Ольга Тобрелутс: Лулудя

– Цыгане приехали! Вовка, отворяй ворота! – кричал дед Федор, выбегая в коридор, в спешке натягивая фуфайку, стараясь на ходу попасть ногами в галоши. 

Тем временем Володя уже заводил во двор рыжего коня, запряженного в телегу. Дворовый пес Трезор заходился лаем, ложился на землю, вытягивая во всю длину тяжелую цепь, переходил на хрип, дрожа от волнения, выгибался, царапая вытоптанную землю когтями, словно это помогло бы ему вырваться и наброситься на приезжих. Дед загнал его вилами в будку и, задвинув вход пустой пузатой бочкой, распахнул объятия навстречу гостям:

– Бахталэ ромалэ! – выкрикнул он приветствие на цыганском языке. 

Дружба деда с цыганами была давнишней. Во время войны он, раненый и сильно контуженный, два года прожил глухонемым в цыганском таборе. Цыгане помогли ему восстановить речь и слух, научили своему языку. Каждый май, как только устанавливались теплые деньки, старые приятели деда приезжали, чтобы помочь вспахать поле под посадку картофеля. Привозили с собой самогон и ту веселую суету, которая предшествует застолью. Мама и бабушка весь день готовили салаты на кухне, собирая на стол, а отец с дедом уходили на поле обсуждать завтрашнюю работу. Я же, предоставленная сама себе, бежала на поляну к пасущемуся там цыганскому коню. Мне нравился этот конь – Булат. Нравились его белоснежная грива и хвост, его крутая золотисто-рыжая шея, взмокшая от пота, с вздувшимися под кожей прожилками вен, теплые, бархатные ноздри и настороженные торчком уши. Я ложилась в траву неподалеку, прижимаясь животом к земле, исподволь наблюдая за ним. Мое странное поведение его пугало, он рыл копытом зеленку, угрожающе фыркал, опасливо нагибал шею к земле, спешно откусывал сочную траву, всю сплошь покрытую желтыми цветками одуванчиков, и тут же рывком поднимал голову, отыскивая меня глазами, медленно пережевывая, не отрывая настороженного взгляда. Мне нравилась эта тайная власть над ним, нравилось его пугать, изображая крадущегося в траве хищника. С замиранием сердца я наблюдала за этим большим, сильным животным. 

В этот день цветки одуванчиков заполнили всю поляну от края до края. За одну ночь она превратилась в ярко-желтый ковер, на котором, словно праздник, стоял золотой конь соловой масти. За его спиной вдали розовым облаком цвел яблоневый сад. Огромные, вытянувшиеся до бирюзового неба старые яблони к осени рождали маленькие, размером с крупную вишню ярко-красные яблочки, все сплошь покрываясь ими. Никто их не собирал, и они до первого снега стояли, укутанные багряно-красным цветением плодов. Конь перестал обращать на меня внимание, успокоился, нервная дрожь прошла по его шее, и, переступив спутанными в бабках веревкой ногами, он вдруг выпустил из-под брюха длинную черную бархатную штуку, всю покрытую вздувшимися венами. Это вмиг разрушило идеальную картину раскрывшегося передо мной сказочного мира. Охватившее чувство стыда, сожаления нахлынуло, и я, вскочив, стремглав бросилась к дому.

В доме уже вовсю шло застолье. Дед наполнял стопки самогоном и, увидев меня, позвал сесть за стол. Мама робко вступилась, мол, пусть идет к себе в комнату – маленькая еще, но он не позволил, властным жестом подозвав, усадил рядом с собой на диване. Веселье только начиналось, но я за свою короткую жизнь уже хорошо знала, что будет дальше. Бабушка закурила «Беломор», и мама, не переносившая табачный дым, поспешно встав из-за стола, позвала меня с собой. Мне не хотелось уходить. Прижавшись к разгулявшемуся деду, я чувствовала себя в полной безопасности и могла смело, не реагируя на мамин зов, рассматривать сидевших напротив гостей. Невысокого роста, крепко сбитый, смуглый мужчина по имени Зепар неспешно ел, время от времени аккуратно вытирая рот полотенцем. Его словно вырубленное из дерева, смуглое лицо пылало радостью и вдохновением, черные с проседью, будто посыпанные солью кудри спадали на лоб и плечи. Они с дедом, перебивая друг друга, вспоминали прошлое, тогдашнюю жизнь в таборе, сплетничали, шутили и балагурили. Его жена – немолодая, но все еще красивая цыганка Зара пристально смотрела на меня своими черными глазами, будто о чем-то размышляя, и слегка загадочно улыбалась. Во всем ее облике была свобода и сила, совсем не знакомая мне энергия, словно ей подвластно все в этом мире. Казалось, захоти она самое невероятное, и оно тут же исполнится. Женщины в моей семье были совсем другие – строгие и эмоционально закрытые, робкие и тихие. Они были скупыми на ласку и своей сдержанностью охлаждали мой детский пыл и желание нежности. Я во все глаза смотрела на Зару. Она, обняв Зепара, одной рукой гладила его по волосам, машинально закручивая кудри на свой точеный пальчик и время от времени шепча ему что-то ласковое на ухо. 

