Человек с бритвой

Иосиф пересчитал поленья. Одиннадцать. Возле печки осталось одиннадцать поленьев — до завтра хватит. Дожили, подумал Иосиф, уже считаем дрова. Господи, ведь я хотел умереть спокойно, зачем я дожил до пересчитывания дров? Господь по обыкновению не ответил и, возможно, имел на то основания — Иосиф не очень четко представлял себе адресата своих редких молитв. Уже давным-давно, лет тридцать, а, может, и сорок назад он принял православие, чтобы перебраться из-за черты оседлости в большой город и там вести дела. И хотя так делали многие, Иосифу до сих пор было немного неудобно перед богом.

Господи, иногда думал он, да, я стал мешумадом, выкрестом, но сам посуди, Господи, что может заработать юноша со склонностью к парикмахерскому делу в сыром северном местечке Тихвино, кроме унижения и ревматизма? Ведь там было всего восемьдесят дворов, Господи, ты же помнишь. Сколько людей в день хотят стричься в таком месте? Про бриться я уже не говорю. Зачем было делать меня цирюльником там, где люди не бреют бород, Господи? Это шутка? Хорошо, я тоже люблю пошутить, я перебрался в Петербург, и там мы вместе с тобой посмеялись. Если бы ты не хотел этого, ты бы сделал меня не парикмахером, а резником, как моего отца, упокой его душу. И потом, Господи, ведь если разобраться, православие — это тоже не совсем посторонняя тебе религия? И мы сейчас говорим не про Иисуса, а про тебя…

Господь не отвечал, но судя по тому, что дела у Иосифа шли неплохо, он не принимал метания своего чада по городам и конфессиям близко к сердцу.

В Тихвине Иосиф закончил хедер и начал было обучаться у своего отца Давида, да покоится он с миром, резническому делу, но дело не пошло. С ножом ученик обращался ловко, но животные, хоть и кошерные, смотрели с укоризной и являлись потом во снах. Куда больше нравилось Иосифу брить головы мальчикам и стричь редких желающих мужчин. В семнадцать лет он сбежал в Петербург и нанялся прислуживать мальчиком в новые Усачевские бани в зал для стрижки и бритья. Через два года перешел к французу Жан-Пьеру в его заведение на Забалканском проспекте, возле скотобоен, потом к самому Андрееву, где освоил новинку — щипцы для горячей завивки. В 1896-м году Иосиф наконец открыл свое дело «Парикмахерский салон Осипа Дорофеева» на Шпалерной, возле Смольного института. Дорофеевым он стал после крещения, по фамилии крестного отца.

Тогда же он женился на Марии Степановне, девице из семьи работника телеграфа коллежского регистратора Бобкова, отличавшегося прогрессивными взглядами. В 1898-м родился Яша, в 1906-м Мария заболела туберкулезом, в 1907-м Иосиф одним из первых в Петербурге начал делать модную французскую завивку «перманент», в 1908-м Мария умерла, и Иосиф с Яшей остались одни.

Несколько лет дела шли неплохо, парикмахерский салон вполне процветал, Иосиф обзавелся персоналом, Яша поступил в реальную гимназию, летом они ездили в Европу. Война хоть и легла тяжелым свинцовым покрывалом на всю страну, но стричься ни дамы, ни господа не перестали. Яша поступил на юридический факультет. А потом пришел февраль 17-го.

Вопрос «когда же это кончится» начал волновать Иосифа уже в мае, через три месяца после революции, давшей свободу, но почему-то забравшей взамен электричество, дрова, еду, канализацию и дворников

Пересчитав дрова, Иосиф вздохнул, и стал растапливать плиту — шесть часов, пора подумать об ужине. За окном сгущались сентябрьские сумерки, люстра несколько раз мигнула и погасла — как раз после шести электричество теперь отключали. Темную кухню осветили отблески разгоравшихся в плите дров. Иосиф зажег свечи, налил воду в кастрюлю и поставил ее на огонь. Со свечами даже лучше, с улицы почти не видно, что в квартире кто-то есть. И хорошо, что квартира во втором этаже, жильцы сверху жалуются, что до них вода почти не доходит.

