Примите наши искренние извинения
Журнальный вариант
Какой неприятный писк. Что это? Нудный, гадкий. Как звук сверла в стоматологическом кабинете, только на порядок выше. Свистит и свистит микроскопическая дрель, вкручивает свое жало тебе в мозг. В самую его сердцевину. С трудом открываю глаза. Звук ползет из-под ног, стучит мелкой дрожью. Тяну на себя простыню.
Так. Это рация. Который час? Семь! Уже семь. Проспала. Ужас. Второй раз за неделю. Так дело не пойдет. Что со мной? Система дала сбой. Так. Успокойся. Ничего страшного. Всего лишь семь. Если потороплюсь – успею.
Босые ноги липнут к плитке в ванной. Почему здесь такой холод? Так, теперь оксидон. Пора заказать еще. Маленькая розовая таблетка выскальзывает из рук. Черт! Прекрати, наконец, так трястись. Вот она, на коврике. Здесь некуда закатиться. Нужно было растолочь ее вчера – сейчас в спешке делать это крайне неудобно. Не торопись. Помельче. Где обрезок соломинки? Так. Здесь. Не торопись, еще есть несколько минут. Какая милая розовая дорожка. Одной ноздрей, другой. Немного дрожат руки, но это пройдет. Тошнит – это нормально. Так. Зубы. Почистить зубы. Вот щетка и крошечный тюбик пасты. Не торопись. Успеешь, а нет – придумаешь что-нибудь. Быстро в душ. Вода стреляет холодом в ладони, но сразу нагревается. Ненавижу утром холод. Не могу его терпеть. Совсем. Вытираюсь. Крем, где этот чертов крем? Все в порядке. Не нервничай. Сейчас начнется действие таблетки. Немного трясутся руки, но это пройдет. Тошнит – это нормально. Дезодорант. Проспала. Ужас. Почему не сработал будильник? Почему он не звонил? Так. Причесаться. Консилер. Убрать круги под глазами. Пудра. Румяна. Есть. Хорошо бы иметь тушь. Так. Значит, нужно заскочить в кладовку. Докраситься придется в офисе. Непорядок. Ну да ладно. Так. Быстрее. Все свое в сумку. Поправить постель. И чтобы все на месте. Быстрее. Уже десять минут восьмого. Главное – ничего не забыть. Какое же бледное лицо. Просто как лепнина на потолке. Одевайся быстро, но не торопясь. Завтра нужно сдать костюм в чистку. Так. Цепочку с ключом – под блузу. Вроде все. Застегнуть сумку. Очки. Так. Зеркало. В очках – почти нормально. Выпиваю залпом трехсотмиллиграммовую бутылку воды. Хватаю сумку, подхожу к дверям, снимаю цепочку и выхожу в коридор.
К лифтам лучше не идти – безопаснее спуститься к себе по пожарной лестнице. Так больше шансов никого не встретить. Сильно кружится голова, срочно нужно что-то съесть, но сначала занести сумку и накрасить глаза.
В кладовке нужно навести порядок. Кто навалил сюда ящиков с рекламными открытками? Так. Где у нас забытое? В столе. Тюбики, коробочки, склянки. Есть и тушь. Отлично! Еще беру карандаш для век, на всякий случай.
Новенькая на регистрационной стойке стоит спиной. Раскладывает почту. Сегодня она особенно старается – вчера утром я застала ее спящей на рабочем месте, в то время как напротив стоял клиент и молча ждал, когда она проснется. Высокий брюнет в длинном кашемировом пальто, со свежей стрижкой и холеными руками. Рядом с ним – чемодан из натуральной кожи, а перчатки он аккуратно положил перед собой на стойку. Стоял ровно, опустив руки, и спокойно ждал, когда она проснется, не делая ничего, чтобы ее разбудить. Чуть улыбаясь – ямочки на его щеках дрожали. На мои шаги обернулся, рассмотрел меня своими зелеными глазами и прижал к губам палец. Тогда я ушла к себе и оттуда позвонила в регистратуру – она ответила хриплым голосом.
– Доброе утро, чем могу вам помочь?
Я положила трубку, пусть думает, что ошиблись номером, – главное, что она проснулась. Но вечером пришлось с ней поговорить – понимаю, это конец дня, вас сменят через полчаса, но спать на рабочем месте непростительно.
Поэтому сегодня она старается. Проскакиваю в свой кабинет никем не замеченной. Так. К зеркалу. Здесь при дневном свете тушь оказывается темно-синей. Ну, это и неважно. Мигает кнопка автоответчика. Что уже произошло? Кто меня разыскивал? И что с мобильным телефоном? Почему не сработал будильник? Так. Он разрядился. Непростительная оплошность. Хорошо, что рация была со мной. Больше такое повториться не должно. Как же меня тошнит! Нужно выпить еще воды. И быстро пойти поесть. Но сначала проверить, кто меня искал. Видимо, что-то произошло. Так точно. Значит, утро начнется с моей обычной фразы. Ее я повторяю тысячу раз в день. Эта фраза давно стала частью меня. Если меня разбудить среди ночи и попросить что-нибудь сказать, я скажу именно ее: «Примите наши искренние извинения».
Мужчина в мятом пиджаке сидит, вжавшись в самый угол дивана, так что ноги едва достают до пола. Он очень неспокоен – одергивает рукава рубашки волосатыми, трясущимися пальцами. Для начала его нужно расслабить. Я улыбаюсь, но безо всякого вызова – улыбкой матери, поддерживающей своих детей во время испытания или соревнования, улыбкой, которая не означает ни превосходства, ни подобострастия, а скорее дружескую заинтересованность старшего по возрасту человека. Предлагаю рассказать все с самого начала. Мол, что такое могло случиться с ним здесь, в нашем замечательном отеле, где обычно так безопасно и комфортно. У него дефект речи, его трудно понять. Он сразу начинает разговор на повышенных тонах, все время сбиваясь на свою высокую должность в компании, что означает только одно: он возглавляет небольшой отдел, состоящий из нескольких человек, и даже эта позиция досталась ему не так легко. Никак не приступая к делу, он выкрикивает недовольства, но язык запутывается у него между зубами. Я терпеливо смотрю на него со всей доброжелательностью, на которую способна в такую рань, но он не успокаивается, под подбородком у него надувается зоб, а под ним вверх и вниз ездит кадык.
– Не волнуйтесь и объясните, пожалуйста, что же у вас произошло.
– У меня плопала сенная вещь, – шепелявит он, звуки съезжаются в один длинный шелест.
– Так.
– У меня уклали субы.
– Что? Извините.
– Субы. Мои субы. Я оставил их… – он вертит головой, но никак не может припомнить, где он их действительно оставил.
– Может, они в ванной?
– Посему в ванной? Нес. Я осавил их гзе-со зесь. Думаю, на сумбоске. Да, сосно, зесь на пликловасной сумбоске, а сегодня их зесь нес.
На тумбочке действительно ничего не было кроме телефона и маленькой записной книжки.
– А вы искали где-нибудь еще?
– За, искал. Но их в комнасе нес. Зумаю, они их заблали.
– Извините, кто они?
– Ну эти... Васы.
– Извините?
– Лабосающие в оселе.
– Я уверена, что просто нужно внимательнее поискать. Если вы разрешите, я сейчас вызову горничную, и она постарается вам помочь.
– Не ухозисе, я хосу, чтобы вы лисьно за всем плослезили.
– Если вас это успокоит, я ей помогу.
Я вызываю самую хорошенькую горничную утренней смены. Когда она наконец приходит, мужчина все еще ворчит, но уже не так агрессивно, и я жалею, что у персонала недостаточно короткие форменные платья.
– Пожалуйста, постарайтесь найти в комнате зубы этого господина.
Горничная на минуту застывает, оценивая фразу, но что удивлена, вида не подает. Молодец – нужно это запомнить и обязательно позже похвалить.
Мужчина встает, стягивает с себя пиджак, поворачивается к нам спиной, вешает его на спинку стула, и я, пользуясь моментом, стучу пальцем по своим зубам, а потом делаю движение рукой, будто вынимаю челюсть и кладу в сторону, помогая горничной понять, что происходит. Она кивает мне и принимается за поиски. Чтобы не сидеть без дела, начинаю ей помогать.
– Я все же проверю в ванной на всякий случай, иногда память нас подводит.
