Ледяной обморок

Сначала Владимир увидел нечто невообразимое. На расстоянии вытянутой руки прямо перед ним в воздухе висела небольшая… как же это назвать... с трудом найдя нужные слова, Владимир подумал: «стая стрекоз». Стрекозы в одно мгновенье окружили Владимира и стали энергично его клевать. Это было очень странно, помимо того, что просто больно: стрекозы были крупные, тяжелые, с клювами как у птиц — меньше в размерах, но зато острыми. Впрочем, Владимир об этом не думал.

Ему удалось, хоть и с трудом, подняться на ноги. Одной рукой он отбивался от стрекоз, другой пытался заправить выбившуюся из брюк рубашку; кровь проступала на ней яркими мазками.

Кровь была и на асфальте. Неподалеку стоял автомобиль с чуть примятым капотом и сеткой трещин на ветровом стекле. Водитель дергался в салоне и все никак не мог открыть заклинившую дверь.

Вдруг прекратились все звуки, включая крики неизвестной женщины и вой полицейских сирен. Тишина длилась один миг и была столь внезапной, что Владимир услышал далекое, идущее с полей, гудение высоковольтных линий. Стали появляться первые зеваки; они притормаживали, подходили к бордюру, интересовались. Владимир почувствовал себя неловко. Усугубляли положение проклятые стрекозы, не дававшие ступить и шагу.

Справившись с рубашкой, он принялся лупить насекомых кулаками направо и налево, расчищая себе путь к тротуару. Люди смотрели на кровь на асфальте; на разбитое ветровое стекло; на водителя, который сумел все же выбраться и теперь сидел возле своего авто — бюджетного семейного «Рено».

Стрекозы отстали наконец от Владимира. Сбились обратно в стаю и в один миг растворились в пейзаже, точно их и не было.

Владимир почувствовал холод и начал застегивать куртку; тут обнаружилось, что две пуговицы оторваны с мясом, да и вообще куртка была изрядно потрепана. Владимир огляделся. Прохожие не обращали на него внимания; теперь все столпились возле машины и что-то там разглядывали. Понимание того, что там могло быть, постепенно проникало в его сознание, принуждало к действию: Владимир направился к ближайшим домам, чтобы дворами уйти подальше от этого места, от этой ситуации, которую он назвал про себя «точкой разрыва дневных снов». Это звучало как-то выспренно, но размышлять над точностью и красотой формулировок теперь не имело смысла; все привычное осталось позади.

Никто его не преследовал, и это вызвало в нем приступ сумбурной, немного щенячьей радости. Владимир тихо засмеялся. Пройдя пару кварталов, он вдруг ощутил острое желание посидеть на скамейке во дворе; что-то неуловимо детское было в этом желании, и если бы стоял во дворе деревянный гриб с песочницей, Владимир, без сомнения, предпочел бы их. Немного смущало, что на скамейке, единственной во дворе, уже сидел местный старожил; люди перестали вызывать какой-либо интерес, скорее, легкую брезгливость и отторжение. К счастью, старик не обратил на него внимания. Посидев минут десять, Владимир собрался уходить, как вдруг старик начал говорить:

— Господь всемогущий... за что же мне это... эти мучения... Разве я заслужил... Разве жил распутно, неправедно...

Он постепенно повышал голос; прохожие, глядя на него, ухмылялись, и в улыбках их ощущалось превосходство, будто они оказались причастны тайному знанию. Владимир почувствовал, что его что-то связывает с ними: они уже не были людьми в привычном понимании, они пережили «разрыв дневных снов», как сказал бы, возможно, Владимир; каждый — при своих обстоятельствах. Этот двор, вероятно, был одной из многих точек, где их траектории пересекались. Владимир поднялся и пошел потихоньку дальше, к торчащему над крышами шпилю высотки.

— Когда это кончится! — уже почти кричал старик. — Когда ты позволишь мне, как всем!.. Что ж я как пес старый... больной... избавь меня! Не держи! Дай уйти!..