Вопрос «когда же это кончится» начал волновать Иосифа уже в мае, через три месяца после революции, давшей свободу, но почему-то забравшей взамен электричество, дрова, еду, канализацию и дворников. К концу лета вопрос растерял свою актуальность, на его месте возник другой — «когда станет еще хуже?» Утром в хвосте в дровяную контору Иосиф узнал некоторые возможные ответы на этот вопрос — скоро, очень скоро, в конце сентября, в октябре точно. Революционные матросы и солдаты были за большевиков, а большевики, похоже, не собирались останавливаться на одной революции, прогнавшей царя, и грозились устроить другую, которая прогонит буржуев. По поводу царя Иосиф не испытывал особых сантиментов, а вот судьба буржуев его тревожила, поскольку ни к солдатам, ни к крестьянам, ни к рабочим он себя не причислял.

— Придет Ленин, и польется кровь, — сказала старушка в каракулевом полушубке.

— То есть пока крови было мало? — саркастически уточнил Иосиф.

— Ленин — антихрист, — убежденно заявила старушка.

Революция не понравилась Иосифу еще в 1905 году, когда выяснилось, что во всем виноваты евреи и по стране начались погромы. Весной этого, 1917-го она уже вызывала стойкую антипатию.

Несмотря на ощущение апокалипсиса, календарь продолжал отсчитывать дни, сентябрь шел к концу. Яша принимал горячее участие в митингах, критиковал Керенского за пассивность, рассуждал о большевиках. Иосиф просил его не болтаться по улице, уговаривал запереть квартиру и уехать в Варшаву.

Ночью 3 сентября в дверь квартиры постучались прикладами и закричали «Открывайте, обыск!» Не дождавшись, пока хозяева добровольно откроют, солдаты числом шесть человек вынесли дверь, перевернули квартиру вверх дном и со словами «На нужды большевицкой революции!» взяли ковер, посуду, часы, шубу и кошельки. После чего приставили Иосифу к голову наган и потребовали отдать награбленные у трудового рабочего класса деньги.

С улицы раздались выстрелы, солдаты стушевались и ретировались. Один из них успел помочиться на бархатное кресло, другой на прощанье раздавил сапогом Яшины очки

— Товарищи! Мы же тоже… — начал было Яша, но получил прикладом в живот, задохнулся, сложился и упал на пол. Его очки отлетели в сторону.

Иосиф совсем уж было собрался рассказать про спрятанный за печкой конверт с тремя тысячами рублей, но тут с улицы раздались выстрелы, солдаты стушевались и ретировались. Один из них успел помочиться на бархатное кресло, другой на прощанье раздавил сапогом Яшины очки.

В начале октября поползли слухи, что Ленин вот-вот приедет в Петроград. По такому случаю в комнату, разбив стекла, среди бела дня залетело две пули, а в газете «20 век» написали, что на Гороховой улице насмерть забили женщину при попытке украсть яблоко.

Ленин — антихрист, решил Иосиф.

Последний всплеск спроса на бритье случился в июле, когда новые власти начали арестовывать большевиков и массе господ вдруг понадобилось избавиться от бород и усов. С тех пор стричься и бриться стали значительно реже. В августе Иосиф после некоторой внутренней борьбы вступил в новый «Союз парикмахеров и подмастерьев», о чем теперь свидетельствовал рукописный листок, приклеенный на витрину. Он же, как новая икона для новых богов, был призван обезопасить заведение от битья стекол, что случалось в городе довольно часто. Стекла парикмахерской не били, но клиент все равно не шел. Такое время, думал Иосиф. Вначале он рассчитал двух мальчиков подмастерьев, потом распустил мастеров и остался в заведении один, как в старые добрые времена. Яша, когда бывал дома, помогал — подметал волосы, точил бритвы, разливал лавандовую воду по флаконам.

16 октября Иосиф сидел на первом этаже, в своей пустой парикмахерской и читал газету «Новое время». Думу распускали, правительство эвакуировали, писала газета. На лестнице послышались знакомые легкие шаги, в салон из квартиры спустился Яша. На нем была солдатская шинель (в шинелях теперь ходило полгорода), в руках брошюра, глаза за стеклами новых очков возбужденно сверкали.