В ванной все перевернуто вверх дном. Полотенца свалены на полу мокрой кучей. Что, интересно, он здесь делал? И почему они такие мокрые? Проверяю раковину, полочку для мыла, по одному трясу эти тяжелые махровые полотна, с них течет вода, но ничего не выпадает, складываю их в пакет для грязного белья. Тщательно осматриваю пол, столешницу вокруг раковины, там почему-то рассыпан молотый кофе, убираю фен в шкаф, заглядываю во все полки, лезу в коробку с салфетками. Мусорная корзина, слава тебе господи, пуста. В слив раковины зубы не проскочили бы, там есть сетка. Проверяю на всякий случай и под весами. Пусто. Скорее всего, зубы выпали в унитаз. Выхожу и выключаю за собой свет.
Возвращаемся в комнату – теперь мужчина устраивается в кресле, а горничная, стоя на четвереньках, шарит под кроватью. Ему явно приятно на это смотреть. Если бы не его дикция, я бы подумала, что и зубов никаких не было. Проверяю чашки, блюдца, заглядываю в чайник и в ведро со льдом. Горничная разбирает кровать. На подоконнике, за тяжелой двуслойной занавеской тоже ничего нет.
– Скажите, а когда в последний раз вы их видели?
Горничная отворачивается, сдерживая смех. Мужчина смотрит на часы.
– Вчела после узина.
– А где вы ужинали?
– Зесь.
– Вы заказывали еду в номер?
– Ну конесно. Сколее всего, именно согда и уклали. Когда пливолокли ссол, тогда навелное и плихватили их с собой.
– Я уверена, что их никто не украл, и мы непременно их найдем, и, пожалуйста, если вас это не затруднит, не могли бы вы проверить ваш чемодан. На всякий случай, мало ли что.
– Бозе мой, – он тяжело поднимается, выжимая из себя стон.
– Я опрошу всех работающих сегодня. Всех, кто входил в вашу комнату, и дам вам знать.
Он только безнадежно машет рукой, и я увожу за собой горничную. За дверью прикладываю палец к губам, чтобы девушка не рассмеялась, и та бежит вниз по лестнице, зажав рукой рот.
На кухне аромат корицы перебивает резкий запах моющего средства. Почему они моют полы утром, а не вечером? Тогда бы эта химия уже выветрилась и было бы куда приятнее. Но это не мое дело: кухня – чужая территория. Навстречу мне, улыбаясь, выходит шеф в белой куртке и чепце. У него нет правого резца – от этого кажется, что он очень болен. Я не люблю, когда что-то не так с зубами. Хорошо, что он никогда не покидает кухни и его не видят постояльцы. За ним выходит менеджер. Останавливается в проеме двери – ресторанная кухня как внутренности металлического кита: ребра, кишки, сухожилия. Я говорю очень быстро потому, что мне неприятно бывать на кухне. Мне почти всегда неприятно думать о еде. От этого меня еще больше тошнит. И от запахов. Хочется скорее уйти, потому я тороплюсь.
– Кто вчера увозил посуду из сто семнадцатой?
– Новенький.
– Пригласите его, пожалуйста, подняться ко мне.
– Вы уже завтракали?
– Нет.
– Давайте мы вас покормим?
– Нет, спасибо.
Шеф строит гримасу незаслуженной обиды.
– Ну хорошо, хорошо. Просто у нас как всегда аврал, но мне будет приятно, если мне занесут кофе в кабинет. Хорошо?
– Может быть, круассанов?
– Нет, спасибо, я скоро спущусь к вам поесть.
– Вы еще похудели.
– Ну, если хотите, занесите и круассанов.
Бегу к себе. Мне нельзя опоздать – иначе я пропущу посыльного.
На бегу набираю горничным:
– Проверьте, кто пылесосил в сто семнадцатом и каким пылесосом, перетряхните фильтр и свяжитесь с вечерней горничной по поводу мусора. Там, в номере, пустые мусорные корзины. И еще мне нужна информация, кто и когда выносил оттуда мусор.
Раздается осторожный стук, и в кабинет сначала всовывается голова, потом руки с подносом, а за ними и весь юноша – крутолобый и серьезный.
– У вас все в порядке?
Видимо, он слышал вскрик. Неправильно. И это не посыльный.
– Да, да, в порядке, – у меня колотится сердце. – Я просто ударилась. Об угол стола.
Он ставит передо мной поднос – на нем кофе и корзинка с круассанами.
– Меня просили к вам зайти по поводу какой-то пропажи.
– Да. Да. Вы вчера доставляли ужин в сто семнадцатый?
– Да.
– А забирали стол с посудой назад?
– Я.
– Вы не заметили ничего необычного среди мусора?
– Нет.
– Не видели ли вы там где-нибудь зубов?
Парень морщит лоб, думает. Наверное, решил, что его проверяют, что это какой-то ребус или тест. Молчит, явно не знает, как ответить. В этот момент в дверь опять стучат. Входит посыльный в мотоциклетном костюме и шлеме. Наконец-то. Останавливается и ждет, когда я закончу дела с юношей из кухни. Просто стоит неподвижно у стены. Так он точно похож на муляж или манекен. Интересно, как он выглядит под всей этой шелухой? Все пять лет это один и тот же человек или разные? Кажется, что один и тот же.
– Дело в том, – я тороплюсь помочь мальчику с кухни. – У нашего клиента из сто семнадцатого номера пропали зубы. То есть пластинка искусственных зубов. Есть варианты, что он оставил их на столе, на котором ему привозили ужин. Найдите, куда пошел мусор, и если будет такая возможность, переберите его.
Запищала рация.
– Не волнуйтесь, просто будьте внимательны.
Парень меня не слушает, он постоянно косится на мотоциклиста.
– От этого зависит репутация нашего отеля. Вы свободны. И возьмите с собой круассаны, поешьте.
Крутолобый кивает, хватает корзинку и исчезает, словно его здесь и не было. Голоса из рации почти не слышно из-за помех и свиста. Что говорят, непонятно, похоже, с регистрационной стойки.
Как только за крутолобым закрывается дверь, мотоциклист молча снимает с шеи цепочку с ключом и протягивает мне. Я снимаю с себя такой же ключ и отдаю в обмен на его. Потом он передает мне металлическую коробку для школьных завтраков с замком. На крышке, широко расставив ноги и скрестив руки на мускулистой груди, стоит Бэтмен, и его плащ развевается на фоне грозовых туч. Я в свою очередь достаю из сумки похожую коробку с глупой фотографией цветка. Смотрю в полированное стекло шлема, вижу там себя, кусок своего офиса с окном и даже красную розу с коробки. Мотоциклист опускает коробку в наплечную сумку и молча выходит. Я прячу Бэтмена в свою синюю сумку с маленькой эмблемой ВВС США. Я купила эту сумку по интернету – пять лет назад. Тогда, когда мотоциклист приехал ко мне впервые. Это очень удобная сумка, очень легкая, прочная и легко моется.
Иду к регистрационной стойке. Там спокойно. Перезваниваю горничным. Там должны убраться. Говорю дежурной, новенькой девочке.
– Разблокируйте номер триста двенадцатый, пожалуйста, там все починили.
Она отвечает не сразу, все крутит в руках тяжелый степлер.
– Все в порядке? – вижу, что она волнуется.
– Да. То есть нет. То есть все нормально, я имела в виду.
– Хотите, я вам помогу? – говорю это очень тихо и беру степлер у нее из рук.
Она тут же начинает шептать мне на ухо, ей, видимо, так легче.
– Здесь пришли двое. Попросили показать комнату. Когда я им дала ключи от сто второго. Они сказали, что хотят посмотреть сами. И чтобы им не мешали. Сказали, что хотят использовать нашу гостиницу для своей свадьбы. И им это… Нужно тщательно осмотреть номер. Чтобы рекомендовать гостям. И мы бы, говорят, сами бы здесь устроились на свой медовый месяц. И так еще на меня посмотрели… Мне сразу как-то неудобно сделалось. Нам же постоянно, на всех тренингах, и вы… желание клиента – закон… тем более в нашей гостинице. Где останавливаются люди респектабельные, – она проговаривает слово «респектабельные» по частям и все равно путается.
– Ну я дала. Мужчина так уверенно спрашивал, – она какое-то время молчит. Кусает верхнюю губу.
– И?
– И с ним была женщина. И они там уже минут, наверное, сорок пять или около того.
– Так.
Тут она краснеет.
– А теперь позвонили из сто третьего и говорят, что за стеной шумят. То есть там стучит об стену кровать. Наверное, мне не следовало давать им ключи. Теперь понятно, для чего.
– Не волнуйтесь, вы сделали все верно. Иногда такое случается.
