Серхио Де Ла Пава: Голая сингулярность
Серхио Де Ла Пава — второй из четырех американских писателей, которых Colta.ru и PEN America привозят в Россию в рамках программы «Written in the USA / Написано в Америке». 30 ноября в 16:00 Серхио Де Ла Пава прочтет лекцию на non/fiction, а 2 декабря в 17:00 состоится дискуссия в Библиотеке имени Ф.М. Достоевского (модератор — Анна Наринская).
Все это было еще до того, как произошло нечто хоть сколько-то безумное, пока я все еще задумывался время от времени о подобных вещах, о том, как люди превращаются в «объекты»1, то есть о процессе. Думал, что для этого нужны полицейские, а владычица полицейских, Система, нуждается в том, чтобы ей скармливали бывших людей, только так она может нормально функционировать, и потому за год, обычный для города этих событий, принудительному задержанию подвергалось около полумиллиона «объектов». И если из дальнейшего вы усвоите лишь один какой-то урок, пусть это будет следующее: полицейские – не просто неравнодушные прохожие, ставшие очевидцами криминальных действий и прямо-таки вынужденные произвести арест; точнее сказать, что полицейские обладают особой способностью создавать Преступление, производя арест практически когда им вздумается, настолько распространены правонарушения. Соответственно, решение, кому суждено сделаться «объектом», зачастую определялось малозаметными факторами: (не)достаточным смирением кандидата, кварталом, где он проживал и, самое главное, тем, требовались ли конкретным полицейским сверхурочные.
Ничто из перечисленного не объяснит вам в точности процесс, в результате которого кто-то – допустим, именно ВЫ – превращался в объект. Я вроде бы косвенно полуобещал полный отчет, так что вообразите себя сначала на улице, затем – участников инцидента, затем чужая рука давит вам на тыкву, следя, как бы вы не стукнулись об наполовину синий наполовину белый исключительно американский автомобиль с цветным гребнем наверху. Вообразите – это нетрудно, стоит лишь попробовать. Теперь у полицейских в запасе двадцать четыре часа на то, чтобы доставить вас в суд и предъявить обвинение, однако если вы из наблюдательных, то, отслеживая неутомимый ход Времени, поглощающего час за часом, не заметите – и будете правы – никакой торопливости, хоть срок истекает.
Первая остановка – в ближайшем участке, где полицейский, произведший арест (А.О.), предъявит вас другому полицейскому, дежурному сержанту. Он поведает ему о вменяемом вам проступке, двое, говорящий и слушающий, склонят головы поближе друг к другу, определяя, какую статью (статьи) Уголовного уложения штата Нью-Йорк вы нарушили. Сейчас вам предъявят обвинение, неформально, и разобравшись с этим, могут предложить вам снять с себя все до нитки (уместность досмотра обсуждается в то же время) и любезно раздвинуть ягодицы. Личный обыск может стать одним из источников дополнительного обвинения: вас задержали, скажем, за публичное распитие «Хайнекена» из необернутой бутылки – обычно расследование таких проступков сводится к минимуму и штраф назначается сразу по предъявлении обвинения – но тут-то палец в перчатке нащупывает то, что вы более всего желали скрыть, оказывается, вы имеете при себе одно из местного изобилия легко получаемых, но юридически запрещенных анестетических средств в количестве от призрачного остатка былых веселий до нескольких кирпичиков порошка, в местах, которые обычно считаются приватными, то есть в нижнем белье или даже в прямой кишке. А может быть, у вас найдутся другие, не столь популярные разновидности чего-либо, что закон охватывает широким термином «контрабанда». Таким образом незначительное правонарушение конвертируется в существенное преступление, и происходит такое не от случая к случаю, а очень часто. Полиция это знает, а потому не оставляет без внимания даже такую чепуху, как названное выше Распитие спиртных напитков в общественном месте (АК2 §10.125). Люди вроде вас тоже это знают, однако не собираются менять свое поведение, и потому данный процесс гарантирует поддержание количества «тел» на постоянном уровне.
