили!»

Я горжусь своим происхождением и горжусь своей фамилией. Не могу сказать, что фамилия помогает продавать картины, скорее, наоборот. Если бы помогала, я бы, наверное, каждый день продавал по работе, а так — две-три в месяц. Зато стабильно. Я даже зарегистрировал ИП и плачу налоги — по 6% с каждой картины.

Я продаю картины через американский сайт Saatchi Art, стоят они от $100 до $2500. Работа должна быть продана, картина должна стать частью интерьера, коллекции, иначе это чепуха, нельзя писать картины для себя: картина должна стать частью истории того, кто ее приобрел.

Если картины продаются плохо, нам помогают деньгами родители жены — у них небольшая гостиница в Тбилиси.

До того как стать художником, я работал на стройке. Я родился в Тбилиси и рос там до пяти лет. Родители — отец военный, мать филолог — жили в Москве и в пять лет забрали меня к себе. Но после школы отец решил, что мне нужно уехать в Тбилиси, чтобы не обрусеть окончательно. Я вернулся туда в начале 1990-х и поступил в Политех. Началась война, вокруг стреляли. Я работал на стройке, а в стране был бардак. Я не понимал, что творится со страной, я стал ходить в тбилисский букинистический — листал книги, пытался понять, что происходит, интернета тогда не было. И мне, помимо прочего, стали попадаться книги по истории искусства. Я стал открывать для себя шедевры — сначала работы художника Павла Филонова, потом Фрэнсиса Бэкона. Я бросил Политех и среди всего этого стресса и бардака пошел в Академию художеств в Тбилиси.

Отучившись в академии два года, я поехал в художественную школу в Глазго. Закончил ее в 1997 году, переехал в Лондон, провел первую серьезную выставку, и в 1998 году вернулся домой, в Тбилиси. Я не смог связать свою судьбу с Англией. Я не жил там в изоляции, как многие другие грузины и русские — оторванные от реальности, существующие своими воспоминаниями. У меня были друзья-англичане, все было отлично. Но мне не хватало искренности — дружба в Англии у всех проявлялась только после второго стакана водки. Все как будто старались что-то скрыть, боялись брякнуть лишнего. Я так не мог. В России мы все-таки сохраняем искренность даже в трезвом виде. Англия так и осталась для меня чужой, но я бы с удовольствием посетил еще раз Глазго и навестил могилы моих преподавателей Джеймса Робертсона и Нила Далласа Брауна.

Я вернулся в Тбилиси и стал писать картины. Я работаю масляными красками. Техника такая: я лью краску на холст, она растекается, и я в доли секунды должен найти решение — что с ней делать. Картины делаю сериями. Последняя называется Disturbed light — «Возмущенный свет». Все мои картины называются по-английски, потому что все покупатели — иностранцы со всего мира, кроме Китая, почему-то. В России мои работы не пользуются популярностью. Почему «Возмущенный свет»? Ну, я сделал 12 работ для этой серии, посмотрел на них, подумал и понял, что это про свет, который возмущен.

В 2009 году у нас с женой родилась дочь. Когда она подросла, мы решили, что ей лучше учиться в России, и два года назад переехали в Москву. Здесь мир побольше. Когда был Советский Союз, это было не так важно — одна страна была. А сейчас Грузия варится в собственном соку. Дочь у меня терпеливая и упертая. Ей тяжело дается русский язык, но она не сдается. Прозвенел звонок, но она не встанет из-за парты, пока все не сделает. Начинает реветь, когда не может. Она будет реветь, но не встанет.

Я вожу дочь на каратэ, она в прошлом году побеждала на районных соревнованиях. По выходным мы ходим в аэротрубу — дочь это обожает. Сам я не хожу в аэротрубу — мне плохо станет. Я однажды на карусели с дочкой покатался, и мне уже плохо стало — старость! Каток любим. Недавно в цирк сходили — столько впечатлений! Я, наверно, в цирке не был с тех пор, как мне было столько же лет, сколько ей сейчас.