– Что? Теперь туда идти? – она всхлипывает, проводит пальцами по носу, видно, как трясутся у нее руки.
– Нет. Просто, когда они вернут вам ключи, распорядитесь поменять там белье, сменить полотенца и помыть посуду.
– А вдруг они не вернут?
– Вернут. И еще… Предупредите горничных посмотреть внимательно везде – не оставили ли они чего после себя. И не волнуйтесь, звоните мне, если вам понадобится помощь.
Пока трубка ноет гудками, она постукивает ручкой по зубам. Я вспомнила, как сложно было приучиться самой этого не делать. В детстве у меня была такая же привычка. Нынче у меня совсем другие привычки. Нужно будет как-нибудь деликатно ей про это сказать. Но не сейчас – сейчас она и так слишом нервничает из-за этого сто второго.
Юбка болтается на талии. Нужно пойти поесть. И сделать это именно сейчас – пока там пусто, не так пахнет едой и не слышно, как множество ножей скрипит по тарелкам.
Официант приносит мне картофельного пюре и зелени.
– Жаль, что вы не едите мяса. Шеф сказал, что сегодня у нас необыкновенная баранина – просто тает во рту… с луковым муссом, маринованными грецкими орехами и перепелиными яйцами.
– Наверное, действительно жаль, что я не ем мяса, – звучит это все крайне аппетитно. Надеюсь, среди наших клиентов желающих будет предостаточно.
Официант кивает, желает мне приятного аппетита и спешит обратно на кухню. Нужно похвалить шефа за интересное меню, но напомнить, что дорогие блюда кухни совсем не предназначены для работающих в отеле. И никто не должен быть исключением.
Ковыряю картошку. Нужно, нужно, нужно есть. Удивительно, что никто не звонит. Удалось съесть одну треть. Больше не получается.
Возвращаюсь к себе, проверяю списки необходимых закупок на следующую неделю.
Минут через двадцать звонит та самая худышка из регистратуры.
– Извините. С вами хочет поговорить клиент из четыреста второй – мне он отказался рассказать, в чем дело.
– Хорошо, переведите звонок мне.
– Здравствуйте, я вас слушаю, – сама в этот момент проверяю, кто обитает у нас в четыреста втором. Номер зарезервирован на четыре дня, до пятницы вечера – то есть, скорее всего, бизнес. Резервировала компания. Точно бизнес. Номер – один из наших лучших, значит, позиция человека соответствующая. Красивое имя – Фрэнсис Финли. И голос приятный.
– У меня произошла кража.
Господи, да что это такое сегодня. Опять кража. Надеюсь, что не зубы. И не другие части тела.
– Пожалуйста, не волнуйтесь. Сейчас я к вам поднимусь.
Пока шла – узнала, кто у него убирал. Если бы нелегалы – волновалась бы, могут сбежать навсегда, взять дорогое, но тут все чисто, горничные обе у нас давно, к ним претензий никогда не было. Стучу в дверь. Вхожу в номер. Гостиная просторная – на стене офорты Пиранези. Лампы с черными абажурами на консолях, гранит черный жемчуг, на нем ваза с фруктами. Один из лучших номеров отеля. Распашные двери открыты в просторную спальню. Там тоже полный порядок.
Мужчина сидит на диване. В строгом костюме, галстуке, ботинки, из ателье Джона Лобба. Зелеными глазами смотрит. А… Вот это кто. Тот самый, который вчера не дал мне разбудить новенькую на регистрационной стойке. Какой он красивый. Волнуюсь. Всячески стараюсь не подать вида. Какое все же правильное у него лицо. Но сегодня он не улыбается. Предлагает мне присесть. Я сажусь через кофейный стол, в кресло, на самый краешек.
– Здравствуйте, меня зовут Фрэнсис Финли. Произошел невероятный инцидент, – он складывает свои руки с длинными пальцами лодочкой и ими, как склеенными, трясет в воздухе.
Я слушаю, стараюсь не отвлекаться на его глаза.
– Прошедшей ночью здесь… – он показывает на стену, на мизинце его перстень с инициалами, наверное, семейная реликвия, – здесь открылась дверь, тихо вошел ваш ночной портье, подошел к моей кровати, взял все мои таблетки и удалился.
Я выдерживаю паузу, надеюсь, что он рассмеется, но мужчина сидит и очень серьезно смотрит мне в глаза.
– Извините. Где открылась дверь?
– Здесь, – он опять показывает на ровную стену без каких-либо признаков дверных проемов вообще.
Я тоже внимательно на нее смотрю. Ну, пожалуйста, сейчас ты должен рассмеяться. И все закончится хорошо. Ты можешь даже пригласить меня на кофе. И я, пожалуй, пойду, только не будь таким серьезным. И больше не показывай на сплошную стену, где ночью появилась и исчезла дверь.
– Вошел через эту дверь и украл все мои таблетки. Тот самый, который работает у вас по ночам.
У нас по ночам действительно стоит огромный парень. Как только случилось несколько ограблений гостиниц с администраторами-женщинами, по ночам теперь работают только мужчины.
– Вошел через эту дверь и украл, – он опять показывает в стену.
Я внимательно смотрю туда, на что он указал, потом на него. Тяну время. Надеюсь на розыгрыш. Но он остается совершенно серьезным.
– Примите наши искренние извинения. Я вернусь через три минуты. Хорошо?
– Хорошо.
– Обстоятельства с кражей требуют присутствия двух свидетелей, – нужно не подавать виду, что я испугалась. И действительно пойти за помощью, чтобы ничего не случилось. – Подождите здесь, и я сейчас же вернусь.
Осторожно поднимаюсь с кресла. Представляю, как он хватает меня, не давая даже дойти до двери, поднимает на руки, уносит в спальню и бросает на кровать. Легко удерживая меня одной рукой, другой он сдирает с себя одежду, в зеленых глазах мука воздержания. Не выдерживая моего взгляда, он впивается губами в мои губы. Так, стоп. Он не двигается с места. Вот она до чего доводит, эта проклятая весна, этот зуд и это противное волнение.
Возвращаюсь с двумя мужиками – с дневным администратором и вторым портье. Зеленоглазый все еще сидит там, где я его оставила, – по крайней мере не буйный.
– Я не хочу скандала. Я просто хочу, чтобы мне вернули мои таблетки. Я знаю, у вашей гостиницы хорошая репутация. Пусть он просто мне их вернет – и я готов это дело замять.
Оттого, что опять пищит рация, я говорю очень быстро.
– Прошу вас повторить свидетелям суть дела. А я выясню, где сейчас находится ночной портье.
Выхожу в коридор. Заворачиваю за угол и наконец отвечаю на писк рации. У регистратурной стойки скандал. Там травма. Бегу туда. Но по дороге прошу на регистратуре найти все контактные телефоны зеленоглазого и перезвонить мне. Добегаю до холла, крики слышны оттуда.
Несколько человек ждут заселения – кричит женщина в халате и держится за голову.
Нужно как можно быстрее увести ее отсюда.
– Что случилось? – я подхожу к ней очень близко и сразу же иду в сторону ее комнаты, ей невольно приходится идти со мной, чтобы рассказать о том, что произошло. Делаю знак горничной, чтобы шла за нами.
В комнате женщина, все еще пальцами перебирая затылок, рыхло падает в кресло, я плотно закрываю дверь в коридор и усаживаюсь перед ней. Горничная вытряхивает из ведерка лед в белую льняную салфетку, ловко ее сворачивает и подает женщине. Та прикладывает это все ко лбу. Горничная идет за новой порцией льда. Опять та же. Молодец. Абсолютно правильно себя ведет. Нужно запомнить и уговорить шефа поднять ей зарплату. Важно, что она не паникует и не волнуется. Итак, сначала идет наша обычная фраза:
– В первую очередь примите наши искренние извинения.
– Да уж. Устроили здесь, – полные пальцы, шевелясь на салфетке, прижимают лед к голове. – Черт знает что. Просто безобразие.
Возвращается горничная со льдом, тихо сообщает, что вызвала техника в номер кричащей. Он обещал поторопиться и взять с собой все необходимое для починки душа. Она у нас не так давно, а как профессионально работает. Молодец. Я благодарно киваю ей и поворачиваюсь к пострадавшей.
– Сейчас я позвоню врачу.
– Да ради бога, не нужно мне вашего врача. У меня масса дел, я не могу здесь сидеть и ждать его. Я и так уже потеряла с вами уйму времени. Никуда я не пойду!
– А что, собственно, случилось?
