Пилить в прямом смысле. Архитектор, инженер и дизайнер о своей работе

текст  ~  Анастасия Рыжкова

Иван Овчинников — архитектор, основатель бюро BIO-architects, руководитель архитектурного фестиваля «Города», идеолог проекта «АрхФерма». В 2014 году запустил производство модульных домов «ДубльДом», которые собираются на заводе и устанавливаются за несколько дней. За эти три года появилось несколько модификаций модульных домов, они выросли с 26 квадратных метров до 130. Производство находится в Москве, Санкт-Петербурге, Казани, Смоленске, Воронеже, Екатеринбурге и Чехии.

Ɔ. Ты начинал в турбулентном 2014 году, как это было?

Перед тем как валютный курс улетел, было сделано всего три или четыре дома, о нас написал The Village, и после этого я решил сделать скидочную акцию. 14 или 15 декабря я подписал пять контрактов, а к ночи рухнула вся экономика. Я сидел с кучей авансовых денег и думал, то ли их возвращать, то ли рискнуть и делать дома. В итоге рискнул, и все получилось.

Ɔ. Но с чего ты решил заниматься именно производством? Ты ведь окончил МАРХИ, мог бы просто оставаться архитектором, а производство отдать на аутсорс.

Я вырос у папы на мебельной фабрике и всегда думал о том, как перенести процесс строительства на производство. Здесь тепло, сухо, вечером горит свет, и можно организовать все не как стройку в полях, безумную и неконтролируемую. Я руководил в «Музеоне» фестивалем микродомов, и там мне пришла идея сделать не просто небольшой арт-объект для созерцания и чаепития, а именно дом с электрикой, сантехникой, душем, туалетом. Так я придумал первый ДД 26, в котором до сих пор сам живу. Я его делал на «АрхФерме» в Тульской области, а потом «АрхФерму» пришлось закрыть, и «ДубльДом» оказался единственным имуществом, которое удалось оттуда увезти, потому что он был модульный.

Ɔ. А что случилось с «АрхФермой»? Почему проект закрылся?

Это несколько десятков гектаров в Тульской области, я там тоже организовал производство, начал зарабатывать и вкладывать обратно в развитие территории. Но мне ничего не принадлежало. Никто не смог дать гарантий, что все не закроется и меня не пнут ногой. Так что я решил съехать сам.

Ɔ. Модульный дом, тем более с такими большими окнами, вызывает массу вопросов и комментарии часто самые негативные. Упрекают и за высокую стоимость, и за внешний вид. За три года существования твоего проекта что-то изменилось в том, как люди понимают мобильные дома?

Для глобальной смены общественного мнения должно вырасти поколение. Дети, которые сейчас, к примеру, играют в компьютерные игры и краем глаза посматривают странные ролики, как собирают каркасный дом, вырастут, и для них это будет понятный продукт. Взрослых менять сложнее. Уже четыре года всем показываем-рассказываем, раз в месяц пишем историю о том, что в доме тепло и почему тепло. «ДубльДом» для меня — это вообще инструмент влияния на мир вокруг с помощью понятного и доступного продукта. Даже в самом широком смысле — на жизнь людей, их восприятие, философию, политические убеждения и так далее. Был отличный пример — мы поставили три дома в Дагестане, на Каспии. И заказчик нам рассказывал, что сначала обошел двадцать компаний и спрашивал: можете сделать дома? Можем. А деревянные? Можем. А на Каспии? Ой, нет, далеко. Пришел к нам. Можете сделать дома? Можем! Деревянные? Можем. На Каспии? Можем. Через три месяца? Можем. И все. (Смеется.) Цена очень понятная, ни шага влево, ни шага вправо, как телефон покупать. Так вот, поставили три дома на Каспии, и сейчас в поселке многие начинают выламывать стены в своих домах и вставлять туда большое остекление.

Ɔ. Вот у вас есть красивый продукт, примеры которого опубликованы на авторитетных западных сайтах. Но что делать, если он стоит не в чистом поле, а упирается стеклянным фасадом в коробку из пенобетона?

