Авдотья Смирнова vs Баста: Без музыки я был бы очень опасным человеком

«Жили в подвале, спали на кроватях из вагонных купе»

Авдотья Смирнова: Я хотела начать разговор с твоей мамы. Ты мне сказал, что в какой-то момент ты думал, что мама сумасшедшая, что за тебя борется. Потому что она тебе все прощала и верила в тебя, несмотря на все твои выходки. Ведь ты был непростым подростком. В пятнадцать лет убежал из дома, и полгода тебя не было. Что ты делал в эти полгода?

Баста: Путешествовал. Жил у друзей, потом в городе Аксай —  такой маленький город-спутник Ростова. В подвале мы жили. Спали на кроватях из вагонных купе. Это был такой «союз детских сердец». Мы все друг другу помогали.

Авдотья Смирнова: А что ты ел?

Баста: Еду добывали.

Авдотья Смирнова: Скажи мне, Вася, прямо и честно: разбой был?

Баста: Нет, разбоя не было.

Авдотья Смирнова: А что тебя дома так напрягало?

Баста: Мы с отцом были прямо-таки идейными врагами. Он рвался меня воспитывать, хотя был чужой мне человек, я увидел-то его лет в семь. До этого он с нами не жил. Меня воспитывали бабушка с дедушкой. Дед для меня был больше чем отец. Человек безумно меня любящий и вообще идеал мужчины. Сначала он работал в Кривом Роге на шахте, потом закончил школу, поступил в военное училище, окончил Академию гражданской обороны в Москве. Просто звезда из голливудских фильмов.

Авдотья Смирнова: Дед — казак?

Баста: Да, криворожский, настоящий. Фамилия у него Раздайбеда.

Авдотья Смирнова: То есть мама в девичестве Анна Васильевна Раздайбеда?

Баста: Ага, Анька Раздайбеда.

Авдотья Смирнова: Кто мама по профессии?

Баста: Экономист. Закончила вуз с красным дипломом, была главным экономистом оборонного завода. Потом продавала йогурты. Для меня работающая женщина, которая именно вынуждена работать, а не просто заниматься любимым делом, — это трагедия.

Авдотья Смирнова: Женщина не должна работать?

Баста: Должна работать, а не тащить все на себе. Знаешь, это такое русское «тащить на себе». Вот бабуля моя тащила всех на себе. Я ненавижу себя за то, что я не мог на это повлиять. Но что я мог сделать?

Авдотья Смирнова: Так, вернемся к твоему побегу. Ты вернулся, мама тебя встретила словами: «Слава Богу!» То есть ни скандала, ничего? Что она думала эти полгода, она знала, что ты жив?

Баста: Да, я звонил.

Авдотья Смирнова: Она тебе не говорила: «Сынок, вертайся давай!»

Баста: Она знала, что это бесполезно. Вот в этом плане она, конечно, гений педагогики.

Авдотья Смирнова: А ты у Анны Васильевны просил когда-нибудь прощения?

Баста: Конечно. До сих пор прошу. Только не «Мамочка, прости!», а поступками. И она считает, что все в итоге правильно сложилось. «Я понимаю, что ты был молодой, искал себя», — так она говорит.

Авдотья Смирнова: Я прочла множество твоих интервью, и из них складывается образ совершенно благостный. Ты просто столп общества, правильный во всем. Не понимаю, как это сочетается с образом Ноггано.

Баста: А в России кто столпы общества в основном?

Авдотья Смирнова: Разбойники? Ты как считаешь?

Баста: Да. Сто процентов. Время, в которое вырос я и мои друзья, — конец 90-х. Понять, из чего сделана страна и вообще жизнь, можно только через призму личного опыта. Если ты о чем-то просто знаешь, но не имеешь в этом опыта, у тебя не будет милосердия.

Авдотья Смирнова: А бандиты милосердны?

Баста: Бандиты — рабы обстоятельств. Представляешь, тебе надо идти и каждое утро что-то забирать, потому что иначе у тебя заберут. И ты строишь свою жизнь на этом.

Авдотья Смирнова: То есть те, кто через это прошел, потом приходят к правильным ценностям?