Женщина демонстративно садится на диван, закрывает глаза, изобразив на лице страдание.
– Я уже все рассказала, – она недовольно отворачивается к окну.
Там ветер гонит по дорожке желтые листья.
– Насадка душа под напором воды отвалилась и задела голову, – горничная произносит это шепотом, на что женщина возмущенно вскакивает, придерживая пятерней компресс.
– Ничего себе «задела» – просто со всей силой шарахнула, – она взмахивает свободной рукой, развязывается пояс халата, и под ним она почему-то оказывается одетой. Она быстро запахивает полы и крепко держит их на животе.
– Тихо, тихо, тихо. Вы уверены, что вам не нужен врач?
– А что мне скажет ваш врач? – пострадавшая шумно дышит носом. – Что он мне скажет? Я уже выезжаю, хватит с меня, – она опять садится на диван и вытягивает вперед полные ноги. – Развели тут полный бардак!
– Пожалуйста, не кричите, – я наливаю воды и протягиваю ей стакан. Она выпивает его залпом. – Мы постараемся сделать все, что в наших силах.
– Вы сделаете! – она не верит ни одному моему слову. – А может, у меня сотрясение мозга?
– Нужно обязательно вызвать врача.
– Не нужно. У вас, наверное, и врачи такие же. Да и ждать мне не с руки! Мне нужно в аэропорт успеть.
– Не волнуйтесь, мы…
– Как вы понимаете, я не собираюсь оплачивать номер.
Она берет в руки телефон и куда-то звонит.
Приходит техник, я отхожу с ним в сторону.
– Посмотрите, что в номере пятьсот десятом с головкой душа.
К нам подходит горничная.
– Она врет, – говорит она совсем тихо. – Она все врет.
– Я знаю.
– Мы позавчера чистили душевые лейки во всех номерах – здесь и на шестом. Ее открутить нужно суметь. Тут инструмент нужен, – техник почесал в голове. – И силищу.
– Я знаю.
Прибегает молодой человек в нашей униформе, это наш посыльный, он передает мне распечатку из регистратуры – там информация про зеленоглазого. Номера телефонов и адрес. Звоню. Хорошо, что это не телефон компании – этот номер принадлежит его матери. Объясняю ей, что произошло, она просит не вызывать врачей и полицию, она сама за ним приедет. У нее очень уютный голос. Теплый и доброжелательный. Обещаю ничего никому не говорить.
От входа раздается крик толстухи, она тоже по телефону грозится кому-то всех здесь засудить.
– Позвоните мистеру Холдену, он на нее управу найдет – вот у нее где проблема, а не с душем, – техник указательным пальцем касается своего лба. – Там, на лейках, такая резьба глубокая – нужно вертеть и вертеть, прежде чем упадет. Да и без инструмента сложно. Все она врет. Просто платить не хочет.
– Я знаю. Но нам нельзя потерять лицо. Нам нужно, чтобы она ушла. Лучше мы потеряем эти деньги. Она к нам не вернется, а вот постоянных клиентов нам лучше не тревожить. Вон она какая громкая. Нужно ее успокоить.
Сантехник продолжает ворчать:
– Там вон какая резьба длинная. Сама никогда не упадет. Это с инструментом – крутить и крутить, а чтобы она свалилась…
– Может быть, она пыталась настроить направление струи и действительно ее крутила. А та возьми и… – горничная не успевает договорить, как сантехник почти кричит:
– Да как же без инструмента! Я бы не смог. Не то что. Сложно это, – он упрямо мотает головой из стороны в сторону.
– Тихо. Прошу вас! – я слышу, что толстуха больше не говорит по телефону, сидит надувшись, держится пухлыми руками за лацканы халата. Иду к ней.
– Вы, наверное, пытались ее повернуть, – мягко начинаю я.
– Ничего я не пыталась повернуть. Я пыталась помыться.
– Сейчас уже такого не случится. Мы приносим свои извинения.
– Распустились совсем.
– А вы можете отдохнуть и выписаться позже. Я предупрежу дежурную на регистрационной стойке.
– А еще дорогой отель. Развели тут.
– Извините.
Она наконец уходит.
Мы еще какое-то время стоим втроем – я, горничная и сантехник.
– Она даже лед все время в разных местах держала, – горничная расстроена, и сантехнику, вижу, это все тоже неприятно. – Она точно врет! Она платить не хочет. Неужели вы не видите?
– На этой работе нет места эмоциям. Они нам стоят репутации, а значит, денег. Вместо эмоций есть инструкция, протокол, порядок действий. И все. Отрицательные эмоции недопустимы. Иначе – невозможно. Иначе сойдешь с ума или, по меньшей мере, станешь мизантропом. А это не про зарабатывание денег вообще. Вы правда верите, что мы каждого клиента рады видеть? Тем не менее улыбаемся всем. Нам всем главное – хорошо выполнять свою работу. И вы очень правильно себя вели во время случившегося.
– Ненавижу таких.
– Не принимайте это близко к сердцу.
– Стараюсь.
– Вот и хорошо.
– У нас таких пруд пруди, – техник руками очертил невидимый круг. – Чего только не проделывают. Я как вижу, что кто-то выскочил драму разыгрывать в холл, где людей побольше, так сразу знаю, что за клоун передо мной. Некоторые такие концерты закатывают. Профессионалам учиться и учиться.
Его перебила рация. Она дергалась у него на ремне, пока он не приложил ее к уху.
– Пошел… прикручу этой дуре душ и на третий. Там человек не может войти в номер, говорит, карточка не срабатывает, и у меня еще номера три со вчерашнего висят. Всем привет.
– А мне белье нужно прачкам отдать – они ждут. Спасибо вам.
– Не за что.
У регистратурной стойки все еще несколько приезжих. Не хочу отвлекать дежурных – пишу на листе бумаги и кладу так, чтобы они видели.
Проживающую в пятьсот десятом занести в черный список и отменить оплату.
– Звонили из четыреста восьмого. Просили зайти.
– Иду.
В дверях человек высокого роста приглашает войти в его номер. Круглое лицо, на нем, словно надутый, нос в огромных порах и блестит, он постоянно его трет, оттого он уже совсем красный. Может быть, кокаин – но это не мое дело.
– У меня что-то с унитазом.
Проходим с ним в ванную комнату. Унитаз полон воды. Смотрю на часы. В это время весь обслуживающий персонал занят – это для всех самое напряженное время: часы между тем, как одни клиенты съехали, а другие еще не заселились. Снимаю пиджак, беру в шкафу под раковиной вантуз и начинаю качать. Стоять на каблуках неудобно, вантуз с довольно короткой ручкой. Встаю на колени. Качаю. Туфли идиотски подвернуты. Качаю. Мужчина сидит на краю ванной и ждет. Мог бы и сам это сделать – но он сидит и смотрит. Сил у меня не так много, а он вон какой огромный, но качаю, стараюсь. Наконец пробка пробита. Там же очистительный спрей. Встаю. Хромаю. Затекла нога. Смываю унитаз несколько раз водой – все прекрасно протекает. Мою руки – вытираю одноразовой салфеткой.
В кабинете меня ждут отчетные документы вчерашней смены. Смотрю на часы – скоро мне будет звонить мистер Холден: он звонит всегда в одно и то же время. Он владелец этой гостиницы. Я у него работаю вот уже семь лет. Он мною доволен. Он меня проверил за эти годы и теперь наконец может путешествовать – так он мне доверяет. Я веду все его дела. Как говорит он сам: я не его правая рука, я просто – он сам. Странно, что мистер Холден запаздывает. На этот случай я должна написать ему письмо о том, что в отеле все в порядке. Значит, он позвонит завтра. Пишу. Отправляю.
Опять берусь за документы. Скоро конец рабочего дня. Скоро закончится все это. И тогда начнется моя настоящая жизнь.
Она приехала тогда, когда уже совсем стемнело. Такая ухоженная женщина лет шестидесяти, не больше. Такие же зеленые глаза. Благодарит за то, что я выполнила свое обещание, не вызвала ни врачей, ни полицию.
– Я его забираю. Он славный, славный мальчик. Он просто другой. Он всегда был другим. Никогда не считала это болезнью. Никогда. Просто ему иногда нужно пить лекарство. И тогда он совсем в порядке. А иначе у него начинаются видения. Но, уверяю вас, это не опасно. Мы приучили его к лекарствам, и если их нет, ему сложно. Но мы рядом, чтобы ему помочь.
Она говорит «мы». Мы – это, наверное, семья. Семья, которая его любит. Семья, которая принимает его таким, какой он есть.