— Папа! Вот ты ругаешь Ленина, а послушай, что он пишет в последней работе… — Яша перевернул брошюру, бросил взгляд на обложку, — «Государство и революция». Министры и парламентарии по профессии, изменники пролетариату…

— Яша, давай уедем… — слабым голосом попросил Иосиф.

— Папа! — обиделся Яша, — С тобой невозможно разговаривать! Мы присутствуем при самом важном событии в истории России, может быть даже всего мира! Впервые, папа — впервые! — происходит попытка построения действительно справедливого общества.

— Хорошо, но почему мы не можем посмотреть на эту стройку хотя бы из Варшавы?

Яша энергичным движением убрал со лба густую смоляную (и, признаться, не очень чистую) челку.

— Папа!

— Давай я тебя подстригу, ты оброс. Я быстро…

В этот момент раздался звонкий грохот, на пол упал кирпич, за ним посыпались осколки витрины. Иосиф инстинктивно отскочил в сторону и встал между Яшей и окном. Вдруг стало очень хорошо слышно, что происходит на улице. На улице смеялись. Второй кирпич обрушил остатки витрины. Яшины ноздри затрепетали, он поправил очки.

— Яша нет! — тихо вскрикнул Иосиф.

— Я разберусь, — сказал Яша и, хрустя осколками, направился к пустой витрине.

Иосиф видел грузовик перед парикмахерской, видел солдат, сидевших в кузове, видел солдат, стоявших рядом, видел силуэт Яши в проеме витрины. Иосиф слышал, как кто-то крикнул «Бей буржуев!», слышал как Яша сказал «Вы что, товарищи! Как вам не стыдно! Мы состоим в союзе…», слышал щелчок винтовочного выстрела, потом другой и снова смех. Слышал звон разбитых флаконов на полках. «Мимо!» — подумал Иосиф.

Пули отбросили Яшу назад в салон, он упал навзничь.

— За революцию! За товарища Ленина! — донеслось откуда-то.

Мотор взревел, грузовик отъехал, позволяя дневному небу осветить расползавшуюся по блестящему стеклу лужицу блестящей крови. На осколке стекла виднелся обрывок бумаги с буквами «юз парикмахеров и подм».

Настоящие демоны — те, кто направляет эту темную злобу. Ленин и Троцкий. Господи, вряд ли ты меня послушаешь, но пусть с ними что-то случится. Гибнет столько хороших людей, почему нельзя убить их?

Иосиф похоронил Яшу и остался один.

Соседи сочувствовали, стояли за него в хвостах, приносили по его карточкам хлеб и сахар, смотрели в пол, вздыхали. Смертью их было не удивить, случайные смерти составляли привычную тему бесед вечером при свечах, о них писали в газетах, их видели своими глазами.

Из всех чувств Иосифа самым сильным, как ни странно, стала не скорбь, а ненависть. К этим рожам — солдатам, матросам, к этим хамам, разъезжавшим и пялящим из своих винтовок. Дремучая агрессия, которую хоть как-то сдерживало павшее государство, вырвалась наружу. И если эти животные придут к власти, а это все уже считали вопросом решенным, начнется бог знает что. Оставалось надеяться, что нормальные люди сумеют все-таки собраться и дать отпор. Остались же в России нормальные люди? А удивительно, что руководят этими бесами не убийцы и каторжники, а приличные господа, дворяне, а то и вовсе евреи. Ленин не еврей, но человек с образованием. Как? Как? Эти умные главари — они во всем виноваты. Без вожаков эта стая разорила бы ближайший склад спирта, на том бы революция и кончилась. Настоящие демоны — те, кто направляет эту темную злобу. Ленин и Троцкий. Господи, вряд ли ты меня послушаешь, но пусть с ними что-то случится. Гибнет столько хороших людей, почему нельзя убить их?