Также следует проявить осторожность и не заработать дополнительные обвинения, противясь аресту, даже словесно, поскольку такое поведение может спровоцировать кое-кого из пацифистов в синем применить в отместку насилие, а это насилие само собой повлечет для вас обвинение в сопротивлении аресту (УК3 §250.30), хотя ради того, чтобы объяснить, откуда у вас синяки, и лучше бы травмы оказались не слишком серьезными, иначе вы получите дополнительную уголовную статью (угроза действием второй степени, УК §102.5 [3]); вот вам достаточно подробное объяснение, каким образом угроза действием из правонарушения превращается в уголовное преступление лишь потому, что в качестве жертвы выступает полицейский.
В участке у вас катают пальчики, окунают каждый по очереди в чернила и прижимают к девственно-белому листу бумаги. Полученный штрих-код отсылают в Олбани и ждут оттуда справку о судимости, растягивающийся гармошкой набор полупрозрачных листков, от которых и зависит, где вы окажетесь. Зависит всё: подобно тому как физика и прочие науки делают прогноз, исходя из прежних событий, так и ваше настоящее будет тем хуже, чем хуже было прошлое, и любой человек в здравом уме не усомнится в том прошлом, какое подтверждается справкой о судимости, ведь тут доказательством выступают непогрешимые отпечатки пальцев, а не сравнительно эфемерные имена и номера полисов социального страхования. Любой человек в здравом уме, подчеркиваю я, поскольку однажды, имея дело с индивидуумом, который упорнейше настаивал, будто напрочь позабыл тот приговор из своей справки о судимости, что казался мне самым памятным (и существенно усугублял его ситуацию), я уточнил, не хочет ли он сослаться в свою защиту на Локка и заявить, что не может быть призван к ответственности за то, чего не помнит, ибо это деяние невозможно атрибутировать его подлинной личности – но тут он уставился на меня пустым взглядом и пустился молоть вздор, все более странный и в нарастающем темпе, пока я не сообразил: он не только отчасти скумекал, о чем я говорю, что само по себе пугало, но и в самом деле был совершенно безумен и мой неуместный намек на Локка оказался последней соломинкой, cтолкнувшей его с обрыва Ось-II-кластер-А4. С тех пор я отказался от подобных выходок.
А.О. предстоит заполнить кучу бумаг, и пока что он запрет вас в камеру участка. Но сначала, если дело сколько-то серьезное, он и его товарищи постараются добыть улики против вас, а поскольку лучшим доказательством чаще всего оказываются произнесенные вами же слова, они потребуют, чтобы вы сделали заявление, и можете мне поверить: к тому времени, как они закончат вас обрабатывать, вы, пожалуй, уже и сами захотите сделать заявление. Потому что если в отношении полицейских действует правило сорока восьми часов, согласно которому сотрудника, обвиняемого в служебных нарушениях, нельзя допрашивать до истечения сорока восьми часов – этот срок предоставляется в том числе и на поиски адвоката по уголовным делам – то вы в данный момент подпадаете под иное правило сорока восьми часов. Оно гласит: полицейские могут мытарить вас и запугивать, лгать, мошенничать, воровать, водить за нос, давать несбыточные обещания и оттягивать официальное предъявление обвинения (потому что при этом назначат адвоката, который безусловно запретит вам общаться с полицией) до истечения сорока восьми часов, если такой срок понадобится, чтобы вынудить у вас признание. И только после этого, а не в момент задержания, как внушают публике развлекательные сериалы, вам напомнят о поправке Миранды, чтобы вымученное признание считалось легитимным.
И это место не хуже любого другого подходит, дорогой читатель, чтобы сообщить тебе о моей склонности отклоняться порой от основного повествования, так что следующее непосредственно за этим отступление о юридической истории поправки Миранды нелюбознательные могут пропустить целиком без малейшего ущерба для общего хода рассказа.