– Фрэнсис очень хорошо образован и очень добр. Не судите его. Он просто по-иному мыслит. Понимаете, совсем по-иному. Поэтому он такой. Его даже взяли работать. Он им очень нужен – поэтому они сказали, что готовы закрывать глаза. Они его пытаются принять таким, какой он есть. Но не все. Я стараюсь не переживать за него. Что плохого в том, что человек иной? Мне непонятно, когда этого не понимают. Это для меня странно. Я знаю, что вряд ли он построит свою семью. Но он удивительный. Правда, удивительный. Мы все по сравнению с ним грубы и ненормальны. Мне иногда кажется, что он родился в очередной раз для того, чтобы мы все выполнили те задачи, поставленные перед нами, которые не выполнили раньше.
Она помолчала, но совсем без грусти.
– Я привезла ему лекарство. Сейчас он уже в порядке.
– Тогда, может быть, он останется до конца резервации?
– Нет, мы поедем домой. Я уже говорила с его компанией, я все уладила. Я рада, что он сможет побыть дома – он очень любит наш дом.
Она встает, чтобы уйти. Я провожаю ее до лифта, но дальше не иду. Я не хочу им мешать. Возвращаюсь к себе. Раскладываю по папкам бухгалтерские отчеты. Раздается компьютерная трель. Все в порядке. Звонит мистер Холден. Рассказываю ему про дела в отеле. Он прерывает меня на середине.
– Ты когда-нибудь была маленькой девочкой? Или ты уже не помнишь?
– Я не помню.
– Напрасно.
Молчу.
– Ну, хорошо. Тогда до завтра.
– До завтра.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
…Наконец день закончился. Проверяю, какие номера свободны. Блокирую пятьсот тридцать первый. Система просит заполнить поле «причина». Пишу – «нерабочее состояние унитаза». Система гостиницы предусматривает блокировку номеров, чтобы администраторы не могли заселить в неисправный номер клиентов по ошибке, поэтому блокированные номера никогда не появляются как готовые для размещения клиента. Это гарантия, что моя комната будет пустовать до утра, пока не заступит на работу техник. Он получает список номеров с неисправностями, нуждающихся в его осмотре. Каждый вечер я проделываю одно и то же. Ищу свободный номер и блокирую его под предлогом той или иной неисправности. Подозрений это никаких не вызывает, гостиница – большой дом, который постоянно требует мелкого ремонта, и каждый божий день по той или иной причине блокируются номера – одним больше, одним меньше. Если свободных номеров нет, использую комнаты уже заблокированные по тем или иным причинам – только проверяю, чтобы там не отключили воду или отопление. Я проделываю это уже пять лет. Пять гребаных лет.
Пятьсот тридцать первый прямо у пожарной лестницы. Беру свою сумку – иду туда. На пороге снимаю туфли. Жаль, что не разрешено носить обувь на плоской подошве. Прохожу в ванную, раздеваюсь. Действительно, еще похудела. Когда вдыхаю, сильно видны ребра. Надо как-то приспособиться и больше съедать. Сложно, но иначе – никак. Вот это ручное полотенце я завтра утром запихаю в унитаз. Не очень глубоко, но чтобы его не было видно. Только бы не забыть. Это будет причиной блокировки номера. Пристраиваю костюм на вешалку, чищу его щеткой. Готовлю все необходимое на утро. Проверяю замок, закрываю дверь еще и на цепочку. Ставлю будильник телефона на семь утра. Достаю со дна сумки металлическую коробку для завтраков с Бэтменом на крышке, вынимаю из нее жгут. Протираю спиртом место укола. Перематываю предплечье, несколько раз сжимаю и разжимаю пальцы в кулак. Среди уродливого синяка выгибается бугорок вены. Оттуда же, из Бэтмена, достаю шприц, снимаю с него колпачок, легко давлю на поршень – на самом острие иглы вырастает малюсенький шарик капли, ввожу иглу в вену и толчками выдавливаю содержимое шприца в кровь. Бросаю пустой шприц в коробку, ложусь и закрываю глаза.
Тело наполняется горячим светом. Первые несколько минут ничего не происходит, потом куда-то девается раздражение, приходит чувство, что ты возвратился в сохранное место, где тебя ждут и любят. Скачущая огненная рябь слипается в движущиеся пятна, фон из огненного становится сначала синим, потом зеленым, и на нем, как на фотобумаге в растворе проявителя, отчетливо появляется пейзаж…
…Свет из окна слепит глаза. Опять проспала? Кошмар, это уже не смешно. Через несколько минут здесь может появиться техник. Придется обойтись без душа. Зубы. Главное – почистить зубы. Спокойно, спокойно. Не суетись. Нужно умыться. Хотя бы частями. Все будет как всегда. Где оксидон? Ложечки должны быть там, где чашки. Розовая таблетка давиться не хочет. Да что же это такое. Так, давай, любимая, давай. Розовая пыль между двух ложек. Только не рассыпь. Обрезок соломинки ползает по ней, как пылесос, – во рту появляется горький привкус. Чуть немеет гортань. Так, отряхни нос. Сейчас все будет хорошо. Дрожат руки, но это пройдет. Тошнит – так и должно быть. Дезодорант. Волосы. Маскируем круги под глазами. Пудра. Румяна. Где тушь? Здесь, где ей еще быть. Быстрее. Все свое в сумку. Поправь постель. И чтобы все на месте. Быстрее. Уже пятнадцать минут восьмого. Главное – ничего не забыть. Опять лицо белое-белое – мечта любой японки. Одевайся быстро, но не торопясь. Так. Вроде все. Застегнуть сумку. Очки. Так. Зеркало. В очках – почти нормально. Выпиваю залпом трехсотмиллиграммовую бутылку воды. Подхожу к дверям, снимаю цепочку. В последний момент вспоминаю про ежедневник. Лежит на подоконнике. Завтра проследить за тем, чтобы не разбрасывать так вещи. Все в сумку, все в сумку, ничего не оставить в комнате. Ничего. Кружится голова. Лишь бы не упасть. В последний момент цепляюсь за занавеску – несколько петель срываются с крючков, и висит, перекосившись, слава Богу, что не упала гардина. Дверь за мной жужжит и открывается, в комнату входит долговязый парень с ящиком инструментов в руках и в комбинезоне с вышитым на рукаве названием нашего отеля.
– Ой! Извините, я думал – тут никого! – дверь за ним хлопает, и он словно по команде ставит свой ящик на пол.
– Здравствуйте, – все в порядке, он не удивился. – Заходите, заходите, я вас, собственно, и жду. Кроме унитаза, здесь еще вот занавеску сдернули. Постарайтесь все сделать как можно быстрее и сразу, как только закончите, дайте знать горничной – у нас сегодня заказ от постоянного клиента именно на эту комнату.
– Хорошо, мэм, – он все еще стоит, тогда я выкидываю вправо руку. – Начните с унитаза.
Долговязый кивает и, вытянув вперед шею, скрывается в ванной, я беру свою сумку, проверяю, все ли на месте и не оставила ли я чего. И выхожу в коридор.
Пожарная лестница. Там кто-то разговаривает. Тогда пойду через другой коридор. В офисе холодно. Нужно сказать, чтобы проверили температурный режим. Видимо, похолодало. Как долго я не была на улице.
В кабинете тоже довольно прохладно – поднимаю на термостате температуру. Стучат. Патрульные полицейские.
– Приехали узнать, все ли в отеле в порядке.
– Все в порядке. Спасибо.
– Говорят, у вас тут был псих.
– О чем вы?
– Рассказали, что вчера один из постояльцев… – полицейский подбирает слово.
– Да что вы. Нет. Я сама с ним разговаривала. Просто человек переработал. Устал.
– Почему вы не позвонили нам? Не вызвали медиков? А если бы он что-то устроил?
– Не было никакой необходимости. Ему просто нужны были таблетки.
– Он еще здесь?
– Нет, – я вдруг страшно пожалела о том, что его здесь нет. – За ним заехала его мать, – и что нет его матери, с такими же зелеными глазами. – Я же говорю вам: ничего страшного, – интересно, кто им доложил. Может быть, консьерж? Или носильщик? – Спасибо. Не было ничего опасного. Человек просто устал. Так что все уже в порядке.
– Больше он ничего не выкинул?
– Он вообще ничего не выкидывал. Просто человек не выпил вовремя таблетки.
Они топчутся, но уходить не хотят.
– И что теперь?
– Извините, – опять использую свое «любимое» слово.