Иосиф не рассчитывал, что господь его услышит и проводил время в немом оцепенении, сидя в пальто в кресле в темноте, ожидая смерти — своей и всего мира. Поэтому когда ночью он услышал требовательный и уже знакомый стук прикладов в дверь, то даже обрадовался — близилось избавление. Никакого желания досматривать этот скверный спектакль до конца у Иосифа не было. Он не открыл, дверь высадили, послышался топот и грубый голос:

— Есть кто живой?

Топот раскатился по комнатам, добрался до гостиной, где сидел Иосиф, кто-то ткнул его в плечо.

— Вот он, живой! — весело сказал матрос, на этот раз это был матрос, в черном бушлате. — Осип Дорофеев ты будешь?

Глаза резанул свет карманного фонаря.

— Я.

— Собирайся папаша, поедем, дело есть.

Иосиф машинально собрал саквояж с бритвой, ножницами, помазком, салфетками, мылом и мыльным камнем. Двое матросов вывели его на улицу, усадили в авто на заднее сиденье, сели по бокам и куда-то повезли. Снег еще не выпал, улица была черна и пустынна. Поездка оказалась недолгой, остановились возле Смольного института. Окна его горели электрическим светом, вокруг сновали и перекрикивались вооруженные люди. Иосифа провели через парадное, потащили по прокуренным лестницам, сквозь толчею дурно пахнущих солдат и оставили в небольшой комнате. Он сел на стул, немного удивляясь собственному спокойствию.

В комнату вошел человек в шинели, но при пенсне, аккуратной бородке клинышком в комплекте с импозантными усами. Некоторое время он в молчании разглядывал Иосифа, нервно покусывая губы, видимо не зная, с чего начать.

— Вы парикмахер? — наконец спросил он.

— Да, — меланхолично ответил Иосиф.

— Есть срочная работа. Нужно побрить одного… — человек запнулся. — Одного клиента. Вы готовы?

— Да.

— Вы как себя чувствуете?

Иосиф поднял глаза на нервного собеседника.

— Я брею клиентов уже сорок лет. Я справлюсь.

— Хорошо, вот тут зеркало, стол…

— Мне понадобится горячая вода.

— Вода? Ах да, конечно.

Он кивнул одному из матросов и вместе с ним вышел. Второй матрос стоял в углу, шмыгая носом, и не сводил глаз с Иосифа.

Иосиф разложил на столе свои рабочие принадлежности, вскоре господин в пенсне и матрос вернулись, на столе возник чайник с кипятком и глубокая тарелка. В комнату вошел еще один господин, лысый, в костюме-тройке. Его щеки покрывала рыжая щетина. Господа-товарищи переглянулись, посмотрели на Иосифа. Тот, что в пенсне, развел руками, лысый пожал плечами, улыбнулся.

— Здравствуйте, голубчик! — жизнерадостно сказал он, заметно картавя. — Вы уж извините, что подняли вас среди ночи, но дело такое, что не требует отлагательства. У нас сегодня… В общем, не могли вы меня побрить?

— Я к вашим услугам, — привычно ответил Иосиф. — Оформим в лучшем виде.

Война войной, а людям надо бриться, подумал он. Однако этот лысый, кажется, я его где-то видел…

Иосиф сделал приглашающий жест и начал возиться с мылом и водой, лысый сел на стул, продолжая принужденно улыбаться.

— Я обычно ношу бороду и усы, но тут начал бриться, однако же с непривычки позабыл бритву, когда переезжал.

Лысый как будто все пытался оправдаться за всю эту странную ситуацию, Иосифу даже стало его жалко. Он тем временем, взбил пену и раскрыл бритву. Матрос сделал шаг вперед и достал маузер из коробки на поясе.

— Опасная бритва, Вла… — господин в пенсне осекся. Повисла пауза, лысый взглянул в глаза Иосифу, но видимо ничего не увидел в них, кроме усталости.

— Я думаю, ничего страшного. Я думаю… Как, простите, вас величать?

— Осип Давыдович, — ответил Иосиф.

— Я думаю, Осип Давыдович постарается быть очень аккуратным.

— Обижаете, ваше благородие, — ответил Иосиф, даже не успев подумать. Роль парикмахера со всеми ее репликами въелась в его сознание и никакие катаклизмы не смогли бы его заставить разговаривать с клиентом по-другому. — Мы сорок лет господ бреем, стрижем, укладываем, все довольные оставались и еще приходили.

