Поль Дю Нойер: Беседы с Полом Маккартни
Перевод с английского: Светлана Силакова
«В хороших шмотках жизнь легка»
Напротив мэрии Ливерпуля (это с ее балкона «Битлз» в 1964 году приветствовали растущую на глазах толпу) угнездился, почти незаметный с улицы, очаровательный викторианский пассаж. Как-то раз, исследуя его магазинчики, я набрел на старомодное ателье («Можем похвастаться качеством Сэвил-Роу по ливерпульским ценам»). Решил зайти просто так, а в результате заказал костюм. К моему восторгу, мерку с меня снял портной самого Брайана Эпстайна – Уолтер Смит. Именно он шил битлам их первые концертные костюмы.
Уолтер рассказывает, что молодой бизнесмен и франт Брайан Эпстайн облюбовал ателье, где он тогда работал, в 1961 году. На примерки приходил по средам во второй половине дня, когда его магазин NEMS не работал. Однажды Брайан объявил, что стал менеджером рок-группы – портные остолбенели: в то время это казалось совершенно нелепым занятием. Да и название у группы было вульгарное (Уолтер вначале думал, что оно пишется Beetles – «Жуки»)...
Как бы то ни было, намечалось первое выступление на телевидении, и Эпстайн решил, что музыкантам нужны костюмы. В ателье он немножко поторговался – сбил цену с двадцати восьми гиней за штуку до двадцати пяти. (Циник скажет: «Вот последняя сделка, которую Эпстайн заключил не в ущерб своим подопечным».) Чем Уолтеру запомнились примерки? Музыканты шокировали все ателье своим лексиконом; пришлось отозвать Брайана в сторонку и попросить: «Напомните молодым людям, что они в приличном заведении». Музыканты вняли упреку. Но стряслось еще кое-что: примеряя узкие брюки, они сняли сапоги, в которых, должно быть, недавно сыграли долгий пламенный концерт в клубе Cavern. Амбре было такое, что ателье пришлось проветривать.
Позднее укоренилось мнение, будто Брайан «кастрировал» группу, заставив битлов избавиться от кожаной рок-н-ролльной амуниции. Но, как часто повторяет Пол Маккартни, Эпстайн был не столько менеджером, сколько театральным режиссером. Он убедил подопечных отказаться от стиля гризеров1, ушедшего в прошлое вместе с пятидесятыми, и подтолкнул их к опрятному стилю нового десятилетия. После Уолтера Смита «Битлз» шили одежду у нескольких других портных, от Дуги Миллингза до Томми Наттера. Как подтверждает беглый взгляд на конверт альбома Abbey Road, они питали слабость к изящным костюмам даже в те времена, когда Эпстайн уже не мог читать им нотации.
В 2002 году в импровизированной гримерке на студии в Западном Лондоне Пол роется в груде одежды – выбирает, в чем сегодня сниматься для клипа. Он поясняет, что теперь часто пополняет свой гардероб таким образом: стилист выбирает вещи, а ему остается только их одобрить или вернуть назад. Способ отличный, грех жаловаться, говорит он мне. Но тут же признается, что еще не забыл, какое это удовольствие – искать свой стиль самостоятельно. «А знаешь, какая у меня самая любимая цитата-переврушка? – смеется Пол. – Менеджер Элвиса Костелло, Джейк Ривьера, как-то сказал мне, что долго был уверен: в Strawberry Fields поется Living is easy with nice clothes [вместо Living is easy with eyes closed]2. Отлично! И верно, в хороших шмотках жизнь легка».
Редко кто говорит о том, что битлы обычно одевались очень хорошо. Для большинства рок-критиков одежда – дело десятое (и это по ним заметно), но я лично интересуюсь стилем одежды никак не меньше, чем музыкой. А в «Великолепной четверке» (особенно после того, как они перестали выходить на сцену в одинаковых нарядах) меня всегда восхищал стиль Маккартни. Если бы меня заставили каждый день, до гробовой доски, носить одно и то же, я бы, наверное, скопировал темный костюм и светлую рубашку, в которых Пол запечатлен на крыше здания «Эппл» на Get Back.