Баста: Пройдись по двадцатке наших самых заряженных, богатых, успешных людей — это люди, за которыми тянется определенный шлейф, по-другому не может быть. Сейчас поднимают заново дела 1990-х — там каждый не без греха, страна была такой. Люди так жили: надо было хитрить, выкручиваться.

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

«У меня до сих пор ощущение, что я просирал все свои шансы, один за другим»

Авдотья Смирнова: Когда у тебя появились деньги?

Баста: Лет пять-семь назад. А до этого я был просто неудачником.

Авдотья Смирнова: Ты вышел на сцену в первый раз в восемнадцать лет. Как это было?

Баста: Мой друг предложил мне петь во Дворце спорта. Я написал свою первую песню, «Моя игра», за 15 минут, хотя стихи вообще писать не умел.

Авдотья Смирнова: А читать ты любил?

Баста: Да, бабулечка заставляла. Сейчас я просто не понимаю, как можно не читать книг.

Авдотья Смирнова: У тебя есть любимый поэт?

Баста: Бродский и Маяковский. Вот если бы можно было бы их совместить и у них был бы общий творческий ребенок — это был бы предел просто… Ну, в общем, на следующий день после того выступления во Дворце спорта обо мне знал весь город.

Перетерпеть ломку очень сложно — я резал себе руки, бился об стену, — но через это можно пройти

Авдотья Смирнова: А почему ты говоришь, что ты был неудачником?

Баста: У меня до сих пор ощущение, что я просирал все свои шансы, один за другим.

Авдотья Смирнова: Это же было связано с наркотой?

Баста: Вообще с моим взглядом на жизнь. Когда я оставался один на один с собой, мне было мучительно больно. Я себе не нравился. При этом в 18 лет я считал себя уже очень опытным, взрослым, закоренелым мужиком.  

Авдотья Смирнова: А когда наркотики начались?

Баста: В 16 лет.

Авдотья Смирнова: И сразу с тяжелых?

Баста: Нет, сначала просто пил, курил, в 17 в первый раз укололся. Было совсем не страшно.

Авдотья Смирнова: Зачем? За этой чертой ты идеальный — или что?

Баста: Все идеальное. Я когда первый раз употребил тяжелые наркотики, понял, что чувствую себя самым красивым, самым сильным, самым дерзким, самым талантливым — меня ничего не беспокоило. Со стороны это выглядело ужасно, но мне на это было плевать. Почему люди употребляют вещества? Не потому, что хотят новых ощущений. Таких меньшинство. Я считаю, что склонность к наркотикам — в человеческой природе. Вот этого-то не понимают люди, которые занимаются борьбой с наркотиками.

Авдотья Смирнова: Ты не согласен с тем, что делает Евгений Ройзман?

Баста: Полный провал. У людей в его фонде нет ни понимания, ни милосердия. Это переломавшиеся, которые возгордились и забыли, что они просто бывшие торчки. Их деятельность — сплошное глумление и «высебячивание». Они лицемеры. Что испытывает человек, который употребляет? Он просыпается каждое утро, чтобы ввести себе вещество, которое его убивает, и прекрасно это осознает. Это же больной разум, про душу я вообще не говорю. Тут насилием не поможешь.

Авдотья Смирнова: У меня была очень тяжелая операция на спину в Германии, она длилась больше десяти часов. А в Германии принцип медицины такой, что человек не должен терпеть боль. И за короткий срок я пришла к высоким дозам наркотиков. Потом меня стали с них постепенно снимать. Я, собственно, получила все радости ломки. Это совершенно адское состояние. И я как-то сказала моему товарищу Жене Ройзману: «Ты не понимаешь, что это такое. Человек колется не для того, чтобы словить кайф, а для того, чтобы прекратить эту муку». На что Женя мне сказал: «Ну ты же перетерпела, значит, и они могут». Что на это ответить, я не знаю.

Баста: Я знаю. Здесь дело не в том, чтобы физически перетерпеть. Это несложно. То есть, это очень сложно — я резал себе руки, бился об стену, — но через это можно пройти. А что потом? Нужна специальная программа, которая показывает человеку, что он не виноват. Понимаешь? Весь мир признал давно, что это болезнь. Пока в поступках этих борцов не будет милосердия, ничего не получится. Они просто охотники за привидениями. Пусть лучше ловят милиционеров.

