1917: моя жизнь после. Часть 1

Сбор средств на издание книги продолжается на сайте planeta.ru; авторы будут признательны всем за помощь.

Ольга Воронова: «Белое прошлое было под запретом»

Однажды я увидела репортаж из Томска. Молодая семья, которая живет в доме позапрошлого века, жаловалась на коммунальные службы: снег с крыши не убирают, стены внутри промерзают, все плохо, трубы текут...

Я узнала это здание — это был наш фамильный дом.

Я смотрела репортаж и думала: Господи, отдайте нам этот дом, пустите туда, и мы сами снег уберем, все сделаем и жаловаться не будем. Лишь бы войти в эти промерзшие стены и сказать всем жившим там когда-то: «Дорогие наши, мы вернулись, мы с вами...»

Мои предки по папиной линии были потомственными дворянами, жили в Томске. Династия военных. Прапрапрадедушка участвовал в Крымской войне, его братья воевали на Кавказе. Двоюродный прадедушка был кадровым генералом царской армии.

Когда случилась революция, мой прадедушка был на фронте, двоюродный дедушка Анатолий Пепеляев (герой книги Леонида Юзефовича «Зимняя дорога») тоже воевал — командовал полковой разведкой.

Второй двоюродный дедушка, Аркадий Пепеляев был военным врачом, находился на фронте.

Третий двоюродный дедушка, Виктор Пепеляев (будущий премьер-министр правительства Колчака) был в Петрограде — его выбрали депутатом в Государственную думу, где он примкнул к фракции кадетов.

Первым начал действовать именно он, Виктор.

Ушел добровольцем на фронт, чтобы бороться с коммунистической агитацией, но фронт разваливался, и он вернулся, ушел добровольцем к Корнилову. Потом стал участником подпольной антибольшевистской организации — она командировала его в Сибирь, поднимать там народ против коммунистов.

После подписания мирного договора с немцами в Томск вернулись все Пепеляевы, кроме моего прадедушки, который к тому времени уже проживал в Пензе.

В Томске еще оставались двое двоюродных дедушек — Михаил и Логгин.

Весь мужской состав моей семьи ушел к белым. Анатолий командовал одной из армий Колчака, Аркадий был врачом, Михаил и Логгин воевали в белых колчаковских частях, Виктор вошел в правительство Колчака — сперва министром МВД, потом премьером. Бумаги следователя Соколова о расстреле царской семьи хранились у него. Мой двоюродный прадедушка оказался в армии Деникина, возглавлял один из департаментов штаба — до революции он был полицмейстером Буйнакского округа.

В бою погиб только один мужчина — 19-летний Логгин. Остальные были расстреляны, причем Анатолий и Михаил в один день, в одной тюрьме Новосибирска. Аркадий умер в лагере, куда его отправили в 1941 году. О Михаиле, который отступал вместе с Деникиным, сведений нет. Сыновей и жену Анатолия, бежавших в Харбин, советская власть достала после Великой Отечественной войны — все они получили по 25 лет лагерей.

Мой прадедушка после окончания Гражданской войны бежал в Москву. Вдова Виктора Пепеляева фиктивно вышла замуж за своего дядю Оболенского и тоже бежала в Москву. Быть Оболенской в те времена было не так опасно, как Пепеляевой. Каждое лето прадедушка устраивался бухгалтером на туристический теплоход и ходил по рекам — так делали многие «бывшие», чтобы не иметь постоянного адреса.

Все годы Советской власти «белое прошлое» в семье было под запретом. Ни я, ни моя кузина, ни папа, ни моя тетя ни о чем не знали. Военное прошлое скрывали даже от моей бабушки. Она узнала о том, что в семье «был какой-то генерал», когда подошла к комнате, в которой сидели и разговаривали прабабушка, ее дочери и сын, мой дедушка. Когда она вошла в комнату, все замолчали.

Каждый год хранительницы семейной памяти, мои двоюродные бабушки, отмечали Пасху, но называли это «днем памяти мамы». Одна из них, младшая, адаптировалась к новому строю, потому как была слишком мала, когда произошла революция.