Хорошо, что «ДубльДом» ассоциируется с красивыми местами. Иногда кто-нибудь пишет: «Я на Сахалине, и как было бы здорово поставить здесь “ДубльДом”». Но красивых мест на земле все-таки ограниченное количество, и не надо их все застраивать “ДубльДомами” (смеется). Это предрассудки, что нужен обязательно живописный лес, вид на реку, холм. Дом отлично встает на шести сотках. Да, мы показываем красивые картинки, и все начинают думать, что “ДубльДом” возможен только на Финском заливе с участком за пятьдесят миллионов рублей. На самом деле его можно поставить где угодно. В любом случае получается внутреннее пространство, правильное по дизайну и атмосфере, а окружающий участок ты уже благо­устраиваешь сам: сажаешь яблони, цветы, газон. Делаешь окружающий мир лучше самостоятельно. Хочешь изменить мир, начни с себя. И если ты живешь среди уродских домов, это не значит, что твой тоже должен быть уродским и закрыт от всего вокруг.

Ɔ. Хотя такой соблазн есть.

Есть. И есть соблазн поставить десятиметровый забор вокруг, потому что не все соседи приятные, и есть соблазн поставить пулеметчиков. Но ты тогда не среду вокруг сделаешь лучше, а будешь просто плыть по течению. А если ты в уродливой среде поставишь что-то простое и современное по дизайну, что-то приятное и открытое, ты поменяешь себя и поменяешь среду. Собственно, пример Дагестана. Я не думаю, что там поработали архитекторы, — люди сами начали делать большие окна. Но это с чего-то должно начаться.

Ɔ. Как ты раскручивал проект?

Три года мы принципиально вообще не вкладывались ни в какую рекламу. Если участвовали в выставках, даже в Астане, то только бесплатно. Если нас печатали в каких-то журналах — тоже бесплатно. С января этого года мы начали чуть-чуть тратить на рекламу в соцсетях. Тратим десятые доли процента от всего оборота. Но мы вкладываемся, во-первых, в новые проекты — к примеру, в прошлом году сами организовали конкурс на лучшее место в мире для «ДубльДома»: в итоге больше всего понравилось место в Кандалакше, и мы сейчас производим дом для них. Там будут останавливаться туристы. Во-вторых, «ДД-клуб» — это клуб людей, у которых есть наш дом и они готовы принимать в нем гостей. Из последних — Асташевский терем в Костромской области, Дагестан.

Ɔ. А у тебя не было ощущения, что архитектурная тусовка как-то замалчивает твой проект?

Не замечал, но, может, так и есть. Потому что это не очень понятный продукт, и я не знаю ни одного архитектора, который в свое время не мечтал бы сделать дом-конструктор, как у IKEA, условно. И в России я не знаю ни одного архитектора, у которого бы это получилось. Для меня архитектура первична, а этот проект — возможность нести архитектуру в массы. Люди ведь думают примерно так: есть архитектура — хорошо, нет — ну и так бы сошло.

Ɔ. Расскажи, что самое сложное в организации производства. Найти помещение? Бригаду?

Помещение для производства найти вообще не проблема: заходишь на «Авито» и снимаешь цех от трехсот до пяти тысяч квадратных метров. А вот подобрать персонал — проблема гигантская. Научить его — тоже. Сейчас мы продолжаем искать и в то же время совершенствуем технологию, чтобы в результате дом мог собирать почти любой жела­ющий как на производстве, так и на монтаже. Для этого надо создать супертехнологию, суперподробную инструкцию, супертехкарты. Уже сейчас хорошо работает контроль качества, для этого у нас есть специальный отдел. С деревом отдельная беда, в России купить качественный пиломатериал очень сложно. Он до сих пор находится по разным местам, иногда за неделю может при­ехать от пяти поставщиков. То есть мы находим постоянного поставщика, три месяца с ним работаем, а потом начинается опять какой-то бракодел. Но просто ругать русское производство глупо. Мы же смотрим, что в мире происходит, начиная от Австралии и Новой Зеландии и заканчивая Штатами. Проблемы есть везде, где-то они решаются на законодательном уровне, где электрик не может сделать свою работу плохо, потому что у него есть лицензия и он несет материальную ответственность. Но раз у него такая ответственность, он может просто не при­ехать на объект, когда с ним договариваются за две недели вперед. Есть проблема с дорогой рабочей силой в тех же Штатах и Европе. И если для нас что-то непринципиально, скажем, стоимость рабочего часа, то для Штатов плюс-минус час — это другая экономика продукта.

