Алвис Херманис: Всего один год. Дневник режиссера

~ перевод с латышского – Ольга Петерсон

Как это здорово, что книга замечательного режиссера Алвиса Херманиса скоро увидит свет в русском переводе! И я рад за читателей «Сноба», которые первыми прочтут одну из глав, посвященную работе над спектаклем «Бродский / Барышников». Алвис – из тех режиссеров, кто никогда не навязывает свои идеи, а ждет предложений от актеров. У него есть какая-то особенная нежность по отношению к материалу – в нашем случае это были рассказы Василия Шукшина, – и он умеет ее передать тем, с кем работает. У него прекрасный, тонкий вкус. Но при этом он очень точно знает, чего хочет. Алвис научил меня легкости – не сгибаться под грузом ответственности той или иной роли, а «брать» ее той самой нежностью. Я счастлив, что такой опыт был в моей жизни, и очень надеюсь на его продолжение.

Евгений Миронов, художественный руководитель Государственного театра наций,  народный артист России

12.08.2015

После тринадцати часов полета (со мной жена Кристина и наша младшенькая) прибываем в Пунта-Кану, где находится летняя резиденция Миши Барышникова. Правда, лето в Доминикане круглый год. В аэропорту нас встречает Миша со своим шофером. В машине говорю ему, что Бродский не ахти как подходит к пальмам и что репетировать спектакль о Бродском на этой широте несколько абсурдно. И вообще, вряд ли в тропиках когда-либо рождалась настоящая поэзия.

Увидев его дом, который, надо признаться, настоящее чудо архитектуры на самом берегу океана, беру свои слова обратно. Между экзистенциальной тоской, которая присуща Бродскому, и надмирной красотой этого берега шумного океана есть нечто общее. Может, похоже на родство Бродского и Венеции. Последняя станция прекрасного. Красота, печаль, смерть. Банальная комбинация, конечно. Но это именно так.

Сам Бродский, приехав сюда и увидев резиденцию своего друга, сказал: «Да… есть все-таки справедливость». Подразумевая, что Миша, паренек из рижской коммуналки, заслужил это место. 

Миша показывает нам комнаты, где мы проведем пару недель. У самых дверей растет совершенно кривое и косое узловатое дерево – гуанкана, которое тут живет уже шестьсот лет. То есть выросло еще до того, как Христофор Колумб, переплыв океан, увидел сушу. Доминикана была его первой остановкой на пути к Новому Свету.

13.08.

За завтраком говорим о нервозности и страхе актеров перед выходом на сцену. По моим наблюдениям, чем старше актер, тем больше нервничает перед выходом. Помню, как Вия Артмане, которая сыграла свои последние две роли в моих постановках, из-за страха перед публикой иногда так могла вцепиться в кулисы, что ее приходилось выталкивать на сцену почти силой. Миша рассказывает, что с ним происходит нечто похожее, но он достал специальные шведские таблетки, которые надо принимать за час до выхода, и очень помогает. Снижает пульс. Вроде многие музыканты тоже принимают. Это надо будет запомнить.

Пианист Гленн Гульд, как известно, из-за страха перед публикой закончил свою концертную деятельность в тридцать один год и оставшуюся жизнь провел в студии звукозаписи. Он говорил, что, выходя на сцену, всегда чувствовал: глубоко в подсознании публика ожидает провала артиста. Может быть. Помню, как в детстве мы с друзьями ездили смотреть соревнования на Бикерниекской гоночной трассе. Конечно, главной надеждой всегда было увидеть неслабую аварию. Только в детстве этого никто не скрывал. В некоторых мировых оперных театрах публика на премьере ждет того же самого. Это я твердо знаю.

14.08.

Думать о Бродском – значит, в некотором смысле, думать о смерти. О смерти как о предельном проявлении жизни. В свою очередь мы с Барышниковым, думая о том, как поэзию Бродского перевести на язык тела, давно уже решили идти по направлению к butoh. Этот японский танец, который возник после «вулканов смерти» Хиросимы и Нагасаки, отличается от всех прочих танцевальных идеологий тем, что вовсе не старается преодолеть силу гравитации. Наоборот, цель буто – вползти, втиснуться, вдавиться, подобно червяку, обратно в землю, из которой ты вышел. Вползти обратно в подсознание.