Вскоре крики его затихли. Владимир переходил из одного двора в другой, когда дорогу ему внезапно преградил овраг. Склоны его заросли густой травой, а далеко внизу — до самого дна — виднелся лед. Дна оврага, впрочем, не было видно, его скрывал туман. Лед искрился в лучах заходящего солнца. Владимир засмотрелся на блики и отражения, на узоры, которые рождались из трещин на льду… поймав себя на мысли, что видеть теперь стал гораздо лучше, чем раньше, точнее сказать, совершенно иным способом, как будто пространство под силой его взгляда распадалось, и далекие вещи притягивались к нему, как притягивается магнитом железная стружка.

И тут он увидел мальчика. Он был совсем неприметным, этот мальчик, и если бы Владимира попросили описать его внешность, он только развел бы руками и сказал, что таких мальчиков много бывает на зимних горках, и еще, пожалуй, добавил бы, что в руках у него были обычные детские санки.

— Эй, дяденька, — окликнул мальчик, — вы давайте уж побыстрей! А то меня мамка накажет — уже два раза звала. Мне правда домой очень нужно!

Он немного даже подпрыгивал от нетерпения.

— Идемте вниз, тут сначала пешкодралом надо!

Они начали спускаться и вскоре достигли льда. Владимир сел в санки; он как-то сразу понял, что дальше ему следует продолжать путь самостоятельно.

— А монетку? — спросил вдруг мальчик.

— Какую монетку? — скорее подумал, чем сказал вслух Владимир.

— Как какую? — мальчик удивился. — Все вам объяснять нужно, а у меня времени в обрез! Да вы пошарьте в карманах, там наверняка завалялось.

И действительно, монета нашлась. Это был старый дореформенный рубль, неизвестно как оказавшийся в заднем кармане брюк.

— Подойдет? — подумал Владимир, рассматривая рубль.

— Годится! — обрадовался мальчик. — Внизу вам понравится: там звери всякие, замки диковинные, много всякого интересного. Вы только из колеи не выпрыгните. Там везде лед, я вон как колено расшиб!

Мальчик приподнял полу пальто, подтянул штанину. На колене красовался свежий синяк.

— Долго же вы шли, — говорил он Владимиру, улыбаясь, — я уж замерзать стал! Ой, мамка зовет...

Владимир услышал далекий отрывистый звук, точно в небе лопнула струна.

Мальчик толкнул санки вниз, в широкую колею. Полозья боднули стенки, звякнули, скрипнули, и санки, набирая ход, покатили. Ветер шумел в ушах, холод впивался крючками в руки и лицо, колея извивалась как огромный застывший червь, санки катились быстрее и быстрее. Единственное, чего опасался теперь Владимир, — на полном ходу вылететь из санок или потерять колею.

Когда санки нырнули в густой туман, Владимир перестал волноваться, дорога пошла ровная и прямая, видно ничего не было. Стало будто бы немного теплее. В голове заиграла какая-то давняя мелодия, Владимир стал насвистывать... Вскоре санки заскрипели (вероятно, кто-то посыпал лед в этом месте песком) и остановились. Владимир приехал.

Все вокруг искрилось и слепило глаза. Солнце висело на сверкающей белой нитке, какие оставляют в небе самолеты. Встречающих не было, наверное, он приехал слишком рано. Ну, это не беда, решил Владимир, можно пока погулять, осмотреться…

* * *

Когда он поднялся по отлогому склону (здесь было много плоских, будто пришибленных сопок), кто-то издали замахал ему рукой. Владимир несколько раз махнул в ответ и побежал вниз, увязая в мягком снеге; такой снег, как здесь, он видел только в детстве, в маленьком районном городке — когда пнешь ногой сугроб, и он разлетится на мириады маленьких сияющих снежинок, и можно ловить их ртом, и лепить снежки, и ползать по снегу, и играть в хоккей до умопомрачения, до того момента, когда тебя позовут домой, а уж там, на пороге, смахнут веником с шапки и с пальто намерзшую ледяную кольчугу, до самой последней ледышки, хотя нет, самую последнюю можно спрятать во рту и перекатывать, чтобы она тихонько позвякивала о зубы, пока не растает.

Рассказ впервые опубликован в литературно-философском альманахе «Контекст-9». Публикуется в авторской редакции.