Как-то однажды, снуя без дела на кухне, я случайно подслушала обрывок разговора. Бабушка рассказывала маме: 

– …вот и вынужден он ее с собой на пахоту по селам таскать, оставить дома не может, чуть за порог – у нее и хвост набок. 

Сейчас вспоминая этот разговор, прижимаясь к пахнущему табаком деду, я представляла себе ее маленький пушистый хвостик, который Зара прячет под цветными юбками. 

– Вот чем она отличается от всех нас, – с завистью думала я, – у нее есть хвостик. 

Эта мысль не давала мне покоя. Весь год, нащупывая кончиками пальцев свой копчик, я с грустью понимала, что мой хвост отпал навсегда. Подражая Заре, надевала множество цветных юбок. Тайком вытаскивала из маминого сундука барсучий хвост, старалась загнуть его набок, привязывая к талии. Но все равно это не помогало обрести уверенность в себе. Каждую следующую весну при встрече с цыганкой я терялась и тушевалась перед ней.

В этот раз дед не на шутку разошелся. Прикрикнув на своих женщин, он выпроводил их из большой комнаты, не дав увести меня с собой, бережно достал из шкафа пластинку Николая Сличенко, протер ее рукавом рубашки и включил радиолу. 

– Очи черные, очи жгучие… – затянул цыганский певец. 

Зепар и Зара как по команде вскочили и стали кружиться в танце, неотрывно смотря друг другу в глаза. Комната тонула в папиросном дыму. Дед подхватил меня и, подняв высоко над головой, поставил на неубранный стол:

– Давай, внучка, пляши, веселись, порадуй деда, моя славная!

Сдернув с окна шелковую штору и обвязав ею меня, легонько подтолкнул, побуждая кружиться и танцевать.  Я от неожиданности растерялась, но всеобщее угарное веселье и густая, как смола вишни, липкая и манкая музыка сделали свое дело. Я отдалась веселому танцу. Дед хлопал в ладоши, время от времени сгребая меня в охапку, кружил по комнате. Мама и бабушка подавали мне знаки в щель приоткрытых дверей, но я не реагировала, делала вид, что ничего не замечаю. Пляски и танцы продолжались до полуночи. Тогда мать, уже потеряв всякое терпение, решительно вошла в комнату и, схватив меня за руку, утащила в нашу половину дома. Я сопротивлялась, звала на помощь деда, но он, порядком поднабравшийся самогона, лежал без сил на диване. 

Несмотря на позднее веселье и обильную выпивку, Зепар пахал поле с самого раннего утра. Блестящий стальной зуб плуга распарывал чернозем на две части, и ломти земли, отливающей жирным маслянистым блеском, безвольно разваливались в стороны, оставляя неглубокую борозду, по которой, налегая на плуг, шел цыган. Довольная Зара, щелкая семечки, сидела на обочине канавы, поросшей молодыми лопухами, и жадно, не отрывая глаз смотрела на мужа. Зепар бережно снял с себя рубашку и, повесив ее на забор, продолжил пахать обнаженным по пояс. Его смуглое, сильное мускулистое тело было очень красивым. Стоя на краю пашни, я старалась сохранить в памяти каждую мелочь этого утра. 

Даже сейчас, когда прошло так много времени с того дня, я закрываю глаза и словно в замедленной съемке вижу идущего за плугом Зепара. Полнота жизни и чувство счастья переполняли меня. И непонятно, что конкретно рождало в моем детском сердце это чувство, то ли терпкий запах свежевспаханной земли, перемешавшийся с запахом конского пота и взмокшей от него кожаной упряжи, то ли полный любви и восхищения взгляд цыганки, смотрящей на своего работающего мужа, или фигуры коня и мужчины, напряженные мышцы и вспотевшие от тяжелой работы тела. Все это дарило силы, напитывало энергией. 

Зара, заметив меня, приветливо помахала рукой, поманив к себе. Я оглянулась, нет ли поблизости матери. Она запрещала мне заговаривать и подходить к цыганке. Ее нигде не было видно, и я стремглав побежала к Заре по пашне, перепрыгивая через земляные буруны. Она улыбалась, наблюдая за мной, пригласила сесть рядом. 