– Может быть, еще что-то нужно? А то, кто знает, сколько еще психов понаехало.
– Нет, не нужно! Спасибо вам большое. Хотите кофе? Я могу в баре вам сделать.
В баре еще никого нет. Бармен придет во второй половине дня, но у меня есть ключи. Включать огромный аппарат не хочу. Достаю банку со свежемолотым кофе, которая стоит специально для случайных гостей, включаю чайник, достаю чашки и шоколадное печенье. Чайник уже клокочет, выдыхает паром и отключается. Заливаю кофе кипятком. Процеживаю. Включаю негромко музыку, разливаю по чашкам кофе.
Опять рация. Извиняюсь, ухожу.
В общем офисе собралась вся утренняя смена. Все запинаются о ящик, стоящий у стены, – там свалены забытые зарядники от телефонов, их никто не хочет забирать. За десять фунтов получается слишком накладно – они того не стоят, легче купить новые. Уже вот какая коробка накопилась.
– Их бы продать, – говорю я вслух, глядя на коробки зарядников.
– На улицу пойти, что ли?
– Нет, на e-bay. Хотите, я попробую? – один из администраторов выходит вперед.
– Хочу. Спасибо.
– Спасибо.
Все еще не начали по-настоящему работать – болтают кто о чем.
– Почему почти все оставляют эти несчастные зарядники?
– Почему. Не все. Еще и урны с прахом, и грудных младенцев.
– Да, но почетное первое место все же держат зарядники. Потом идет всякая одежда, в основном пижамы, белье.
– А эти бесконечные мягкие игрушки – я не понимаю, зачем ездить куда-то с мишкой или зайцем? Или еще с кем. Очень странно.
– Может, кто-то боится спать один?
– Я не знаю.
– Понятно, когда находишь книгу там, или зубную щетку, или сумку, в конце концов.
– А вот я помню, пара молодоженов как-то уехала, оставив в шкафу свадебное платье.
– А помните хомяка прошлым летом? Какой-то, между прочим, вице-президент компании.
– Может, хомяк – это его талисман?
– А коробка с реквизитом фокусника?
– А сегодня – вот, полюбуйтесь!
Беру в руки бумажный пакет. В нем банка. В банке что-то шевелится. Клубок из листьев, прутьев и чего-то еще.
– Ящерица?
– Нет. Это сухопутная саламандра.
– Вы зафиксировали находку в журнале потерянных вещей?
– А может, связаться по контактным телефонам и сообщить им о находке?
– Нет, просто сдайте в комнату хранения. Нет, пожалуй, оставьте здесь – она же живая. И позаботьтесь о ней.
– Может, сразу отослать хозяину и деньги за пересылку с карточки снять? И хранить не нужно?
– Во-первых, большинство номеров в нашем отеле финансируется компаниями, которые не обязаны оплачивать забывчивость своих работников, а потом, всегда нужно учитывать классический случай, когда, к примеру, жена ничего не знает о путешествии мужа.
Смеются. Рабочий день для них еще не начался. Но мне, к сожалению, с ними смеяться не полагается. Мне нужно поддерживать статус. Так меня учил мистер Холден. И именно поэтому мне удается держать здесь дисциплину. Ухожу.
Рация. Спешу к стойке администратора.
Грузный мужчина двумя руками держится за стойку и, почти не используя согласные, доказывает, что он здесь живет. Работающая в первую смену администратор никак не может найти его фамилии среди наших постояльцев. Он топает ногами, настаивая, что именно здесь он остановился, и тот факт, что ему не верят, очень его обижает. Он так настойчиво трясет регистрационную стойку, что, не останови я его сейчас, он ее выломает.
– Мы сможем помочь вам быстрее, если вы не будете шуметь, – говорю я для начала.
Мужчина затихает и, часто моргая, смотрит на меня – на нового персонажа в его истории.
– Если вы дадите мне вашу кредитную карту, я постараюсь найти вас в системе.
– В системе его нет. Я проверяла, – администратор говорит это тихо, не поднимая на мужчину головы.
– Понятно, – я так же тихо ей отвечаю. К мужчине обращаюсь громче. – Пожалуйста, присаживайтесь, и мы постараемся вам помочь.
Мужчина грузно падает в кресло, я приношу ему воды.
– Позвоните в «Кимберли», «Бентли» и «Дилон», проверьте, не живет ли он там.
– А что, мы обязаны? Может быть, просто полицию?
– Нет, не обязаны, но это ведь не сложно сделать, правда?
– Может быть, он нигде не живет.
– Я уверена, что он просто перепутал отель.
В первом же отеле «Кимберли» его находят по фамилии. Он у них постоянный посетитель и никогда их не подводил. Сегодня утром ему сообщили о рождении ребенка. Он сам из ЮАР, но прилетает сюда довольно часто.
Из бара поднимаются полицейские. Я оборачиваюсь к счастливому отцу, но он уже спит, подложив под щеку ладонь.
– Вы не могли бы доставить его в отель. Это совсем недалеко. В «Кимберли». У него сегодня родилась дочь. Он не совсем трезв – но это неважно. Пожалуйста. Только я сама его разбужу.
Я провожаю его до машины – он даже не понимает, что это полиция, по-моему, он думает, что его везут в другой корпус.
– Перезвоните, если что. Спасибо, до свидания.
Возвращаюсь к регистрационной стойке.
– Все сегодняшние выписались?
Администратор достает из стола списки и кладет передо мной.
– Пока не все. Номер двести шестнадцатый – еще нет.
– Позвоните туда.
– Я звонила.
На часах – семнадцать минут первого.
– И что?
– Не отвечает.
– Позвоните еще.
Девушка нагибается и, щурясь, набирает номер.
– Да, нашлись зубы.
– Где?
– Среди грязных скатертей. А новичок вчера часа три перебирал ресторанный мусор.
Спускаюсь в бар – убрать со стола чашки. Приятно, что полицейские составили их в мойку. Убираю чашки в посудомоечную машину, кладу на стол новые салфетки, выравниваю стулья. Часы показывают двенадцать двадцать пять. Проверяю число на бутылке молока в холодильнике. Еще годится.
– У вас есть приличное вино?
По голосу слышно, что недоволен. Сразу понимаю, что это за тип. Развязный и упрямый.
– Смотря что вы считаете приличным.
– Ну, например, Omellaia Masseto. Например, две тысячи четвертого года.
Да. Отличное вино. Винтаж. Особенно девяносто седьмой, девятый. И да… Пожалуй, две тысячи четвертый. Ну хорошо. Про вино он знает. Поворачиваюсь.
– Вы замужем?
– Да.
– Но на вас нет кольца.
– Не ношу.
– Почему?
– Боюсь потерять.
Про «боюсь потерять» все сразу верят. Поэтому я всегда пользуюсь этой легендой. Мне никак нельзя отвлекаться на таких типов. Мне нужно работать. Чтобы заработать на мою ночную настоящую жизнь. Достаю вино, открываю, наливаю ему в бокал – ставлю на стойку. Он сразу отпивает глоток.
– А я вот развелся.
Они все так говорят – у них у всех получается, что они разводятся перед командировками.
– Просто раз – и все. Брился как-то в ванной, а она меня спросила: ты куда это на ночь глядя? Спросила не просто так, а как будто ей что-то известно, как будто она знает что-то такое, чего я не знаю. И смотрит так, будто прячет улыбку. Неприятно так смотрит. То ли смеется, то ли нет. Непонятно. То ли веселится, то ли играет. Да вы знаете, как женщины умеют так смотреть. Знаете? Вот этого я не выдержал. Этого вопроса не выдержал. Она дамокловым мечом все время надо мною висела! Просто вот здесь, – он подержал ладонь у себя над головой. – Мне даже изменять ей было сложно. Она словно всегда меня видела, подсматривала откуда-то сверху. Просто куда ни идешь – она тоже здесь. И в этот вечер я не выдержал, – ему явно не терпится выговориться. – Вы могли бы жить, если бы за вами все время наблюдали? Смогли?
Я пожимаю плечами. Не удивляюсь, не радуюсь, не разочаровываюсь. Я просто продолжаю наводить порядок в баре.
– Вот так я и ушел. Трое детей. Тринадцать лет вместе. Тринадцать.
Я киваю, чтобы закончить это все. Чтобы дать ему понять, что я все услышала и больше ничего не нужно объяснять. Сколько я слышала таких историй.
– Женщинам хорошо, никакой ответственности. Они не работают, – он помолчал. – Ну или работают, как вы. Но это же несерьезно. Ну что вот у вас здесь, в баре – открыл-налил, открыл-налил – никакой ответственности. Разлил, вытер, помыл, запер, сдал и ушел. Знаю я эти работы.