— Господ, — хохотнув, повторил матрос и издал неприличный звук.

— Архипов! — одернул матроса тот, что в пенсне.

— А меня можете называть товарищ Иванов, рабочий Сестрорецкого оружейного завода. Так что давайте по-простому, без господ.

— Извиняемся, привычка.

Иосиф сделал лезвием еще одну гладкую дорожку на шее клиента. Он почувствовал, что руки начинают дрожать. Вот сидит тот самый человек, который заварил всю эту кашу. Который выпустил на волю эту злобу, этих бешеных псов

Товарищ Иванов повесил пиджак на спинку стула, расстегнул воротник сорочки, поднял подбородок. Иосиф намылил ему шею и щеки. Присутствующие не сводили с него глаз, в другое время это бы, наверное, раздражало, но отупение, начавшееся несколько дней назад после смерти Яши сделало его неуязвимым для каких бы то ни было эмоций. Иосиф поднес бритву к шее клиента в гробовой тишине, казалось, что все перестали даже дышать. Клиент нервно сглотнул, Иосиф аккуратно провел лезвием вдоль шеи, справа снизу вверх и вытер его о салфетку. Присутствующие выдохнули.

— Я думаю, вы можете нас пока оставить, товарищ Каменев, — сказал Иванов.

— Конечно… — снова запнулся господин в пенсне. — Конечно.

Он подошел к двери, открыл, снаружи послышался шум, голоса и среди них Иосиф услышал чей-то требовательный вопрос:

— Товарищ Каменев, а где Ленин? Где товарищ Ле…

Каменев захлопнул за собой дверь, но до Иосифа донеслись его слова «Он занят!»

Ленин… Иосиф бросил взгляд на клиента. Вот где он его видел. На фотографии у Яши. Только тогда он и правда был изображен с бородкой и усами. Ленин. Тот самый Ленин! Иосиф сделал лезвием еще одну гладкую дорожку на шее клиента. Он почувствовал, что руки начинают дрожать. Вот сидит тот самый человек, который заварил всю эту кашу. Который выпустил на волю эту злобу, этих бешеных псов. На вид совершенно обычный человек — средних лет, не высокий не низкий, дышит, моргает, у него растут волосы на лице, и их можно сбрить. Но ведь если разобраться, он — исчадие ада, монстр, на руках которого как минимум вся та кровь, которую за последние месяцы пролили революционные солдаты, это он выпустил их из клеток и дал команду «фас!». А сколько еще будет, если произойдет новый переворот? А ведь он произойдет. Раз сам Ленин пожаловал в Петроград, то переворот на носу…

Иосиф расправился с правой стороной шеи и принялся за левую. Ленин прикрыл глаза и как будто дремал. Матросы по-прежнему не сводили глаз с парикмахера.

Интересно, он сам осознает масштабы всего происходящего? Последствия своей, так сказать, деятельности? Ну конечно, он знает. Знает, что гибнут невинные, но, видимо, считает эту жертву оправданной. Ради какой-то там цели, какой-то идеи, которая бурлит под этим черепом. И тем не менее собирается продолжать, жизни, человеческие жизни его не волнуют.

Иосиф брил Ленина и холодел от ощущения, что он приблизился к самой истории, к человеку, который как капсюль в патроне, взорвал порох и пуля сейчас вылетит из ствола. Если бы не он, не этот лысый человек, никакого взрыва могло бы и не быть. И они еще спорят о роли личности в истории! Вот она, та самая личность. Не было бы ее, не было бы и истории. Так, пошумели бы и разошлись. Ведь только если представить, что Ленина бы не было или он бы погиб… Только тут Иосиф осознал, что держит в руках идеально острую бритву, а в сантиметре от нее пульсирует сонная артерия товарища Ленина. Побрив тысячи мужчин на своем веку, он успел позабыть, что может сделать острое железо с мягкой человеческой плотью. Он никогда не воспринимал свою бритву, как оружие, только как инструмент. А ведь рассказывал как-то один словоохотливый посетитель, банкир, работавший с англичанами, что у них есть сказка про парикмахера, который резал горло своим клиентам, Иосиф тогда еще посмеялся… Как же его звали? Помнил ведь, какое-то имя, связанное со свиньями… Свини Тодд!