Мы нечасто разговаривали о моде, но когда Пол урывками вспоминал прошлое, одежда часто служила ему чем-то вроде маяка. Вот, например, что он рассказал о совместном концерте нескольких бит-групп в сентябре 1963 года: «Теплое солнечное утро, мы собрались у лестницы на задах Альберт-холла: Мик, Кит, битлы в полном составе, The Yardbirds, Gerry & The Pacemakers – исторический момент. Мы все были на пике своих нерастраченных сил. Считали себя неимоверно крутыми. Концерт прошел нормально, хотя акустика в Альберт-холле была ужасная – вот почему через несколько лет они установили на потолке панели из стекловолокна. Но этот момент перед концертом я вспоминаю с удовольствием. Было чувство, что тут все свои, и все мы шикарно одеты, стоим сравниваем свои прикиды: “Где брал?” – “У Сесила Джи”. – “А-а, ясно. На Кингз-роуд?” И всё дружелюбно, без соперничества. Одним словом, здорово».
Пока музыкальная пресса не впала в звериную серьезность, говорил мне Маккартни, поп-музыку освещали в более бесхитростной манере. Но приятнее всего было то, что газеты иногда снабжали музыкантов классными шмотками для фотосессий:
«У нас была съемка в редакции Fab 2083, на Флит-стрит. Это было нечто: представляешь, каково впервые сниматься на цветную пленку? До этого – только школьные фотографии или кадры, отщелканные самостоятельно. В профессиональные фотоателье никогда не ходишь – зачем? И вдруг этот здоровенный цветной задник. Примеряешь одежду...
Для Daily Express мы снимались на какой-то крыше. Были готовы практически на всё, лишь бы попасть в газеты. Если это был разворот для раздела моды, нам говорили: “Мы получили лучшее, что есть в нынешнем году. Фирма Cecil Gee”. Моднейшие рубашки с воротниками на пуговицах? Конечно, я согласен! Мы были ужасно молодые, ужасно нахальные, мы верили в свою удачу. А почему нет? Мы были ребята хоть куда».
А когда у вас появились пиджаки без воротников?
«Пиджак без воротника – это Пьер Карден. Последний писк был тогда, не помню, что за год. Короче, мы его свистнули. Скопировали, потому что нам понравилось, как он смотрится. Просто пошли в ателье и заказали себе такие же пиджаки. Для нас это было грандиозное дело. Покупать готовую одежду было не принято, концертные костюмы всегда заказывались в ателье.
Шли в Сохо, к портным, которые обслуживали шоу-бизнес. “Дуги Миллингз: портной звезд”. Он шил пиджаки со шлицами, брюки в облипочку. Дуги был большой хохмач, снялся в “Вечере трудного дня”. Он сам себе отправлял подложные телеграммы и вывешивал где-нибудь на виду: “Дуги, вы сделали виртуозную работу для фильма. Сесил Б. де Милль”. “Спасибо за костюмы, голубчик”. А еще он был поэт, после смерти Джона сочинил красивые стихи и прислал мне: не то чтобы великая поэзия, но от сердца. Хороший был человек.
А потом возвращаешься в Ливерпуль, и все тебя спрашивают: “Где был, что делал?” Да так, сходил в ресторан с одной актрисой, был у Дуги Миллингза. “О, смотрите, какой пиджак, и брюки отличные!” Все немеют от восхищения, потому что у тебя есть что рассказать – миллион историй. На самом деле это было самое приятное – возвращаться домой и рассказывать о своих подвигах».