Он постепенно пьянеет и начинает злиться.
– Вы нас только ограничиваете. Сначала, когда влюбляешься, вы отвлекаете нас от дела. Потом, когда уже не влюблен, вы отвлекаете нас от всей жизни.
Он машет рукой и чуть не опрокидывает вино. Бокал качается, но не падает. Вино в нем перекатывается из стороны в сторону, оставляя на стекле маслянистый след.
– Вы в принципе делаете все, чтобы превратить мужчину из человека опять в животное.
Он сердито стряхивает что-то с рукава. Поправляет галстук.
– А все оттого, что вы заставляете нас с самого начала играть в игру, о которой мы ничего не знаем – ни гребаных правил, ни количества участников, ни даже размера призового фонда. И тогда что? Ни выиграть невозможно, ни выйти из игры. А мы на это ведемся опять оттого же, что в момент начала всей этой галиматьи мы уже не люди. Получается замкнутый круг. А нам на самом деле не нужно на все это обращать внимание. Нужно сразу объяснить: в эти игры играть не буду и животным становиться – тоже. Даже не рассчитывайте. И вообще, нужно всем прекратить лгать. Говорить ровно то, что имеешь в виду в этот самый момент.
Он неожиданно встает. Подходит ко мне очень близко, одной рукой цепляясь за барную стойку.
– Трахаться будешь?
Хлопок пощечины в пустом зале как звук выстрела. Хорошо, что он держался за стойку, обязательно бы упал. Его щека сначала белеет, а потом так же быстро становится пунцовой. Он кивает, разворачивается и уходит. У самых дверей на стол швыряет деньги.
То, что сейчас случилось, – продолжение полосы моих провалов. Видимо, у меня совсем сдали нервы. Как я могла такое себе позволить? Одно его слово – и все полетит к чертям собачьим. Теперь может быть что угодно. Иск в суд. Письмо. Заметка в интернете. Что угодно. Мне нужно было просто вызвать охрану. А сейчас – если он захочет, он может с легкостью разрушить все то, что выстраивалось много лет. Недопустимое поведение! Глубокий вздох – выдох, вздох – выдох, вздох – выдох. Все будет так, как должно быть. Вздох – выдох, вздох – выдох, вздох – выдох.
Запираю бар, ухожу к себе. На стойке сообщают, что в двести шестнадцатом трубку так никто и не берет. Худая теперь барабанит пальцами по стопке буклетов. Название отеля написано тонкой вязью и плохо читается на сером фоне. Не забыть в следующий заказ заменить шрифт на другой или оставить тот же, но поменять цвет. Делаю пометку у себя в календаре.
– Какая заполняемость сегодня – резерв есть?
– Есть.
– Тогда просто наберите ему еще в течение получаса пару раз и свяжитесь по результату со мной.
Смотрю на часы и заворачиваю в офис. Дверь широко открыта. Значит, кто-то меня там ждет. Так и есть. Знакомое лицо. Это администратор отеля через дорогу. Такое ощущение, что если он сегодня и спал, то совсем мало и в одежде – такой он мятый и с темными кругами под глазами. На мое приветствие отмахивается.
– У нас вчера произошел несчастный случай. А мы только два дня назад уволили юриста.
– Так.
– В нашем бассейне утонул ребенок. Мать отошла на пять минут, оставив мальчика одного, а когда вернулась, было уже поздно. Похоже, что он потерял сознание и упал в воду. Первую помощь ему пытались оказать работники отеля, но, наверное, было слишком поздно – ребенок погиб. Матери в этот момент рядом не оказалось. А детей одних в этом возрасте оставлять в бассейне запрещено. А он был один.
Он вытирает пальцами подбородок.
– Так что, как это все произошло, будет выяснено в ходе следствия.
Закрывает глаза и пальцами сильно на них давит. На это неприятно смотреть, кажется, что они вот-вот лопнут и потекут.
– Конечно, мы надеемся на данные с камер видеонаблюдения, – он замолкает и мелко дергается.
Наливаю ему воды. Слышно, как о стекло бьются его зубы. Дальше он говорит с всхлипами и паузами:
– У нас ведь даже есть жилеты безопасности. Все требования. По логике вещей – виновата в случившемся мать. Но полицейские и следователи пока весьма осторожны. Они намекнули мне на то, что не уверены, насколько правильно ребенку оказывали первую помощь. То есть они могут все списать на нас. На отель. Говорили даже о временном закрытии. А моя главная задача – чтобы все продолжало работать в прежнем режиме. У нас в это время отличная заполняемость. Если я допущу даже временное закрытие – мне придется искать другую работу.
Он вздыхает и ставит стакан на стопку бумаги – неустойчиво и шатко.
– В общем, нам нужен опытный юрист. Мне говорили, у вас именно такой.
Теперь точно. Все встало на свои места – нужно давать потомство и умирать тут же. Потому что, если потом с этим потомством что-то случается, начинается полный ужас. Настоящий, вселенский ужас.
– А как мать?
– Какая мать?
– Мать ребенка.
– Она в состоянии шока.
– У нас есть успокоительные средства. И хороший врач.
– Спасибо, у нас это все есть – мы только не вовремя уволили юриста.
– Она все еще в отеле?
– Да. Она не хочет съезжать. Ей оказывают психологическую помощь. Доктора опасаются, что после потери сына она может покончить с собой. Она говорит, пока не поймет, как это произошло, никуда не поедет. Вызвали родственников. Теперь ждем. Они, я думаю, помогут. Она не верит, что он просто упал. Она хочет знать. А причину его смерти назовут только по результатам вскрытия тела и судмедэкспертизы.
Я переписываю ему координаты нашего юриста. Могла бы просто дать карточку – но ему сейчас хочется участия. Он уходит медленно, чуть сгорбившись. Провожаю его глазами. Там, где начинается шейный отдел в позвоночнике, у него появилась шишка, и в осанке что-то от старика.
Звонят по поводу двести шестнадцатого.
– Все еще не отвечает? Что с ключом? Проверяли? Сейчас буду, пригласите также плотника с дополнительным ключом.
Возле двери уже возятся. Наконец открывают. Видно, что в коридоре, на полу в беспорядке валяются мужские вещи.
– Никому пока не заходить. Пригласите еще портье.
В коридоре остаются ждать горничная и один из менеджеров.
Вхожу в номер. Дверь в спальню закрыта. На всякий случай стучу. В кровати под одеялом кто-то лежит, на обращение не откликается. Осторожно откидываю одеяло. Мужчина лежит на боку – головой в подушку, перекрещенные руки вытянул перед собой так, что кисти свисают с кровати. Как будто тянет руки вперед, чтобы их связали. Кожа светло-серого цвета. Он мертв. Даже уже не теплый.
Я набираю полицейским. Они не должны были далеко уехать. По два вызова в день – такого у нас еще не было. Запираю дверь. Отсылаю горничную. Оставляю менеджера у дверей. Звоню на склад. Посылаю туда портье. Для таких случаев у нас есть специальная кровать – какую ставят для детей или для дополнительных гостей. Она тоже на колесах, неширокая, довольно глубокая, у этой кровати двойное дно. В ней можно из комнаты, не привлекая ненужного внимания, вывезти все что угодно, не только труп. Конечно, после того как полиция разрешит. А то, что кровать везут двое, мало кто сочтет странным – по крайней мере, еще ни разу никто именно на это внимание не обратил. Кровать выкатывают через запасной выход, где ее уже забирает специальная служба. Так мы не пугаем своих постояльцев. Вот и самим понадобился юрист.
Сегодня я в сто тридцать седьмом. Двигаю стул к стене. Туда, где наверху – решетка кондиционера. Отверткой выворачиваю три шурупа по углам. На четвертом она криво повисает. Так. Отлично. Для техника это поправить – дело двух минут. И оправданно, почему номер на ночь был заблокирован. Оставляю сообщение техникам о сломанном кондиционере.