Авдотья Смирнова: Ты говоришь «переломался», а что дальше?

Баста: Человек должен понять, для чего ему дальше жить.

«Я не очень уважаю закон. Я бы хотел, чтобы законы были такими, как удобно мне»

Авдотья Смирнова: Ты часто употребляешь слово «милосердие», не переносишь, когда при тебе обижают слабого. При этом в «Газгольдере» у тебя пасется довольно пассионарная публика, в воздухе пахнет тестостероном. Как ты относишься к геям?

Баста: Больше всего меня в этом напрягает агрессивная пропаганда. Я про заграницу говорю.

Авдотья Смирнова: А я про Россию. У нас к ним относятся очень агрессивно. Если при тебе начнут обижать гея за то, что он гей, ты вступишься?

Баста: Если будут прямо какие-то садистские истязания, конечно. Милосердие не знает границ и каких-то там разделений. Тем более что гомосексуализм — тоже болезнь.

Авдотья Смирнова: Это не болезнь. В любой популяции животных один и тот же процент гомосексуальных особей.

Баста: Поверь мне, прежде чем так заявлять, я изучил, почему это случается. Есть несколько объяснений: что это природное, естественное, что это из-за распущенности, что это определенная психотравма. Много всего прочитал и понял, что мне неохота в этом дальше разбираться. Есть и есть.

Авдотья Смирнова: Я тоже человек гетеросексуальный, и тоже православный. Я при этом глубоко убеждена, что два самых угнетаемых меньшинства сейчас в России — это, с одной стороны, геи, а с другой стороны, атеисты.

Баста: Ну это разные вопросы.

Авдотья Смирнова: Разные — да не разные, потому что атеистам сейчас в нашем обществе приходится крайне тяжело.

Баста: Да. Сейчас их «религия» под ударом.

Авдотья Смирнова: Притом что это вполне себе мировоззрение.

Баста: Конечно. Они верят в то, что Бога нет.

Авдотья Смирнова: А на них нападают. Ты станешь защищать или нет?

Баста: Атеиста? Я не разделяю его взглядов, но рядом встану, конечно.

Почему лично я должен чувствовать себя виноватым за то, что у нас в стране как-то не так относятся к гомосексуалистам?

Авдотья Смирнова: А с геем?

Баста: Нигде не написано, что гей ограничен в правах. Он пользуется теми же свободами, что и я, только пропагандирует зачем-то свою сексуальную ориентацию. Вот я не занимаюсь пропагандой своей сексуальной ориентации.

Авдотья Смирнова: Представь себе гомосексуальную пару, где один из партнеров попал в реанимацию. И второго партнера к нему не пустят. Это не поражение в правах?

Баста: Ко мне тоже не пустят подругу, если она не моя жена.

Авдотья Смирнова: Но вы можете зарегистрировать свои отношения, а они нет.

Баста: Это опять вопрос закона. Дело не в том, что люди у нас какие-то злые. Просто не было такой законодательной инициативы.

Авдотья Смирнова: Я смотрю, ты очень уважаешь закон.

Баста: Не очень. Я бы хотел, чтобы законы были такими, как удобно мне. Но они такие, какие есть, и геев они никак не поражают в правах. Почему лично я должен чувствовать себя виноватым за то, что вот у нас в стране как-то не так относятся к гомосексуалистам? Есть один отличный ирландский бар на Манхэттене. И однажды во время гей-парада хозяин сказал, что не будет вешать гейский флаг над дверями своего заведения. Его оштрафовали на 10 тысяч долларов. Вот это бесит. Почему, если я не разделяю эту религию, я должен это поддерживать? Мое главное обязательство — не наносить им ущерб. Ты закрыл дверь, и в какую ты церковь ходишь, с кем ты спишь — это твое личное дело, твое личное пространство. Геи — так геи. Атеисты — так атеисты. Я христианин. У каждого свой прикол.

Авдотья Смирнова: Для тебя очень важно понятие частной жизни и частных границ.