Чем занимается моя жена? Во-первых, она моя жена. Хранитель домашнего очага. При этом у нее три диплома, в том числе у нее тоже есть художественное образование. Но мы договорились, что художником в семье должен быть один человек, два художника в семье — перебор. Кто-то должен заниматься семьей. Жена прекрасно готовит, я люблю все ее супы.

Я встречал мужчин, которые не любят приходить домой. У меня не так. Как же я люблю приходить домой! Все живы-здоровы. Мать с дочкой делает уроки. Это такая огромная работа — быть матерью. Мать — это не просто организм, который рожает, нужно еще и воспитывать ребенка: дети же рождаются животными (живут по принципу «хочу!»), их еще надо превратить в людей (жить по принципу «надо!»).

В Москве у меня нет студии для работы — осталась в Тбилиси. Поэтому я сделал себе уголочек в большой комнате у нас в квартире. Приходится делать по одной вещи за раз и очень быстро — запах от растворителя стоит страшный. Поэтому, пока дочь в школе, я быстренько пишу картины, чтобы успеть открыть все окна и проветрить.

Ждать вдохновения я не привык. Нужно просто вставать и делать. Мне для работы достаточно того, чтобы все дома были здоровы — меня это вдохновляет. Когда жена или ребенок болеют, не могу сконцентрироваться.

Картины бывают красивые, а бывают интересные. У меня — интересные. Творчество — это умение находить решения, которым тебя не учили. Необязательно быть художником или музыкантом, чтобы быть творческим человеком, нужно изобретать. Зато творческим человеком может стать даже дворник, если захочет. Вот, допустим, выходит дворник во двор, ему надо подмести большую территорию. И творческий дворник, например, может посмотреть, откуда дует ветер, и мести листья в такт ветру, и этим облегчить себе работу. Вот что такое творчество.

Меня, наверное, можно назвать примерным семьянином. Но если бы на мне висела судьба 300 миллионов человек, как на Сталине, я бы, наверно, тоже не смог заниматься семьей. У меня в одной IT-компании было в подчинении всего 14 человек — я и то спать не мог. Как можно отвечать за 300 миллионов, у меня даже не хватает воображения представить. Как любят говорить умники, это такая «экзистенциальная нагрузка». Поэтому обвинять Сталина в том, что он не занимался своей семьей, — кощунство.

Моего отца все время спрашивают: «Каким был Сталин? Каким вы его помните?» Он объясняет, что никогда со Сталиным не встречался, Сталин встречался только с тремя внуками из восьми. Отец родился в 1936 году и видел Сталина только в 1947-м на параде Суворовского училища. А потом уже на похоронах в 1953-м. У Сталина, напоминаю, было 300 миллионов человек, за которых он отвечал, поэтому, если он встречался с внуками, это было в те редкие моменты, когда у него было время.

Неудивительно, что потомки Сталина занимаются искусством. Он сам поэтом был, елки-палки, и стихи в газете печатал. Мой старший брат, Виссарион, тоже человек искусства — делал кино. 15 лет назад уехал в Америку. Любят говорить: кто уехал в Америку, тот предатель. Но дело не в том, где ты живешь, а в том, чем живешь. Он хотел снимать кино в России, но не вышло. В начале нулевых он закончил ВГИК, его курсовая работа — пятиминутный фильм «Камень» — даже взял приз в Германии, «Лучший фильм о жизни и смерти». Приходит человек на кладбище, смотрит — старая надгробная плита покосилась. Старая-старая, еще XIX века. Это сельская местность, рядом сидят местные, выпивают вино. А этот пришел — явно городской — на кладбище в белой рубашке и пытается этот камень выправить. Все пять минут. В конце камень поправлен, он ставит свечу и уходит. А местные перемещаются к этому камню и выпивают у него вино. Вот и весь фильм. Фильм про то, что своих предков надо поминать. После учебы мой брат пробовал устроиться на работу, но в то время наша фамилия ему мешала и в Грузии, и в Москве. Все были очень политизированы в те годы, шла мощнейшая истерия. А у него двое детей — зарабатывать что-то нужно. И он полетел в Америку к другу. Кем он там только не был: и строителем, и чернорабочим, и конструкции какие-то металлические собирал — все там делал. Сейчас он работает водителем. Он развелся с женой, но приезжает в Тбилиси два раза в год, к детям. Брат мечтает перевезти детей к себе, в США, но денег пока не хватает. Мы с ним часто в фейсбуке общаемся. Он, в отличие от меня, с  журналистами категорически не разговаривает — несколько раз пообщался в начале нулевых и зарекся делать это снова.