Готовлю лед. Достаю из Бэтмена жгут. Перетягиваю над локтем. Можно, конечно, и без этого, но я уже привыкла – я делаю каждый день одно и то же. Все доведено до автоматизма, и я не собираюсь это менять. Стучу по шприцу ногтем, выпускаю из него воздух до появления капельки. Закрываю иглу колпачком. Протираю сгиб локтя ватой со спиртом. Втыкаю шприц в бугорок вены, осторожно ввожу жидкость. Протираю место укола, потом прикладываю лед. Уж очень большой синяк. Конечно, я никогда не хожу в одежде с коротким рукавом, у меня вообще нет никакой одежды, кроме моей униформы. У меня есть три комплекта гостиничных костюмов: блузку я меняю каждый день, а юбку и пиджак – два раза в неделю. Все чистят и гладят здесь, в отеле. Мне ничего, кроме вещей из голубой сумки ВВС США, не принадлежит. Ничего. Так, теперь быстро лечь. Сейчас я наконец начну жить. Жить по-настоящему. Закрываю глаза.
…Вижу ванну. Она белая, никелированная. В ней сидит голая женщина. Ей неуютно в эмальном блеске. Ванна, хотя и белая, все равно темнее луны. Женщина в ванне – это я. Мне мокро и холодно. Вода течет по лицу. Болит коленка и голова. Глубоко вдыхаю, и тут же вода заливается в нос и в рот. Я кашляю и просыпаюсь.
Что это? Я действительно в ванне. На меня льется вода. Ничего не понимаю. Кто-то поднимает, подхватывая под руки, сзади. Вытаскивает на пол и накидывает халат. Так теплее. Подходит та самая милая горничная с полотенцем и закутывает им мокрые волосы. Она берет меня под правую руку, а человек, который был сзади, – под левую. Теперь я вижу, второй – это долговязый техник. Они ведут меня до кровати, какой, интересно, это номер. Укладывают.
– Принеси из ресторана что-нибудь поесть, – у горничной хриплый голос. Раньше я этого не замечала.
Техник уходит.
– В сто тридцать седьмом. В моей сумке есть пузырек. В нем розовые таблетки. Принесите мне их, пожалуйста. Мне сейчас нужно выпить две.
Горничная уходит и скоро возвращается. Подает мне стакан, смотрит тревожно, с недоверием. Хочу спросить, как я оказалась здесь и что случилось, но не решаюсь. Она смущена и напугана. Но чем? Спрошу сейчас, пока мы с ней вдвоем.
– Что произошло?
Она начинает плакать.
– Что случилось?
– Позвонил один из постояльцев. Из бара.
– Когда?
– Наверное, час назад.
– И?
– Он проходил мимо и услышал пение.
– Что?
– Как кто-то поет. И зашел туда. Потому что пели как-то особенно странно.
– И что?
– Там пели вы.
– Я?
– Вы.
– Так.
– Скажите, мне вызвать доктора?
– Нет, не нужно никакого доктора. Я только пела? Или...
– Да, вы просто ходили и пели. И были… Без всего, – она густо краснеет.
– Я была без одежды?
– Да, – она облегченно кивает, ей не стоит больше подбирать слова. – Но мы быстро отвели вас в номер.
– Мистер Холден знает?
– Он знает. Ему позвонил дежурный администратор.
Я киваю.
– Понятно.
Значит, об этом знают все.
– Мистер Холден просил вас позвонить, когда вы придете в себя.
– Спасибо. Я в порядке. Теперь в порядке. Идите, у вас, наверное, много работы.
Но она не уходит.
– Вы хотите еще что-то спросить?
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Нет. Спасибо. Вы уже помогли.
Она кивает и идет к дверям.
– Извините!
Она оборачивается.
– Это было очень страшно?
– Что?
– Ну все это зрелище.
Она сначала молчит.
– Вам нужно чуть поправиться.
– Да. Спасибо. Идите.
Долговязый заносит молока, хлеба и тоже уходит.
От таблеток становится легче. Звоню мистеру Холдену.
– Как ты? – он очень вежлив.
– Извини меня, Ирвин, – я впервые называю его по имени. – Давай обойдемся без формальных вопросов. Могу я тебя попросить об одном – не держи на меня зла. Я не могу ничего объяснить. Я знаю, что увольнение неизбежно, и просто говорю тебе – спасибо.
– Может, ты просто возьмешь отпуск, отлежишься дома, и мы потом поговорим? Я могу дать тебе недели две.
– Нет.
– Почему?
– У меня нет дома.
– Я почему-то так и подумал. Сколько лет ты живешь в отеле?
– Пять.
– Давай мы пошлем тебя в клинику.
– Зачем?
– Чтобы ты перестала ЭТО делать.
– А не хочу переставать ЭТО делать.
– Ясно. Есть шанс поговорить об этом еще раз?
– Нет.
– Куда ты пойдешь?
– Не волнуйся за меня.
– Это значит – я не знаю?
– Это ровно то и значит, что не волнуйся – это не твое дело.
– Ну зачем ты хамишь?
– Иначе ты не отстанешь – я очень хорошо тебя знаю.
– Я тоже думал, что хорошо тебя знаю.
– Ирвин, мы же договорились.
– Зарплату за месяц перевести куда обычно?
– Не нужно. Мне приходилось кое-что выводить из строя, пусть это будет возмещением.
– Для чего? Чтобы блокировать номера?
– Ты всегда был умным.
– Деньги все равно переведем. И все же предлагаю тебе дождаться меня. Может быть, мы что-нибудь придумаем.
– Я уже все в своей жизни придумала и ничего не буду менять. Можно, я возьму один свой костюм?
– Можно. Можешь взять все, сколько их там… твоих – таких худых, думаю, больше не найдется. Когда ты последний раз выходила из отеля?
– Три года назад. Примерно.
– Три года?
– Три года, Ирвин.
После этого я вешаю трубку, потому что я сказала все, что хотела, а после этого начнутся только вопросы. А мне они ни к чему.
Собираюсь быстро. На станции объясняют, что это часа два на автобусе – недалеко. Чаевых, оставленных наглым типом из бара, как раз хватает на билет в один конец.
В автобусе утыкаюсь виском в холодное стекло. Мимо мажется городской пейзаж. У кого-то звенит очень знакомый телефонный звонок. Эта мелодия была у меня когда-то давно…
Улица в огромных платанах. Сколько же здесь звуков. И еще запахов – море всевозможных запахов. Осень и зима высушили листья и траву, вытянув из них соки, а теперь весна отдает все это обратно. Вот нужный номер – вбит в камень бронзовой татуировкой. От ворот к крыльцу дорожка, засыпанная галькой. Вокруг нее – кусты полосатой хосты. У дверей горят фонари, подсвечивают деревья в горшках. Я ставлю под ноги сумку, нажимаю на кнопку звонка. Там долго не подходят, но потом мягкий знакомый голос говорит – то ли утвердительно, то ли вопросительно:
– Да?
– Извините. Вам это покажется странным. Мы говорили с вами в гостинице. Там, где останавливался ваш сын Фрэнсис Финли. У меня, наверное, проблемы. Или нет.
Я перевожу дыхание.
– Я разочарована в себе и одновременно довольна собой. Мучаюсь и в то же время понимаю, что удовлетворена своими поступками. Извините, наверное, меня трудно понять. Я – страх и радость, боль и свобода, и все это сразу, но не вместе. Все это во мне есть, но все это не складывается в одно целое. Я знаю только, что я существую. Но я не могу дать никакой оценки своей жизни, так как у меня нет законченного мнения даже о себе. Я не в состоянии судить о своей бесполезности или ценности. Я есть ровно то, что я есть. На самом деле у меня нет определенного убеждения ни в чем. А также у меня нет семьи и дома. Я променяла все это на свободу – свободу распоряжаться своей жизнью и искажать ее любыми доступными мне средствами.
Я говорю все очень быстро. Словно боюсь не успеть или передумать.
– И я почти добилась совершенства в этом, но рано или поздно эта система должна была дать сбой, и вот сейчас это случилось. Я не знаю, что мне делать дальше, – все, с кем я могла бы поговорить, – их нет. Вы первый человек в моей жизни, который способен жить рядом с человеком совсем иного рода, без каких-либо попыток его переделать.
Там все еще молчат. Или давно уже ушли.
– Это, собственно, все.
Замолкаю. Жду. На том конце ничего не происходит – просто тишина; меня не прогоняют, но и не отвечают. Жду, смотрю на гальку у себя под ногами, потом на дорогу – утро сегодня морозное, от земли поднимаются туманные клочья: небо ночью опустилось на землю, а теперь неохотно встает с насиженного места. Я дергаю сумку за ремень, камни под ней приятно шуршат, хочу позвонить еще раз, но не решаюсь, забрасываю сумку на плечо, чтобы уйти, и тут же в переговорном устройстве что-то щелкает раз, потом еще, ворота вздрагивают, стрекочут, и створки расползаются друг от друга прочь.Ɔ.