Начало отступления. Итак, Эрнесто Миранда — Миранда, в честь кого названа поправка: в тот самый год, когда, чуть позже, пресловутый стрелок (стрелки) размазал мозги Джона Фицджеральда по Джекки, ему было двадцать три и он устраивал свой гудеж, пожиже. Недоучка с умственным развитием восьмиклассника уже отбыл год за попытку изнасилования. В перпендикулярной вселенной восемнадцатилетняя девушка из Финикса – она, должен сказать, стремилась одеваться как гламурные девицы из журналов и слушать те же записи, что ее самые обожаемые одноклассники – неоспоримо работала в буфете некоего кинотеатра (кстати говоря, это основной источник прибыли для подобных учреждений). Она продавала искусственное масло и жидкие Настоящие Вещи, а закончив, хотела, усталая, отправиться домой. Появляется Миранда и прерывает ее путь домой. Он хватает ее, тащит в свою машину и везет в Красно-Коричнево-Лиловое Цветной пустыни и там насилует.
Ускоренная перемотка на неделю вперед: девушка видит, как ей показалось, машину, в которой едет ее обидчик: Паккард 1953 года. Она сообщает об этом полиции, указав номер: DFL312. Этот знак, как выяснилось, стоял на Олдсмобиле, но полиция уточнила, что номер DFL317 действительно зарегистрирован за Паккардом 1953 года – автомобилем, принадлежащим Твиле Хоффман, подружке Эрнесто. Вперед на 2525 Уэст-Марипоса («Западная Бабочка»), где обнаружен Миранда, соответствующий данному девушкой описанию внешности. Его арестовали и поставили в ряд с другими типами. Девушка сказала, что он наиболее схож с насильником, однако не сумела однозначно его опознать.
Детективы завели Миранду в комнату для опознания номер два, сообщили ему, что он опознан, как насильник, и спросили, не желает ли он сделать заявление. И они получили его письменное и подписанное признание, понадобилось два часа, чтобы его добиться после первоначального отрицания вины, и в признании имелся абзац с формулой: он осведомлен о своих правах. Дело Миранды передали в суд и назначили ему адвоката. Однако адвокат, Элвин Мур, человек многоопытный, честно отработал сто долларов, заявив, что признание получено незаконным путем, поскольку никто не предупредил Эрнесто прежде, чем тот сделал заявление, о его праве на адвоката. Судья возразил – никоим образом не принимается – и после того как присяжные выслушали признание и оно произвело на них должное впечатление, он выписал Эрнесто рецепт: от двадцати до тридцати лет пребывания в специальном учреждении. Эрнесто поинтересовался, может ли он подать апелляцию. Да на здоровье!
Американский союз гражданских свобод подхватил это дело и через 976 дней представил суду, чье решение является окончательным, и адвокат Джон Флинн сказал, точная цитата (разумеется, нет): «Слушайте, парни, я обращаюсь к вам так потому, что до О’Коннор и Гинсберг5 еще далеко, эта ваша Пятая поправка защищает только богатых и могущественных, у кого хватает мозгов, чтобы понимать свои права, или денег нанять адвоката». Верховные под водительством Уоррена согласились с этим доводом и приняли решение, осчастливившее примерно пять человек: впредь, до того, как терзать какого-нибудь необразованного слабака, до которого никому нет дела, выбивая из него признание в грехах, подлинных или воображаемых, полицейские обязаны информировать его о правах, которые он не успел изучить на уроке обществознания в восьмом классе. Как обычно делается в этих чрезвычайно редких случаях, приговор Миранде был отменен и дело было направлено на пересмотр. Повторный суд вынужден был обойтись без скомпрометированного признания, следы борьбы отсутствовали, опознание сомнительно. Однако судьба, как это чрезвычайно часто бывает, оказалась на стороне прокурора: гражданская жена Миранды, вышеупомянутая Твила, дала показания: Миранда рассказывал ей о совершенном насилии. То обстоятельство, что она и Миранда как раз проходили через ожесточенный (а бывает иначе?) спор об опеке, предпочли проигнорировать и новые присяжные сказали что-то насчет – вот вам, верховные, мы согласны с решением первой инстанции. Миранда затем был помилован, а в тот год, когда страна праздновала свое двухсотлетие, был зарезан в пьяной драке в Финиксе. Одному из его убийц полицейские при задержании потрудились прочесть права согласно поправке Миранды по-английски и по-испански. Конец отступления.