Ɔ. После первой серии ты доработал дом, и появилась вторая: разные варианты планировок, увеличенная площадь. Почему сейчас ты решил сделать упор на два продукта — ДД 43 и ДД 65?

Получилось пятьдесят моделей, которые были не все идеально продуманы, не все прочерчены, и производства вставали. Плюс каждый заказчик менял расположение розеток, дверей, перегородок, зеркалил, добавлял, убавлял — все дома получались кастомные, при этом стоимость и вся идеология рассчитана на типовое конвейерное производство. Сейчас мы волевым решением это пресекли, и два крупнейших производства в Москве принимают заказы исключительно на типовые дома. Только так мы можем их делать быстрее, качественнее, доступнее.

Ɔ. Как ты понимаешь, что решение верное? И что делать, если неверное?

Признавать ошибку. Для того чтобы делать что-то новое и интересное, ты в любом случае должен совершить много ошибок.

Ɔ. И сколько ты совершил их с ДД?

Примерно столько же, сколько правильных решений, то есть пятьдесят на пятьдесят (смеется).

Ɔ. Что заставляет искать новые решения, если все работает?

Это такое творчество в бизнесе. Иногда оно мешает: сейчас мы более или менее отладили процесс с типовыми домами, а мне приходит в голову что-то менять. Иногда надо бить себя по рукам и понимать, где стоит внедрять новое, а где оставить уже отработанные решения.

Ɔ. Есть люди, которые тебя могут побить по рукам?

Естественно, я не полный деспот и слушаю коллектив, обсуждаю — и где-то сдаю назад, а где-то настаиваю. Но если настаиваю, то коллектив может сказать: о’кей, Вань, мы делаем, но если что, то за твой счет все переделки.

Ɔ. А так бывает?

А как же? Основные расходы — это материалы и работа. И если сделали неправильно, надо переделывать. За счет того, кто придумал.

Ɔ. Почему в России можно заниматься строительным бизнесом?

Его здесь гораздо проще делать, чем где бы то ни было. Если бы я был в Норвегии, то сейчас согласовывал бы проект электрики с местной администрацией. А у нас уже две с лишним сотни домов функционирует. То есть здесь делать бизнес честно тебе никто не помогает, и пока ты не очень большой, не мешают глобально. Выжил — выжил, не выжил — извини.Ɔ.

Сергей Семенов почти два десятилетия работал в полиграфии, включая глянцевые журналы. В 2008 году основал студию Fineobjects. За девять лет прошел путь от проектирования до собственного производства, сделав свой бренд одним из ведущих в России.

Ɔ. Для меня стало неожиданностью, что ты начал создавать мебель. С чего вдруг?

В юности я занимался 3D-графикой, в 1990-х это увлечение денег не приносило, и я пошел в плоскостную графику, в журналы, делал разные проекты, работал на выставках, в рекламе. Но все время хотелось от бумажки, от плоского перейти к настоящему объему. Плюс строительство дачи помогло формированию предметно-пространственных образов. Стал делать какие-то вещи, аккуратно показывал друзьям. 2008 год — очередной кризис, издательский дом, в котором я тогда работал, разорился. Неожиданно мне позвонила одна подруга по мелкоремесленному делу, сказала, что в «Росстройэкспо» есть свободное помещение. Мы сделали там выставку наших поделок, придумали название, собрали пять-шесть дизайнеров — такой зачаточный промдизайн. Именно тогда я сделал наш плоский светильник Flat. Для меня это знаковая вещь, потому что это первый шаг в переходе из плоскости к объему.

Ɔ. Все своими руками?

Частично сам, частично заказывал у субподрядчиков. Их, кстати, было очень сложно найти. Потому что для субподрядчика ты всего лишь деньги. У тебя маленькая партия и сложный дизайн, он смотрит на тебя как на идиота, поскольку это не резная мебель в итальянском стиле, красного дерева нет совсем, почему-то используется фанера и в целом непонятно, зачем все это нужно. С этим светильником меня позвали на SaloneSatellite WorldWide Moscow. Для меня это была первая выставка. Была очень забавная реакция, потому что люди рассматривали: как круто, это итальянский? нет, российский. Не может быть! Вообще, SaloneSatellite всегда позиционировался как выставка, на которую приходят производители смотреть на работы, выбирать и запускать их. И там я понял, что это никому не нужно. Потому что это наши производители. По-моему, им до сих пор нравится золотце с красным бархатом.