Когда я спросил Пола про их концерт на стадионе «Ши» в 1965-м, он первым делом вспомнил про костюмы:
«Мы переоделись в бежевые пиджаки с эполетами – и вдруг сделались эдаким четырехголовым чудовищем. Этот момент меня всегда окрылял, потому что каждый из нас переставал быть отдельным человеком. Мы становились группой. Ты – часть команды, где все выглядят одинаково, ходят в униформе. Вот это мне в “Битлз” и нравилось.
А началось все, когда мне было одиннадцать, в “Лагере отдыха Батлинз”4 в Пулхели. Там я увидел вокальный ансамбль, который победил в еженедельном конкурсе талантов. Они вышли на сцену в плоских клетчатых кепках (мы называли их “менингитками”), в серых пуловерах с вырезами лодочкой, в коротких клетчатых штанах, а под мышкой у каждого – свернутое полотенце. Им достаточно было просто выйти… Вот почему я лично всегда настаивал, что “Битлз” нужна своя униформа. Я был железно уверен: “Еще как нужна!” Мы выглядели не как четверо обыкновенных ребят – нет, мы были единое целое».
В пору первого успеха «Битлз» Маккартни все еще называли «ангелоподобным», но его лицо уже теряло детскую пухлость. Прическа, которая стала отличительным признаком этой молодой группы, шла Маккартни идеально, и впоследствии он по возможности оставался ей верен. Пол, в отличие от Джона и Джорджа, не вполне перенял хипповский стиль. Почти до конца семидесятых он пользовался услугами гламурного лондонского стилиста Лесли Кавендиша и редко останавливал выбор на чем-то эксцентричном.
Полу повезло, что он не облысел: трудно вообразить себе Макку без его шевелюры. Правда, всем известно, что он уже много лет красит волосы. Но вот что я вам скажу в его оправдание: с 1989 года он регулярно играет на огромных стадионах. Все еще стройная фигура, прекрасная физическая форма, бас-гитара в форме скрипки: Маккартни может дать публике то, чего она жаждет, – а жаждет она лицезреть живого «битла Пола». Таков шоу-бизнес, а Маккартни никогда не отрицал, что работает в шоу-бизнесе.
Он всегда придавал значение моде и одежде. В пятидесятых пытался заделаться тедди-боем, причем ушивал свои брюки постепенно, чтобы обмануть бдительность строгого отца. И все же Полу свойственен определенный консерватизм, который уберег его от худших проявлений психоделики или глэм-рока. Его стиль предвосхитил установку британского дизайнера Пола Смита на «классику с вывертом»: Маккартни носил удобные костюмы ортодоксальной темно-синей расцветки, но мятежно комбинировал их с оранжевыми носками (а позднее – с веганскими кроссовками, изготовленными без использования натуральной кожи).
Его большие твидовые пиджаки и маленькие пуловеры с узором Фэр-Айл оригинальны и своеобразны, хотя и будят ностальгию по лавкам старьевщиков. И все же в стиле Маккартни всегда присутствует вдумчивый самоконтроль.
Старение редко к кому бывает милосердно. Пожалуй, еще тяжелее приходится, если весь мир наводнен твоими портретами двадцати-тридцатилетней давности, в расцвете красоты. «Битлз» отличались какой-то особенной, сверхчеловеческой фотогеничностью: в каких бы обстоятельствах их ни снимали, ни один из четырех языков не высовывался непроизвольно, ни один из восьми глаз не был прижмурен.
«Недавно один фэшн-фотограф расспрашивал меня про этот снимок, – рассказывает Пол о портрете на конверте With the Beatles, где лица битлов парят во тьме, словно четыре белых полумесяца. – Он думал, это фотомонтаж. Нет! Причем отснято все в гостинице за час, мы просто не могли уделить фотографу [Роберту Фримену] больше времени. Он нашел место в конце коридора, какое-то окошко, в которое струился солнечный свет, и усадил нас перед объективом: “Садись вон туда, в первый ряд...” Теперь снимок стал легендарным, и все считают: “Нет, это, конечно же, монтаж, разве можно снять все четыре лица так красиво?”»