Вечером пили джин, курили доминиканские сигары и еще долго смотрели видеозаписи старых мастеров буто, пока оба не заснули перед экраном. Потом во сне тема продолжилась – в гости пришли умершие друзья молодости.

И Барышников с Бродским тоже были друзьями в течение двадцати двух лет. А вот теперь Бродский почти двадцать лет живет на кладбище в Венеции. Я хочу, чтобы наш спектакль был как спиритический сеанс, на котором они еще раз встретятся.

15.08.

Как перевести поэзию Бродского на язык тела? Помню, когда я первый раз читал Бродского, у меня буквально стало ломить кости. Я к этой поэзии подключаюсь физиологически. Она на меня действует, как массаж изнутри. Летом 1991 года, когда я впервые прочитал стихи Бродского в библиотеке Сан-Диего, он, как солитер, вполз в мое тело и жил там все эти годы.

Тогда я был под таким впечатлением, что решил украсть книжку Бродского из публичной библиотеки. Потому что с собой ее не давали. Я засунул ее в брюки и пошел к выходу. На выходе стали выть сирены. Я же не знал, что в этих книжках есть чипы. Позор был ужасный, но когда охранники увидели, что молодой человек спрятал в штанах книжку стихов на непонятном языке, они меня полиции все-таки не сдали.

16.08.

Как я уже сказал, дом Барышникова стоит буквально на самом берегу океана. Сегодня вечером началась буря, мало-помалу переросшая в стихийное явление природы, которому название «буря» более не соответствует. До той поры, пока не накатывается цунами, оно кажется интересным приключением и выглядит красиво. Это место все больше становится адекватным универсуму Бродского, над чем мы тут работаем уже неделю.

Перед самой бурей еще успевает сесть самолет, на котором из Нью-Йорка прибывает Лиз, жена Миши. Она бывшая балерина и тоже давно и близко была знакома с поэтом.

За ужином я снова провоцирую всех на беседу в нужном для меня направлении, и начинается очередной вечер на тему Иосифа Бродского. Лиз вспоминает, что давно, когда одной из их дочерей, Анне, было лишь несколько месяцев, они все вместе с Бродским поехали в гости к другому выдающемуся поэту – Дереку Уолкотту. Который жил на другом карибском острове, относительно недалеко отсюда. Вечером вся компания пошла искать ресторан, где можно поужинать, но из-за младенца им везде отказывали. После очередной попытки, когда владелец сказал, что в его ресторане младенцы нежелательны, Миша подождал, пока друзья отойдут, и шепнул хозяину, что тот может гордиться, так как не пустил в свою забегаловку целых двух нобелевских лауреатов.

Ночью возвращаемся в свои комнаты, и Кристина вдруг пугается громкого и странного шума из соседней спальни. Оказывается, к нам залез громадный краб с двадцатисантиметровыми клешнями. Наверное, хотел спрятаться от бушующего океана. Или это Бродский реинкарнировался, что тоже не исключено. Долго ловим непрошеного гостя. Потом уношу его, чтобы выпустить в джунгли, которые начинаются сразу за домом.

19.08.

Сегодня до самого обеда занимаемся микрофонами, потому что часть стихотворений в спектакле будет звучать в аудиозаписи. Тембр голоса Барышникова низкий и чувственный. Но это голос не профессионального актера. Ему, слава богу, не свойственен нарциссизм драматических актеров, читающих стихи. Конечно, в смысле театрального инстинкта Барышников – поистине «животное сцены», но в отношении голоса он сохранил девственность или невинность. Боюсь, что с течением спектаклей она исчезнет.

Мне никогда не нравилось, как драматические актеры читают стихи. Они их делают прозой, начинают разъяснять смысл. Они обычно игнорируют форму и музыку стиха. Да еще навязывают личную интерпретацию. Мне хочется самому наполнять поэзию собственным содержанием, а не слушать, как конкретный актер использует чужие стихи, чтобы рассказывать о своих проблемах и своем «сложном внутреннем мире». Меня этот мир не интересует.

В идеале чтение стихов должно быть нейтральным, как недвижная вода. Потому что только водная гладь обладает свойством зеркала, в котором тот, кто в него смотрит, может увидеть себя.