Ɔ. Но ты еще не понимал, что придется все делать самому?

Я еще верил, что дизайнер может жить методом субподряда, что я могу прийти к кому-то, изготовить, отнести в магазин и продать. И заработать на этом денег. Еще мы участвовали в Sretenka Design Week. После этого мы предложили наш светильник продавать в DesignBoom, и тут для меня произошло катастрофическое открытие: мы его продавали за двадцать шесть тысяч рублей, что, по сути, дорого. Тринадцать тысяч я платил за изготовление (выпилка и покрытие лаком), тринадцать тысяч забирал DesignBoom за то, что они его продавали.

Ɔ. А тебе тогда что?

Вот это вопрос. Это была история абсолютно не про деньги, волевым усилием я ее поддерживал где-то полгода, потому что я уже производил вещь и ее продавал. Приносило это только немножко имени и немножко опыта.

Ɔ. То есть работать в ноль. У тебя было на что производить?

Да, меня как раз очень удачно позвали арт-директором в рекламное агентство со свободным графиком. Плюс фриланс, съемки, дизайн разной полиграфии. И на эти деньги я жил. Сначала снял небольшую студию, взял двух рабочих — один бутафор, второй реставратор. Впоследствии оказалось, что реставратор — это очень медленно, а бутафор — с пяти метров круто, вблизи же лучше не смотреть. Но и у меня в тот момент опыта было мало, я не профессионал был в столярном деле. Хотя что-то получалось. Потом мы начали брать какие-то проекты в разработку. Например, делали мебель для кафе 32.05. Постепенно начали расширяться, снимать большие цеха, пошли первые заказы на разработку и изготовление вещей на серийную продажу. Дальше как обычно: нужно расширяться, нужны люди, нужно оборудование.

Ɔ. Значит ли это, что ты начал выходить в плюс?

Да я даже сейчас в минусе. Вообще, история моего бизнес-процесса — это постоянные доинвестиции в производство. Компания лет пять жрала все, что зарабатывала сама, и то, что зарабатывал я. Пару раз даже пришлось брать минимальные кредиты из серии, когда все плохо и людям деньги нужны. Но хотя бы обошлось без кредитов на покупку оборудования и аренду помещения. Фактически студия строилась постепенно, от проекта к проекту. Часть оборудования стали делать сами.

Ɔ. Даже так? А покупать дорого?

Ну вот смотри, мы выиграли конкурс на производство скамеек для «Музеона», много месяцев искали субподряд на производство гнутых ламелей, потому что итальянский станок съел бы почти все, что мы получили от заказа. В итоге на «Авито» нашли автомобильный гидропресс с ножным приводом, купили отдельно моторчик, собрали установку и обошлись бюджетом примерно в сто тысяч. И собрали установку для прессовки лавок.

Ɔ. Все-таки русская жизнь заставляет быть очень изворотливым человеком.

Она не работает по-другому, к сожалению. У тебя вариантов не так много, особенно в производственной нише. Если ты пытаешься работать с высокотехнологическими операциями, ты должен быть готов к нескольким вещам: 1) полному отсутствию оборудования российского производства; 2) практически полному отсутствию оборудования на российских складах поставщиков, потому что все по предоплате под заказ, никто не везет и не хранит на складе; 3) запчасти тоже оттуда. То есть вот у меня сломалась деталь от итальянского станка, по заказу она будет идти три месяца, и станок у меня будет стоять.

Ɔ. Я слышала, что с матери­алом тоже проблема.

В Подмосковье и ближайших реги­онах дерева нет совсем, оно все испорчено. Кругом жучки, короед. Так называемой деловой древесины, пригодной для изготовления мебели, фактически не существует, потому что в основном работают из плохого леса на строительство сарайчиков — это самый ходовой бизнес любой лесопилки. Когда мы работали в Никола-Ленивце, то подумали: вот он лес, рядом. Стали ездить по лесопилкам, пилорамам, пытались что-то найти. Однажды я приехал на делянку,

и у меня затряслись руки: посреди уже вырубленной делянки гора леса — береза, дуб, осина. А это что? А это на сжигание. Почему? Несортовое. То есть длина меньше шести метров. Мы, говорят, пытались продать на спички Балабановской фабрике, не взяли. Мы тогда у них выкупили, по-моему, двадцать или двадцать семь кубометров дуба, распилили на соседней лесопилке и года два-три на этом работали. А так бы сожгли.