Во время фотосессий, на которых я присутствовал, Пол со знанием дела судил о самых выгодных для себя ракурсах и освещении. Но по меркам его профессионального цеха он не особенно тщеславен.
«Молодость – это напор, – говорил он мне, – но это еще и невежество. Мы часто твердили: “Эх, было бы мне снова восемнадцать...” Потом хорошенько подумаешь и добавляешь: “Но не умственно. Только физически”. Не хотел бы я возвращаться к мыслям, которые были у меня в восемнадцать лет. Ни за какие коврижки. А уж неуверенность в восемнадцать лет... Нет, спасибо. Я хотел бы выглядеть молодо и красиво, но не такой ценой».
«Так что я – нервничаю, что не танцую, как Майкл Джексон?»
Когда Маккартни высказывается о других музыкантах публично, он обычно избегает критических выпадов. А немногочисленные свары, в которых он был замечен (с Джоном и Йоко, с Филом Спектором и, в некотором роде, с Майклом Джексоном), претили его характеру. Но, хотя Маккартни избегает конфронтации, ему определенно свойственен азарт соперничества.
Если судить по объемам продаж, то даже в конце семидесятых панк-рок не смог по большому счету свалить Маккартни и ему подобных с пьедестала. Но сомневаюсь, что Пол хоть секунду почивал на лаврах. Ведь панк-рок бросал вызов (по крайней мере, в Великобритании) той самой поп-аристократии, которую символизировал Маккартни. Собственно, мне вообще пока не встречались звезды его поколения, которые в той или иной мере не ощущали бы угрозу своему существованию в те времена гребнеголовых иконоборцев.
Известно, что Ramones назвали свою группу в честь мимолетного псевдонима Маккартни (Пол Рамоун – Paul Ramone). И все же Маккартни отождествляли со «старой гвардией» рок-н-ролла – отождествляли в большей степени, чем Джона Леннона (чье реноме бунтаря все еще имело силу), и уж куда больше, чем Дэвида Боуи или Брюса Спрингстина. Эпоха панка – первый период в истории поп-культуры, когда музыканты ополчились на внешние атрибуты славы и богатства – мол, совсем не в этом суть и предназначение музыки. А ведь даже в глазах артистов-хиппи эти атрибуты казались неотъемлемой частью успеха.
В 1989 году я спросил у Пола: «Когда в 1976-м появился панк, не думал ли ты, что “Музыка раскололась, и я остался с неправильной стороны баррикады”?»
Пол ответил:
«“Унылые старперы” – вот в чем была вся штука. Так они нас называли: “Унылые старперы”. Конечно, разница в возрасте играла свою роль. Они проделывали то же самое, что мы за десять-двенадцать лет до них. У них был напор, который когда-то отличал нас. Молодость есть молодость. “О Господи, они сметут нас с лица земли” – вот мое первое ощущение. Но потом видишь ударников типа Рэта Скэбиса5 и думаешь: а-а, это всего лишь Кит Мун, один в один, мы так играли давным-давно. Просто они играют чуть быстрее. Они дают двадцатиминутные сеты? Ну и что, “Битлз” тоже их играли. Но раскол тогда был, это верно. По странному стечению обстоятельств тогда я выпустил всего один диск – Mull of Kintyre. Поэтому вопрос о конкуренции на их уровне даже не ставился. Сознаюсь, я спрашивал себя: “Что мы дурака валяем? Выпускаем шотландский вальс в противовес всему этому ураганному бахвальству и харканью?” Кстати, Хизер, моя старшая дочь, подсела на панк-рок. На мой вкус, среди ее знакомых было многовато панков. Она встречалась с Билли Айдолом. Только этого ее несчастному отцу и не хватало!
Но в панк-роке она разбиралась отлично. Я проверял на Хизер свою музыку. Она рассказала, что один панк, ее приятель, включал Mull of Kintyre на музыкальном автомате.