После обеда мы все (даже малышка Эльза) уходим в джунгли, где в самой чаще есть семиметровой глубины лагуна с невероятно прозрачной голубой водой. Эта вода не такая теплая, как в океане. Зато можно купаться вместе с черепахами, которые машут ластами там же подо мной, повсюду.

21.08.

Я спрашиваю у Лиз, какое свойство характера Бродского она помнит ярче всего. По ее мнению, это была привычка говорить всем в глаза то, что он думает. Лиз – хорошо воспитанная американка, она с детства привыкла, что манера высказывания должна быть политкорректной, вежливой и всячески приятной. Бродский с самой первой встречи шокировал ее тем, что открыл возможность полностью игнорировать эти правила.

Миша вспоминает, как однажды после концерта Леонарда Бернстайна он пошел с другом к дирижеру – познакомить их. В тот вечер исполняли Малера и Моцарта. Первое, что после рукопожатия Бродский сказал Бернстайну: «Малер еще ничего, но вот дирижировать Моцарта вам лучше не надо». Мише чуть с сердцем плохо не стало.

А однажды у него в Нью-Йорке гостил Высоцкий. Миша пошел спать и оставил обоих поэтов наедине. Для Высоцкого всегда было важно, чтобы его воспринимали не только как автора песен, но и как полноценного поэта. Часа через два Бродский разбудил Мишу – Высоцкий внезапно побледнел и отключился. Оказалось, что Высоцкий перед этим читал свои стихи и спросил у коллеги его мнение. Выслушав, он взял из холодильника бутылку водки и вышел на балкон. Тогда у него была вшита ампула, и алкоголь был опасен для жизни.

Да, Бродский был большим любителем правды, как оказывается. Хотя это заметно и по его стихам. Не думаю, что есть другой литератор, кто так же безжалостно прямо глядел бы в зеркало экзистенциального ужаса человеческой породы. Без малейших сантиментов и надежд. Холодно и откровенно, глазом не моргнув. Даже Чехов, профессиональный врач, известный своей иронией безнадежности, в сравнении с Бродским просто образец человеколюбия. Возможно, человеколюбие поэта в том и выражалось, что он резал, как хирург, – уверенной рукой и глядя прямо в глаза. И не скрывал от пациентов их диагноз.

Миша рассказывал, что в советское время Бродский работал в морге мойщиком трупов. Все-таки важно это знать, если мы говорим о поэзии. 

29.08.

После четырнадцати часов полета и двух пересадок вчера ночью вернулись в Ригу. Когда наш самолет вылетел из Пунта-Каны, аэропорт закрыли в связи с ожидаемой бурей. Уже приехав домой, узнаем из новостей CNN, что ураган по имени «Эрика» прошел над Доминиканой, оставив за собой огромные разрушения. Много жертв. Особенно на побережье. А нам все это время казалось, что мы в раю.

Эти пятнадцать дней стали необычайно своеобразным приключением. Мишина резиденция на берегу океана – своего рода «золотая клетка». Не зря же в его доме регулярно гостят друзья семьи – чета Клинтонов. И его соседи тоже непростые люди. С одного боку – вдова Оскара де ла Ренты, с другого – Хулио Иглесиас. Все это место находится на огромной охраняемой территории, где вокруг лишь джунгли, поля для гольфа и горячий океан. Ничего больше мы и не видели. За исключением курортного города рядом, куда мы съездили на катере и который скорее напоминал город призраков. Потому что все дома и квартиры в нем куплены зарубежными инвесторами и отмывателями денег. Которые сами там не живут, и все это пустует. Вокруг ни души. Только зной, вонь от океанских водорослей и вымерший новострой. Космическая тоска в предельном выражении. Ну и как тут снова не сослаться на Бродского?

Все эти дни, позавтракав, мы репетировали спектакль «Бродский / Барышников». Дома была студия с балетным станком. По стенам я наклеил отобранные стихотворения, распечатанные на листах бумаги. Красной лентой на полу мы отметили периметр сцены. Рабочие часы были недолгими, но интенсивными. Я не верю в длинные репетиции. В театре качество важнее количества. И если работаешь интенсивно, то после четырех часов больше не остается ни сил, ни сосредоточенности.