Ɔ. Почему в России все равно следует заниматься бизнесом?

Для меня это сложная формулировка именно по сути. Изначально это не был бизнес-проект, это была некая идея, что я хочу сделать что-то. Потихоньку она переросла в бизнес-историю. Но привязана ли она к России? Нет. Я хотел сделать вещи, и если они будут хорошие и красивые, то понравятся людям. Их будут покупать. Это была первоначальная концепция. Если это будет работать как бизнес, это будет высшее признание. Потому что люди голосуют своими деньгами. А где я это делаю, не принципиально. Когда я начал студию, я никому не был нужен. Поэтому сейчас я беру ребят на стажировку из Строгановки и Британки. Учу их создавать вещи не в эмпирических, а в реальных условиях. И в этом тоже есть некая миссия.Ɔ.

Иван Тайгунов — выпускник МАДИ, десять лет проработал в автомобильных компаниях, в 2015 году основал свой небольшой бренд ArtGear. Любовь к машинам никуда не делась — в своих предметах дизайнер использует автомобильные запчасти. Основной профиль Ивана — свет, но недавно он начал делать крупные предметы мебели.

Ɔ. Как вышло, что выпускник Автодорожного института стал делать лампы?

Я окончил МАДИ по кафедре автомобильного транспорта и одиннадцать лет работал в автомобильном бизнесе, прошел путь от дилера до работы в представительствах, например в «Мерседес-Бенц РУС». Внедрял и разрабатывал стандарты по ремонту автомобилей после ДТП. Моя специализация — управление автотранспортным предприятием, но мы очень долго и глубоко изучали устройство автомобилей. Наверное, поэтому с темой, которую я оседлал, мне было легко. Начиная с института я прочерчиваю детали и знаю их изнутри. Меня всегда интересовал дизайн — как появляются законченные вещи, как в небольшом объекте сочетаются какие-то линии. Плюс я давний поклонник стиля лофт — получаю настоящее эстетическое удовольствие от промышленных предприятий, фабрик, проходил практику на ЗИЛе, много ездил по заводам Германии, Японии.

Ɔ. Многим из нас нравится этот стиль, но не все становятся промышленными дизайнерами.

Были личные обстоятельства, скажем так, пауза, во время которой я придумал свои вещи. Потом очень долго искал подрядчика, который смог бы воплотить мой дизайн. Месяцев пять ездил по московским мастерским и случайно нашел людей, которым это тоже интересно. Я выпустил несколько изделий, потратил на это всю зарплату, затем показал лампы всем знакомым, включая выпускников МАРХИ и лекторов Британки. Отзывы были положительные, поэтому в 2015 году снял стенд на «Арх Москве» — хотел узнать профессиональное мнение и реально оценить шансы. На все потратил тысяч пятьдесят. Выставка шла пять дней, и у меня был просто ошеломительный успех, к стенду тянулась очередь. Эти дни я был просто в эйфории — так сказать, получил подтверждение, что все не зря. В воскресенье засыпал буквально с телефоном в руке, думая, что в понедельник я, наверное, стану миллионером, с семи утра начнутся звонки с предложениями (смеется). У меня уже было написано заявление об уходе. В итоге позвонил только крупный девелопер из Питера, который строил лофтовый квартал, и сказал, что ему очень интересно, но до дела так и не дошло. Все. Но мне хотелось развиваться, а на это нужно время. Я уволился, и наступила тишина. Вот это было тяжело, я не понимал, как так — такой резонанс, и ни одного звонка и письма. Это продолжалось три месяца. Как оказалось, нравится — не значит куплю. Но потом начали появляться заказы.

Ɔ. Как сейчас работает бизнес?

У меня бизнес делится на две части: первая — это мелкие серии, вторая — индивидуальные заказы. Есть постоянные заказчики, которые сначала покупали по лампе, потом возвращались, и я обставлял им квартиры, а затем и загородные дома. Заказчики бывают очень разные, некоторые пропадают после утверждения концепции и идеи. А я уже весь в проекте: и днем, и ночью обдумываю, черчу, моделирую, просчитываю, а тебя раз — и обламывают. Это неприятно.