Меня журналисты балуют вниманием не часто, но если это происходит, я никогда не отказываюсь. Я считаю своей обязанностью, как прямой потомок Сталина, защищать его репутацию и разоблачать антисталинскую ложь. Когда люди лгут про Сталина, это оскорбляет не только его родственников, а весь русский народ, точнее, даже советский. Ведь если Сталин «кровожадный убийца», то что это за русский народ такой дурацкий — выбрал себе такого в вожди?

Антисталинская ложь сегодня повсюду. Даже текст ХХ съезда откройте — там несусветная чепуха. Можно просто врать, а можно врать очень подло, то есть перемешивать ложь с полуправдой, как делал Хрущев. Например, он говорил, что это Сталин приказал расстрелять Бухарина. Дикая ложь. Сталин был одним из тех, кто проголосовал против расстрела, но его поддержали только несколько человек из 30, остальные проголосовали за расстрел. Это, опять же, доказывает, что Сталин не был всемогущ.

Раньше с журналистами за всех нас общался мой отец. Его представители начали ходить в суды с 2009 года, предлагали журналистам, которые пишут, что Сталин преступник, прийти в суд и там сказать то же самое. Раз вы такие смелые в своих передачах и статьях, так скажите это в суде! Но все почему-то отказывались, ссылаясь на свое «конституционное право и свободу мнений». О чем это говорит? Они лжецы. В 2011 году у отца случился инсульт, и он перестал общаться с прессой. Теперь этим занимаюсь я. У меня в жизни было время накопить какие-то знания о Сталине и о советском периоде. Эти знания нужны не мне — они нужны людям. И свою задачу я вижу в том, чтобы коротко и ясно донести эти знания до людей.

На Болотную я не ходил, а на проспект Сахарова ходил. Мы с единомышленниками собирали подписи против нечестных выборов в 2012 году. Единственный способ бороться с беззаконием — использовать закон. Если ты даже не пытаешься идти законным путем, о какой борьбе ты можешь говорить? Но я против революции в ее традиционном понимании: с кровью и гражданским противостоянием. К такой революции приведут балаболы, так что оппозиционером меня звать не надо. И на Сахарова я ходил не с целью болтать, как эти гламурные оппозиционеры, которые все угробили, как Навальный. Это все дерьмо.

Мы не болтали там, а объясняли людям, что надо заставить власть исполнять свои же законы, и предлагали написать заявления в прокуратуру о преступлении. Было собрано почти 15 000 заявлений, но пригодных к подаче оказалось только 5000. И за наше дело мои друзья арестованы уже больше года. Я говорю о своих единомышленниках по Инициативной группе по проведению референдума «За ответственную власть» — Юрии Мухине, Александре Соколове, Валерии Парфенове и Кирилле Барабаше. Их арестовали за желание организовать референдум по такой поправке к Конституции, чтобы по истечению полномочий депутатов и президента народ мог оценивать их работу. Водитель автобуса же отвечает за свои ошибки, повлекшие гибель или травмы пассажиров. Его накажут, посадят в тюрьму. Для этого заранее предусмотрены статьи в Уголовном кодексе. Со слугами народа должно быть то же самое, чтобы у них не было желания служить кому-либо еще. Мы всего лишь хотели организовать референдум. А теперь нас всех, одного за одним, сажают за экстремизм. Я сам каждый день жду, что меня вызовут на допрос. Чепуха какая-то. За что нас сажать? Чувства испытываю неприятные. А что бы вы испытывали, каждый день ожидая допроса, а может, и обыска в шесть утра с выламыванием двери?