На деле Mull of Kintyre обошел по популярности все диски панков. Ну и потом начнешь думать: “Господи ты боже мой, мы же играли Helter Skelter. Мы играли I’m Down, все эти вещи Литла Ричарда с маниакальными воплями. И She’s so Heavy, кучу вещей Джона”. В общем, наверное, меня никогда не посещало ощущение, будто панки делают то, чего нам никогда не суметь. Я знаю, что люди типа Кита Муна не то чтобы считали панков угрозой для себя, а скорее злились: человек передирает твой стиль игры на ударных и тебя же обзывает “унылым старпером”. Все, что было у панков, – это их молодость, этакий простодушный взгляд на все.
От этого была и польза: пришла метла и вымела то, что следовало вымести. В то время многое было вроде лос-анджелесского периода Рода Стюарта – попахивало гнилью. Но, как это часто бывает, панк-рок зашел слишком далеко. Одно время нам нравились Damned, я обожал Pretty Vacant [третий сингл Sex Pistols]. Но скоро мне поднадоело: вся эта брань, плевки и грохот. Сгодится, если хочешь развеяться, поугорать на ночном концерте, поплясать до полного сноса крыши. Но я-то к тому времени успел жениться и потерял интерес к ночным гулянкам.
Да, сначала казалось, что панк опасен. Но и Элис Купер попервости казался опасным. В 1972 году он был просто страшен – возникало ощущение, что Темная Сторона Силы потихоньку наступает. Естественно, когда знакомишься с Купером в жизни, видишь, что он милейший человек, а это все – просто сценический имидж. Он исполнял песни типа No More Mr. Nice Guy, в которых я чувствовал огромную угрозу. Потому что какое-то время воспринимал их на полном серьезе: “Господи, неужели мир действительно сползает к мраку и насилию...” Но время все расставляет на свои места. Спрашиваешь себя: “А когда я в последний раз кого-то боялся? Ах, да, Dave Clark Five”. И где они сейчас? Начинаешь видеть все в верных пропорциях, все встает на свои места. “А в предпоследний раз? Ах, да, Gerry & The Pacemakers. Наш второй опаснейший соперник”. И тогда понимаешь: “Спокойно, мы пережили и их. Значит, надежда еще есть”. И действительно, мы оказались долговечнее, чем панк. А большинство панков с годами смягчилось. Либо ты сжигаешь себя, либо пытаешься остепениться.
И слава Богу. Если бы я до сих пор угорал на ночных концертах, мне самому бы это опротивело. Я страшно от всего этого устал. Но я рад, что в моей жизни это когда-то было, – теперь есть о чем рассказать».
Отмечу по ходу, что вообще-то в тот период Пол выпустил не только Mull of Kintyre. Был еще полуанонимный лонгплей Thrillington, который еще меньше походил на панк-рок. Мифический «Перси Триллингтон» выпустил чисто инструментальную версию альбома Пола Маккартни Ram: что-то среднее между танцевальными мелодиями оркестров тридцатых годов и «легкой музыкой», которую в шестидесятых издавали, что называется, для «пап и мам». Собственно, Пол записал Thrillington еще в 1971-м, сразу после Ram. Решение отложить его издание до 1977 года – одно из самых непостижимых за всю долгую и нестандартную карьеру Пола.
Проект Thrillington был окружен покровом тайны. Журналистов задорно мистифицировали: загадочная реклама в разделах объявлений, кокетливые публичные опровержения... С помощью Thrillington Пол камуфлировал свои несколько эксцентричные порывы, выдавая себя за совершенно другого человека. Аранжировки сделал Ричард Ньюсон, который также работал над некоторыми вещами для Let it Be, а в 1973-м – для My Love. В записи участвовали самые разные приглашенные музыканты – от Херби Флауэрса до The Mike Sammes Singers. К 1995 году, когда альбом был переиздан на компакт-диске, а подлинное имя автора перестало быть секретом, Thrillington стал культовым у поколения, которое благосклонно относится к изыскам ретролаунджа. Сегодня он занял свое место в каталоге произведений Маккартни, в гипотетическом разделе «прелестные штучки, которые не поддаются классификации».