Ежевечерне долго разговаривали. Преимущественно говорил Миша. Ему, как почти всем актерам, очень хочется говорить о роли, над которой он работает. Надо признаться, пострепетиционные беседы с актерами о работе – не самая сильная моя сторона. Актеры всегда и во всех театрах жаловались, что я недостаточно разговариваю с ними об их проблемах. Это правда. Мне самому в бытность мою актером не нравилось, что режиссеры околачиваются на моей территории. Но актеры, конечно, бывают разные. Обычно я после репетиции быстренько исчезаю из театра, и тогда актеры еще долго сидят в театральной столовой с моими ассистентами, которые вынуждены их выслушивать и исполнять функцию театральных психотерапевтов. Но здесь, в Пунта-Кане, мне было некуда деваться, и я старался участвовать в процессе. Актеры иногда как женщины. Для них важно поговорить с тем, кто их слушает. 

Миша на репетициях сконцентрирован и точен. На самом деле это и есть самое важное и необходимое актерское качество – быть точным. Ведь всех средненьких актеров объединяет одно и то же несчастье – они на сцене работают приблизительно. Вот и все отличие.

На этой стадии сделали все что могли. Продолжим через месяц в Нью-Йорке.

В Риге два дня назад началась продажа билетов на наши спектакли. Десять спектаклей проданы в интернете за пятнадцать минут. Мне очень хотелось бы верить, что все эти люди и вправду читают стихи. Но я не верю.

15.10.

Вечером премьера. Вообще, я на дух не переношу премьеры и могу это обосновать. Процесс постановки спектакля – всегда очень личная, интимная и хрупкая вещь. Приходят в движение чрезвычайно тонкие материи. И вот наступает премьера, когда вынянченная нами работа попадает в совершенно брутальную ситуацию. Ты чувствуешь себя, как продавец кружев, который решил выставить свой товар в столпотворении ярмарки, в самом скопище прохожих, у которых есть право перещупать тонкие белоснежные изделия ручной работы. А ты не знаешь и не можешь знать, чьи руки чисты, а чьи нет.

Я в последнее время больше не смотрю свои  премьеры. Перед самым спектаклем за кулисами еще говорю с Мишей. Мой последний совет: не забывать, что это не сольное выступление. Что на сцене он не один, что у него есть реальный партнер. Иосиф. И чтобы все свои тексты он адресовал только Бродскому. А не публике.

Миша говорит, что он так и делает с первого дня.

Спектакль начинается, и я ухожу в буфет. Беру двойной виски, устраиваюсь в актерской курилке и слушаю спектакль по трансляции. Чувствую, что возбуждение от премьерной ответственности все-таки коснулось и Миши. Перепады его голоса за эти полгода мне стали знакомы, как работнику автосервиса знаком шум мотора. Самый незначительный нюанс голосовых резонаторов для меня не проходит незамеченным.

После спектакля в коридоре рядом с Мишиной гримеркой толпятся его гости, среди них несколько друзей Бродского. Миша говорит мне: «Вот и мои евреи пришли». Смотрю, как все молча обнимаются. Будто у каплицы. Можно понять, что эти чувства вызваны не столько спектаклем, сколько памятью о старом друге. Доподлинно известно, что сам Бродский терпеть не мог жанр театра. И все же я почему-то убежден, что сегодня вечером его призрак непременно здесь, в Риге.

Есть некий показатель, определяющий для меня энергетическую мощность премьеры в Новом Рижском театре. Чем дольше и более бурно продолжается премьерная вечеринка, тем, значит, сильнее была  премьера. Короче говоря, чем выше сила воздействия нового спектакля, тем больше выпивается алкоголя. Уже два ночи, когда вызываю себе такси. А в театральной курилке (это центральное место в НРТ) наши запивают виски шампанским, рядом в зале танцы. Это показатель. Миша, конечно, давно уехал. Он после спектакля пошел ужинать с друзьями Бродского, которые приехали на этот вечер отовсюду.

На следующий день читаю прелестный твит: «Мои подруги благодаря телесериалу “Секс в большом городе” узнали, что есть такой Барышников. Теперь, сходив на Барышникова, они узнали, что есть такой Бродский. Теперь они ищут книжку Бродского»...Ɔ.