Баста: Сто процентов. Я не против геев, это личное дело каждого. Но я не хочу информационного давления, в том числе на моих детей. И имею на это право. Вот в Сан-Франциско, а это один из моих любимых городов, ты чувствуешь себя виноватым из-за того, что ты обычный гетеросексуальный дядечка. Кто-то, кстати, мне говорил, что причина такой популярности и распространенности гомосексуальности в Америке в том, что у них не было войн. Я сначала посмеялся, а потом задумался. Мы же, Россия, — страна выживателей. Всю нашу историю мы вынуждены воевать и выживать.

«Я равнодушен к живописи, но могу расплакаться от хорошего кино или книги»

Авдотья Смирнова: А почему мы вынуждены выживать? Кругом враги?

Баста: И при этом мы дружелюбные люди.

Авдотья Смирнова: Вот прямо дружелюбные?

Баста: Очень. Мы фанатичные в дружбе. Любим очень сильно, хотя, если возненавидим, то гори все огнем. Если нас обманут, будем уничтожать. Инфантильная нация. Нам много веков, но мы детишки. Правда, взрослеем потихоньку. Поэтому мне и нравится Лев Гумилев с его надеждой на правнуков, которые станут лучше, чем деды.

Авдотья Смирнова: Ты любишь Гумилева?

Баста: Я, когда бросил торчать, много его читал. Тяжелая литература, язык укачивающий, но общий смысл мне близок. Я тоже все время задаю себе вопрос: почему мы так живем? Почему какой-то группе людей определен именно такой путь? Крутость Гумилева в том, что он об этом процессе пишет. О жизни на больших территориях. И понимаешь, что, видимо, нам так надо.

Авдотья Смирнова: А какие страны, кроме России, тебе нравятся?

Баста: Франция без французов.

Авдотья Смирнова: Де Голль говорил, что французы не достойны Франции. А ты никогда не переносишь это выражение на Россию?

Баста: Хорошо там, где нас нет. Но меня вообще пугает вся эта культура улыбчивых людей.

Авдотья Смирнова: Ты боишься лицемерия?

Баста: Я понимаю, что в Европе это традиция, люди при встрече улыбаются, я сам веду себя так же. Но это странно смотрится, например, в Тюмени. Наверное, это наша русская партизанская подозрительность: «Э-э-эх, сучара, улыбаешься, паскудник?»

Авдотья Смирнова: А говорил, что мы дружелюбные.

Баста: Мы одновременно и дружелюбные, и агрессивные, очень правдивые и очень лживые. И еще очень любим приукрашивать.

Авдотья Смирнова: А прибедняться разве мы не любим?

Баста: Либо прибедняться, либо кичиться. Мне жена говорит: тебя и так знают, зачем ты выпендриваешься, надеваешь костюмы. А во мне есть вот это рабское, детское. Например, крутая машина. Хочется компенсировать то, чего у меня раньше не было никогда. И это уродское я в себе вижу. Это во мне есть. Поэтому мне понятно, почему негры ведут себя так же.

Авдотья Смирнова: А ты в подростковом возрасте завидовал?

Баста: Конечно.

Авдотья Смирнова: А чего хотел — денег?

Баста: Чтобы у меня были друзья и мы все были богатыми, самыми сильными, и нас было бы много, и дружили бы мы всю жизнь. И у нас была бы большая компания. Как в сериале «Бригада». Я его, кстати, не видел, но много про него слышал. Даже придумал такой punch: когда спрашивают: «Ты видел “Бригаду?”», я отвечаю: «Нет, я в это время в тюрьме сидел». Хотя мне нравится хорошее бандитское кино. Там ведь нет никакой героизации, в конце все умирают.

Авдотья Смирнова: Еще до того, как они в «Бригаде» умирают, они постепенно превращаются из друзей черт-те во что. Это очень талантливое кино. А кроме бандитского, какое тебе нравится?

Баста: Про зверскую любовь. «Любовь и голуби». Не могу такие фильмы спокойно смотреть — рыдаю. А еще «Председатель» с Ульяновым, «Республика Шкид».

Авдотья Смирнова: Так легко плачешь?

Баста: Если почувствую эмоцию, то могу. И совершенно этого не стесняюсь. От книг тоже плачу. Помню, бабушка меня заставляла читать «Консуэло» и «Графиню Рудольштадт» Жорж Санд.

Авдотья Смирнова: Да ладно! Это же для девочек.