Один из матросов достал папиросу и закурил. Второй, посмотрев на первого, тоже закурил. Ленин открыл глаза, поморщился, но промолчал. Иосиф принялся за подбородок.

Бог, оказывается, не только слушал его все эти годы, но, как и предполагалось, имел жестокое чувство юмора. Ты просил, чтобы с Лениным что-то случилось? Пожалуйста, все в твоих руках. Буквально. В твоей правой руке, действуй, Осип Давыдович!

Одно движение, думал он. Одно движение, и нет больше Ленина. Революция отменяется, в город входит корпус генерала Краснова, застрявший сейчас где-то на полпути с фронта, временное правительство наконец приходит к согласию, буржуев больше не режут, жизнь входит в нормальное русло, Россия спасена. Одно движение. Вот она — сонная артерия, пульсирует под чисто выбритой кожей. Надрез глубиной пол-дюйма и человека уже не спасти!

Иосиф украдкой вытер рукавом вспотевший лоб. Бог, оказывается, не только слушал его все эти годы, но, как и предполагалось, имел жестокое чувство юмора. Ты просил, чтобы с Лениным что-то случилось? Пожалуйста, все в твоих руках. Буквально. В твоей правой руке, действуй, Осип Давыдович!

Иосиф облизнул пересохшие губы и начал скрести верхнюю губу антихриста. Хорошо. Хорошо. Вот сидит человек, виновный во всем, что творится. В том, что женщину забили до смерти из-за яблока, в том, что солдаты не просто палят по прохожим, а еще и смеются при этом, в том, что не убирают улицы, в том, что очереди… Да в конце концов в том, что убили Яшу! Это он, Ленин, убил Яшу… Одно движение. Но матросы тут же расправятся с ним. Готов ли он отомстить и заодно спасти Россию ценой жизни? Если подумать, то, наверное, готов. После смерти Яши жить стало не за чем. Он и так уже стар, он хотел умереть, хотел, чтобы его, как Яшу, расстреляла пьяная матросня. Так вот же — шанс!

Иосиф попытался представить, что он сейчас зарежет Ленина. Зарежет человека. Нет, он не человек! Он исчадие ада. Но перед ним сидел именно человек — явно уставший, уже немолодой, в костюме. Да и умирать после этого самому вдруг оказалось страшно. Или надо просто не думать, зажмуриться и…

— Товарищи, — подал голос Ленин, — вы бы хотя бы открыли окно, дышать решительно нечем!

Матросы смутились. Один открыл окно, другой сказал:

— Прощенья просим…

— Если так хочется курить, идите в коридор. Здесь я в полной безопасности и освобожусь через?.. — Ленин бросил вопросительный взгляд на Иосифа.

— Минут десять, ваше благ… Простите, привычка.

Это был идеальный момент для убийства. Ленин сидел с закрытыми глазами. Иосиф глубоко вдохнул. Наметил точку на шее, занес руку…

Матросы, совершенно растеряв былую решительность движений, боком отступили к двери и вышли. Сейчас они были похожи не на псов революции, а на обыкновенный деревенских мужиков, которые с пониманием, которые знают границы дозволенного. Нормальные люди, проще говоря. И вот что с ними сделал этот вождь…

Однако теперь ситуация стала совсем невероятной. Иосиф почти слышал, как бог заливается громовым смехом наверху. Тебе мешали матросы — нет их больше. И окно открыто. Чик — и можно даже сбежать. Осталось только, чтобы Ленин сам взял из рук Иосифа бритву и перерезал себе горло.

Вождь революции, кровавый антихрист тем временем посмотрел на часы, вздохнул, поерзал на стуле и снова поднял подбородок для продолжения бритья. Иосиф вытер лезвие салфеткой и занялся правой щекой.