Вторая адаптироваться так и не сумела. У меня лежит ее дневник, где она карандашом пишет: «Господи, дожить бы хотя бы до прежней жизни» — эта запись датирована 1918 годом.

До самой старости, а умерла она в 86 лет, Тата (так ее называли в семье) помнила стихи, которые учила в гимназии. Например, «я по улице марше — потерял перчатку, я ее шерше-шерше, плюнул и опять марше».

Они никогда не меняли мебель в квартире — так и прожили всю жизнь в своем ар-нуво, привезенном из Пензы.

Жили как Шерочка с Машерочкой, всегда вместе, в одном доме. Шерочка любила голубой цвет и жила в голубой комнате, носила голубые платья. Машерочка предпочитала красный — ее комната была оклеена розовыми обоями, на кресле лежал красный колючий плед. Для пошива платьев выбиралась одна ткань разных цветов: из голубой шили платье Шерочке, из красной — Машерочке.

Иногда, когда мы с кузиной приезжали к ним на праздники, с тайной полки доставался семейный альбом, и нам показывали мужчин в царской военной форме, женщин в красивых шляпах и длинных платьях, но нас с кузиной это не интересовало, нам было слишком мало лет.

Однако старорежимность двоюродных бабушек угадывалась интуитивно, и однажды я спросила Шерочку-Лилю: «А ты веришь в Бога?» Та в ответ только растерянно заулыбалась и ничего не сказала: врать она не могла, а сказать правду не решалась.

Я помню их речь — чистую, правильную. Помню их прямые спины, доброжелательное отношение ко всем. Никто в семье никогда не кричал, но они были мало приспособлены к быту. Контрреволюционная Тата готовить не желала, а Лиля не умела, поэтому у них долго жила домработница. Уехав на старости лет в деревню, домработница оставила им в подарок поваренную книгу.

Когда рухнул СССР и уже можно было говорить правду, моих двоюродных бабушек не было в живых. Я так жалею, что в детстве не слушала их рассказы о семейном альбоме, редко звонила.

Они ушли, и не звучит больше та чистая, прекрасная речь, нет мягких указаний «локти на стол ставить нельзя», «Иру Иркой не называй — только Ирочкой».

А вот история дедушки — сарказм истории. В 30-е годы он работал главным инженером на прожекторном заводе. Семья вернула себе обеспеченность — конечно, по советским меркам. Ему выделили государственную дачу, где отдыхал и прадедушка.

У меня сохранились фотографии: прадедушка в любую погоду, даже в жару ходил в рубашке, при галстуке и в пиджаке. По-другому он не мог, не умел и не хотел.

Когда началась Великая Отечественная война, дедушке поручили организовать эвакуацию завода в Новосибирск, потому что прожекторы были нужны армии. Так, в 1941 году семья приехала в город, где за три года до этого были расстреляны два дедушкиных двоюродных брата — генерал Анатолий и штабс-капитан Михаил. Знал ли дедушка об этом? Может, да, а может, и нет. Но наверняка узнал чуть позже, потому что именно в Новосибирске его начали продвигать по партийной линии, и он занял достаточно высокую должность в области.

Когда я раскопала послужные листы, церковные записи о рождениях и пазл о «каком-то белом генерале» сложился, передо мной предстала вся история огромной семьи.

И я задала себе вопрос: как случилось, что прадедушку и трех его детей не тронули во время репрессий? Дедушкины инженерные и партийные должности никого тогда не спасали. К тому же они некоторое время прожили в Новосибирске, а за Уралом фамилия Пепеляев была на слуху у каждой собаки.

Этот же вопрос задавали все оставшиеся потомки.

В голове крутилось очень нехорошее предположение, что дедушка пожертвовал моралью ради спасения близких. Помните фильм «Утомленные солнцем» и героя Митю Арсентьева? Сколько было таких историй! Но недавно появился сайт, где опубликовали фамилии тех, кто сотрудничал с НКВД. Я зашла на этот сайт со страхом, но фамилии Пепеляев не увидела и выдохнула.