Ɔ. А было такое, что ты деньги терял? Как ты постигал этот бизнес, учитывая, что у тебя есть опыт менеджмента в крупных компаниях?

Да, я терял деньги — история с частными изделиями одно время очень сильно хромала. Были проблемы с поставщиками — скажем, все дерево я беру в Краснодаре, летал туда, знакомился. Очень важно выстроить партнерские отношения с поставщиками, потому что у меня бизнес небольшой и ко мне отношение такое, что мне сливают все говно, какое есть. Могут сорвать сроки, прислать брак. Тебя ставят на последнее место, и в этом смысле очень сложно качать права. Попадаешь в замкнутый круг: хочешь хорошее отношение — бери больше, но ты не можешь увеличить оборот, потому что у тебя изделие стоит дороже, чем у тех, кто берет большие партии.

Ɔ. Всегда нужна стопроцентная предоплата?

Да, изначально так. Надо отработать несколько заказов, чтобы установились нормальные отношения. Сейчас у меня несколько поставщиков по всей России от дерева до запасных частей. Но некоторые запасные части я заказываю в Штатах и Европе.

Ɔ. Какое, по-твоему, будущее в России у промдизайна?

Появляется все больше производителей, таких как Fineobjects, есть талантливые ребята, которые что-то пытаются делать. Проблемы две. Деньги — это очень важно. Я делал проект без инвестиций. У меня одна инвестиция — это дураки, которые в меня поверили, то есть друзья и семья. Кредит без залогового имущества никто не даст. Помощи от государства нет, хотя бы давали кредиты под три-пять процентов начинающим предпринимателям, как это происходит в других странах. Проблема вторая — мы сами как конечные пользователи не верим в наш продукт. Я сталкивался с этим: когда люди узнают, что сделано в России, некоторые лучше купят что-то китайское.

Ɔ. Да, но ведь там же реплики. И это же воровство.

Для конечного потребителя это неважно. Я сотрудничал с крупными интернет-магазинами. С ретейлерами так и не получилось работать. Все они продают очень много Китая, покупают так называемые реплики. И люди больше хотят покупать иностранное. Почему? Не знаю. Но я снимаю шляпу перед энтузиастами, которые пытаются продвинуть русский дизайн в массы. Пока же человек выбирает только по цене. Сравнивают мои изделия с заводскими, говорят — дорого. Я бы с удовольствием сделал дешевле, если бы покупал не тридцать автомобильных коленвалов, а тысячу.

Ɔ. Какая схема работы с интернет-магазинами? Они сразу берут в реализацию?

Нет, они не вкладываются ни в склад, ни во что. Только в рекламу, чтобы быть на первом месте в поисковиках. Собирают поставщиков, говорят: мы вам приведем клиентов, это будет стоить семьдесят или сто процентов вашей цены, — и все. Потом говорят: мы продали твою лампу, вези клиенту. Мне сложно с ними работать, я не могу предложить им такую же маржу, как крупный производитель.

Ɔ. Если не от крупного ретейлера, то откуда ты берешь клиентов?

Как показала практика, обо мне узнают из самых разных мест: каталогов, СМИ, профильных блогов. Кто-то узнал через соцсети, «сарафан» тоже хорошо работает. Но у меня узкая ниша. Вообще, я раньше думал, что достаточно делать то, что нравится. Теперь понял, что на этом нельзя строить бизнес-модель.

Ɔ. А на чем можно?

На продажах. Я сейчас делаю второй проект, планирую выйти с ним на рынок и буду предпринимать дальнейшие действия по его развитию только после того, как получу реальные заказы, а не только прекрасные отзывы.

Ɔ. Сейчас ты обеспечиваешь себя?

В среднем я работаю в небольшой плюс. В основном все деньги уходят в развитие.

Ɔ. Какие у тебя планы?

Хочу выйти на зарубежные рынки, готов оформлять большие пространства, сейчас мои вещи могут полностью комплектовать интерьер.

Ɔ. Чего ты боишься?

У меня же нет профильного образования, и есть страх, что я не свое место занимаю. Хотя вещи говорят за человека. Отзывы клиентов и профессионального сообщества придают мне веры. Мне настолько нравится мое дело, я настолько им поглощен, что вот от этого становится иногда страшно.Ɔ.