Так что же? Решишься? Войдешь в историю? Отомстишь за сына? Это был идеальный момент для убийства. Ленин сидел с закрытыми глазами. Иосиф глубоко вдохнул. Наметил точку на шее, занес руку… Он не мог. Он просто не мог. Он не мог сделать этого. Взять и полоснуть кого-то по шее бритвой. Вместо убийственного рывка он провел бритвой по щеке. Даже странно! Почему я не могу? Я никогда раньше никого не убивал, допустим. Что-то внутри мне не позволяет. Воспитание? Табу? Вера? Страх крови?

А допустим так, рассуждал, Иосиф. Если бы лезвие было отравлено медленным ядом и мне надо было бы всего лишь сделать маленькую царапину. Дело житейское — я бы извинился, промокнул салфеткой, а Ленин умер бы через два дня. Тогда бы я решился? Это все равно было бы убийство, но опосредованное. А если бы я мог отравить лезвие, а порезал бы кто-то другой? Вспомнив паралич воли, перенесенный мгновения назад, Иосиф честно себе признался, что вряд ли бы решился и на это. Рука все равно застыла бы в самый важный момент. Его организм не был приспособлен убивать, вот ведь какая штука! Хорошо, а если бы Ленин тонул, кинул бы я ему спасательный круг? Тут ты вроде никого не убиваешь. Просто ничего не делаешь, и твоей вины нет. Разве пассивность равноценна удару ножа? В конце концов, мы не знаем, сколько людей гибнет от того, что мы чего-то не делаем. Поднялся бы я в тот день обратно в квартиру, Яша бы остался жив. От того, что я этого не сделал, он погиб. Получается я тоже виноват в его смерти?

На всем лице Ленина пена оставалась только на левой щеке. Или все-таки попытаться? Разозлиться. Иосиф ведь ненавидел его заочно. Ты убил Яшу, произнес он про себя, обращаясь к клиенту. Ты его убил. Ты должен умереть, это будет справедливо и правильно. Рука сама добривала левую щеку. Все психологические трюки разбивались о какую-то неведомую ранее стену. Я не могу убить человека. Просто не могу.

Иосифу стало грустно и страшно от того, что он понял разницу между собой и этим человеком. Ленин и такие люди, как Ленин — Троцкий, этот Каменев, эти матросы — они могли взять и кого-то убить. По причине и даже без причины. А такие люди, как Иосиф — не могли. И то, что сейчас творится вокруг, вся эта революция, – не что иное, как победа тех людей над этими. Те, кто может убить, убьют всех, кто не может. Просто истребят всех, кто может брить, лечить, писать, петь, танцевать — делать что угодно, только не убивать. Это битва зла и добра, и зло всегда победит, потому что оно сильнее. А добро — это какое-то недоразумение, которое иногда появляется, как альбинос, но никогда долго не живет. И вся ваша нравственность, весь гуманизм ничего не стоят, потому что будут появляться такие вот Ленины, и гуманизм, даже если ему дадут шанс, будет стоять над ним, над врагом, с острым лезвием, стоять и ничего не делать. Потому что если сделать, то это будет уже не гуманизм. Это — быть одним из них. Не знаю, какой там мир хотят построить эти люди, Яша считал, что справедливый. Но если в нем останутся только такие, как они сами, добра в этом мире не будет, не говоря уж о справедливости. Надежды нет, надежды нет, надежды нет…

Иосиф закончил бритье, вытер руки, побрызгал на них лавандовой водой и протер Ленину шею и лицо.

— Ну вот-с, в лучшем виде!

— Спасибо, голубчик! — Ленин встал, с удовольствием провел по гладкому лицу рукой, посмотрел на часы. — У нас сегодня важная ночь. Завтра вы узнаете удивительные новости! Сколько я вам должен?

— Подарок от заведения.

— Ну что вы! Труд, — Ленин поднял вверх указательный палец, — должен справедливо оплачиваться! Прежде всего. Вот вам десять рублей и спасибо.

Иосиф вышел на улицу, хлебнул свежего морозного воздуха. Со стороны Невы послышался пушечный залп. Надежды нет, подумал он и побрел через Екатерининскую площадь в сторону Шпалерной.