Разумеется, это предупреждение сделалось настолько общеизвестным, что вроде бы уже и не воспринимается сколько-то осмысленно, и хотя вооруженный человек непременно вам укажет, что вы вправе хранить молчание, то есть вправе усложнить ему работу, вправе затруднить сбор показаний, которые потом станут уликами против вас, вправе снижать шансы угодить в тюрьмы, вы почти неизбежно откажетесь от этого права. А потом, когда кто-нибудь вроде меня спросит, много ли вы рассказали в полиции, вы ответите утвердительно и добавите что-то вроде: Он сказал, меня отпустят, если я подпишу признание или Они знали, что я не стрелял, поэтому обещали мне легкую статью, если я расскажу об ограблении или, возможно, Я хотел, чтобы они услышали мою версию произошедшего или Мама велела все им рассказать или так: Я рассказал им, что произошло, но не под протокол, значит, это еще не признание, верно же? Или даже: Они сказали, как только я обращусь к адвокату, полиция уже ничего не сможет для меня сделать и тому подобная душераздирающая чушь. Вы обрушиваете на меня все это, и я подбираю челюсть с пола, потому что меня не волнует благо вашей души, меня волнует лишь, что будет во благо или во вред моему делу, а ваше признание однозначно ему во вред.
И вот еще небольшое отступление, специально о том, почему признание всегда плохо или по меньшей мере это классическая заведомо проигрышная сделка, независимо от того, в чем именно вы признаетесь. Поймите: если сказанное вам выгодно, можете быть уверены в том, что это нигде не всплывет, ведь сторона обвинения вовсе не обязана предъявлять ваши слова на суде или вообще кому-либо о них сообщать. И напротив, в той куда более вероятной ситуации, когда сказанное омрачает ваши перспективы, скорее всего, это признание вынудит меня доказывать, будто полицейский неверно истолковал услышанное или недолжным образом повлиял на признавшегося или, совсем плохо, полностью сочинил все. Только рассуждать об этом мне предстоит на Манхеттене, а не в Бронксе или Бруклине, а это означает, что у большинства присяжных в прошлом учеба в университете и хорошие няни, то есть никто из них не склонен верить в подобные злоупотребления со стороны полиции, и преступнику вроде вас уж точно их не разубедить.
Вернемся к бумагам, которые А.О. заполняет на вас в соседней камере. Он черкает, и клюет, и расставляет ловушки, задавая вам между делом вопросы (по большей части о происхождении — имя, адрес и так далее, для этого, по единодушному мнению большинства носящих мантию, не требуется предварительно зачитывать поправку Миранды), и вы этого, вероятно, не понимаете, но ваше будущее закладывается там, между страниц полицейского рапорта. Поскольку этот рапорт подпадает под «правило Росарио», то есть будет передан вашему адвокату в какой-то момент – скорее всего, за несколько секунд до начала судебного заседания. И даже на столь поздней стадии эти бумаги, поверьте мне, будут для адвоката единственными искренними друзьями в том мрачном мире, где он действует. Друзьями, потому что во всей своей болтологической красе они содержат те первоначальные заявления, которые полицейскому придется теперь в точности повторить или же обнаружится несоответствие, и тогда, если это в ваших интересах, адвокат поднимется на процессе и будет размахивать документами у полицейского под носом, будто это святая истине святее не бывает, друг.
____________
1 В оригинале body со словарной статьей, поясняющей использование этого слова в полицейском сленге.
2 Административный кодекс (A.C.).
4 К этой группе относятся расстройства личности параноидного и шизофренического типа.