– Давай я тебе погадаю, хочешь? – спросила она.

 От ее пристального взгляда у меня словно земля поплыла перед глазами, голова закружилась, но я решительно протянула руку. Зара рассмеялась, закинув голову. Ее белые ровные зубы обнажились в улыбке, и она, шутливо подтолкнув меня локтем, спросила:

– А ты не боишься? 

– Не боюсь! – решительно выпалила я. 

Рука моя чуть подрагивала. Распрямив мои пальчики в своей теплой ладони, цыганка, поглаживая и лаская меня, приговаривала:

– Как мне интересно твою ручку посмотреть. Наверное, даже больше, чем тебе. Что смотришь? Я же все сейчас про тебя расскажу. Свое будущее будешь знать. И когда умрешь скажу – неужто не испугаешься? 

– Нет, не испугаюсь, – скороговоркой проговорила я с замиранием сердца, желая только одного, чтобы ее ласки продолжались как можно дольше. Так приятны, так сладостны были эти нежные прикосновения. Зара, разгладив мою ладошку, рассматривала ее, поворачивала то так, то сяк и загадочно улыбалась.

– А ты, девочка, лулудя, – вдруг неожиданно сказала она, и на секунду ее лицо стало серьезным, улыбка исчезла. – Знаешь, что такое лулудя? 

Я не знала и растерянно пожала плечами. Цыганка снова рассмеялась и сказала: 

– Это цветок такой. Он красивый, тебе бы понравился. 

Обняв меня за плечи и задумчиво смотря куда-то вдаль, она добавила: 

– И судьба твоя такая же – перекованная судьба. 

Потом она укутала меня в свой платок, и я почувствовала, как тону в ее нежных объятиях, в запахе мускуса и розы, как убаюкивает ее низкий голос, как все мое тело, словно в невесомости, обретает легкость, пробуждая желание. Она что-то тихонько напевала на незнакомом мне языке. 

Очнулась я от сладостной неги из-за крика матери. Она бежала по полю к нам, спотыкаясь о вспаханную землю, что-то кричала. Зацепившись галошей за земляной ком, упала на колени, спешно поднялась. Я в ужасе отпрянула от цыганки. Подбежав ближе, мама накинулась на Зару, ругая и обзывая ее. Больно схватила меня за ухо, резко потянула к себе, ее багровое лицо, запыхавшееся прерывистое дыхание напугали меня, и я чуть не заплакала. Ухо горело, было нестерпимо больно. Вырвавшись из ее рук, я побежала домой, ощущая горячую обиду на мать. 

Закончив пахать, цыгане собрались и покинули наш двор. 

Мама сварила куриное яйцо, очистила его и, раздев меня догола, катала его по мне, пока оно не остыло, приговаривая: «Связываю тебя, нечистый дух, молитвами, уничтожаю огнем. Силою, данной мне от Бога, запрещаю быть тебе в теле Олечки, моей любимой доченьки».

После открыла форточку и выкинула яйцо Трезору. Он на лету схватил его и, давясь, с жадностью съел. 

После их отъезда мама еще несколько дней не унималась. Всякий раз, когда я оказывалась рядом, начинала причитать:

– Ведь ты пойми, дочка, они же чертовы слуги, и вместо Бога у них Дэвэл, они Дэвэлу молятся – понимаешь? Вот когда в прошлом году приезжали, весна поздняя тогда случилась, не в пример нынешней. Цыгане в дом спать  пошли, а младенчика завернули в одеяло и на телеге оставили. Он плачет, посинел весь, бабушка его пожалела, в дом принесла, распеленала около печки на столе, хотела отогреть, одеяльце поменять. Цыгане увидели это, скандал до небес подняли, орали, ругались. Зара ребенка кидает бабушке, кричит:

– Теперь себе забирайте, на что вы нам его спортили? Зачем отогрели? 

Еле-еле дед их утихомирил. Младенцы у них в таборе, оказывается, на улице спят. Люди разве они после  этого? Все одно – демоново семя. И имена у них не людские. Как демона-искусителя звать знаешь? Не знаешь. А звать его Зепар! То-то! Маленькая ты еще, многое не понимаешь. Цыган и на двор пускать нельзя, грех это.  Дед со своей контузией совсем сумасшедший, вот и делает, что непотребно… 

Все ее увещевания и уговоры на меня почему-то не действовали. Слушая монотонное нравоучение, я мысленно уплывала в воспоминаниях о том счастливом весеннем дне, когда лазурь, захватив весь небосклон, высоким  куполом накрыла пашню, по которой шел за плугом  Зепар, а прекрасная Зара смотрела на него с любовью и восхищением...Ɔ.