Пол говорит, что в 1990-м, после успеха его мирового турне, у него словно камень с души упал. Он откровенно признает, что его искусство создается на продажу. «Знаешь, что мне всегда доставляло настоящее удовольствие? – спрашивает Пол. – Чарты в журнале Billboard. Я их просматриваю уже много лет. Если ты не играешь вживую, тебя в них вообще нет. Но если ты туда попал, это информация, с которой можно работать. Это часть нашего ремесла. Здорово, когда видишь в чартах собственную статистику: играешь на стадионе на шестьдесят тысяч мест, продано сто процентов билетов. А рядом – статистика других звезд первой величины, на которых ты взирал с благоговейным страхом, пока не начал гастролировать...
Вообрази, как я, в моем положении немолодого рокера, смотрел на Майкла Джексона. Вот Майкл, последний крик моды, да вдобавок только что вернулся из тура.
Ты должен докопаться, в чем секрет Майкла Джексона, и тогда этот секрет перестает быть чистой мистикой. Говоришь себе: “Ну хорошо, я не умею ходить лунной походкой, но играть-то я определенно умею, и петь тоже. Более того, я умею играть гитарные соло, а он – нет”. Набираешься смелости, чтобы поставить себя на одну доску с суперзвездами.
Допустим, спортсмен восемь лет не участвовал в Олимпиадах. И вот он смотрит на пловцов и думает: “Я десять раз выигрывал золото. Спорим, я обгоню этих молодых хотя бы один раз”. А ведь мог бы просто сидеть дома и думать: “Нет, я уже никуда не гожусь, я постарел...” Взглянуть на других одним глазком – уже смелость. Выяснить, сможешь ли сделать то, что мог раньше.
И вдруг целая куча таких, как я, возобновила гастроли. The Rolling Stones рискнули стряхнуть с себя нафталин. The Who отправились в тур. А Grateful Dead, собственно, это они вдохновили меня пуститься в путь, когда я увидел, что Джерри Гарсия снова на сцене: если уж он может выйти из комы и поехать в тур... [в 1986 году певец перенес диабетическую кому].
Или смотришь по телевизору The Chart Show6: “Господи! Все так здорово танцуют! Просто бесподобно. И у каждого есть свой хит, который побывал на верхней строчке”. Но потом расставляешь все по местам: “Ну, хит у них всего один, волноваться нечего. Они тебе не опасны. Знаю-знаю, Майкл Джексон меня перетанцует, но я-то не танцую вообще. Так что ж это я – нервничаю, что не танцую, как Майкл Джексон? У меня другой профиль”.
Группа постепенно сыгрывалась, уровень рос, и все пошло на лад. Если возникала какая-то сложность, я повторял музыкантам: “Джентльмены, ребята, помните: теперь мы с вами крутые. Мы гастролируем. Теперь это мы, а не они достигли вершины”».
Пол добавляет, что точно так же чувствовал себя с группой Wings, главная проблема которой состояла в том, что она была сформирована вскоре после распада «Битлз». «По-своему это шло на пользу, – говорит Пол. – Требования к нам предъявлялись высокие, и, значит, нам было к чему стремиться. И когда в 76-м мы отправились в тур... в том же году мы возглавили хит-парады. С тех пор это повторялось вновь и вновь. В последнем туре, в девяностых, я нервничал уже из-за Мадонны. Но нервничать – это нормально, если тебе хоть немного свойственен азарт соперничества. Просматриваешь чарты, видишь статистику продаж. “Ничего, мы попробуем продать еще больше”. Дело житейское».Ɔ.
Примечания
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.