Баста: А я благодаря «Консуэло» заинтересовался масонством. «Невидимые» же они там назывались? И меня вся эта история очень задела. Я сопереживал.

Авдотья Смирнова: А живопись?

Баста: Равнодушен. К огорчению моей жены. Я могу удивиться, поразиться, но если мне не нравится, то объяснять бесполезно.

Авдотья Смирнова: У тебя в «Газгольдере» висит очень хорошего уровня живопись. Откуда здесь взялся этот художественный вкус?

Баста: Ой, а это тоже живописью считается? Я ж не разбираюсь. Мне просто нравится.

Авдотья Смирнова: Мы с тобой в прошлый раз сошлись на том, что оба любим Оскара Рабина. Ты, наверное, просто равнодушен к старой живописи.

Баста: Я равнодушен к живописи, которую не понимаю. Хотя иногда даже то, что я не понимаю, я могу воспринять через судьбу, через трагедию. Мне понравилась история про японскую даму, которая что-то там делала для Louis Vuitton. Так вот, у нее шизофрения, она 40 лет живет в дурдоме, с 6–7 лет слышала голоса. К ней приходили образы и видения, и она выработала собственную систему, как отвлекаться от этого, рисуя. Она создала свое искусство как терапию. Вот это гениально. То есть мне само ее творчество не нравится, но интересна история.

«Я долго был рабом storytelling’а, все хотелось сделать посмешнее и эстрадно. Сейчас для меня важнее музыка»

Авдотья Смирнова: Какой ты трепетный! Откуда тогда берется «Застрахуй братуху»? Или «Зять»? Я считаю этот трек шедевром. Это, кстати, реальная история?

Баста: Ну как сказать — реальная-нереальная? Мне кажется, реальная. Потому что я слышал о таких случаях. А фразу из припева узнал от моего друга из Рязани, художника. Он рассказывал: «Приезжаю свататься, а там папа такой сидит, барин прямо, так на меня смотрит и говорит: “Ну что ты, зять — не*** взять”». Я когда услышал, это был для меня прям дзен, хлопок одной ладонью. Такое просветление сразу наступило. Ведь лучше не скажешь просто! Хотя, может быть, не стоило из этой фразы делать припев. Тут меня повело в сторону. Упрощение получилось.

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

Авдотья Смирнова: Не трогай мое любимое произведение! Я внимательно послушала последний альбом, и у меня довольно сложное впечатление. Все в восторге от «Девочки», она отличная, но там есть несколько более сильных треков. «Стволок за поясок», «Тихий Дон».

Баста: Ну ты называешь те песни, ради которых это все и писалось. Меня вот многие ругают, что я презираю слово «концепция». А для меня непонятно, ну хоть убейте, что такое концептуальный альбом. Либо это сделано в одной музыкальной палитре, что для меня просто несовместимо с жизнью, либо это какая-то история. Я человек настроения. Поэтому «Лакшери» — это диск, в который я собрал все, что сделал.

Авдотья Смирнова: Мне кажется, что сам Ноггано как образ — не столько про музыку, сколько про истории. А альбом «Лакшери» получился про музыку. Там очень много интересных музыкальных находок, а драйв историй ушел. Это еще вернется или ты вырос из Ноггано?

Баста: Это и есть Ноггано. Он теперь будет такой. Я долго был рабом storytelling’а, все хотелось сделать посмешнее, более эстрадно. Но расхотелось. Я не позволяю себе повторяться. Пусть люди видят: для меня сейчас важнее музыка. И «Стволок за поясок» сегодня — моя любимая песня.

Авдотья Смирнова: «Стволок за поясок» — прекрасная песня. Но мне жалко расстаться с тем чудесным Кудеяром-атаманом, которым был и останется для меня Ноггано. Очень хочется с ним встретиться еще. Скажи мне, Васечка, голубчик, у меня к тебе последний вопрос. Вот ты, скажем так, человек больших страстей. Как обуздываешь себя?

Баста: Музыкой. Я же понимаю, почему сумасшедшим дают карандашик и ватман и они начинают рисовать. Без музыки я и не представляю, как бы складывалась моя жизнь. Я был бы очень опасным человеком.

Редакция благодарит компанию «КиноЗавод» за предоставленную фототехнику.