Хармс на час
Вечер, в лицо летит мокрый снег, петербуржцы и гости города медленно прогуливаются по Невскому, а я спешу на премьеру спектакля «Квартира. Разговоры». Мне на набережную Мойки — в одно из самых поэтичных и загадочных мест Петербурга. Отсюда рукой подать до Дворцовой площади, в каком-то из домов живет семья Боярских, в здании под номером 12 под крики Натальи Гончаровой умирал Александр Пушкин. А мне — в Серебряный век.
В приглашении, оформленном как телеграмма, сказано, что нужно найти дом 40. Ориентир — черные ворота у кафе «На абордаж!». Третий этаж, позвонить в колокольчик — откроют. При входе предупреждают, что лучше убрать телефон, — так проще погрузиться в атмосферу «Квартиры».
Здесь нет ни сцены, ни зала. Не сразу понимаешь, кто тут актер, а кто зритель. «Это квест?» — спрашиваю у хозяев, которые протягивают мне бумажку с заданием. «Нет, конечно, и даже не иммерсивный театр», — отвечают они и просят не говорить им, что написано на полоске бумаги. «Можете его выполнять, а можете не выполнять», — улыбается Борис Павлович. Именно он срежиссировал «Квартиру». Этот инклюзивный проект стал продолжением спектакля «Язык птиц», в котором профессиональные артисты играли наравне с людьми с расстройством аутистического спектра из центра «Антон тут рядом».
По легенде, в этой квартире жил обэриут, хотя сам он мог и не подозревать об этом. Как такое могло быть? Неизвестно. Но участники постановки слушают тексты знаменитых обэриутов и исследуют особенности быта. И гостям предлагается делать то же самое.
Здесь уместно пояснить, что ОБЭРИУ, или Объединение Реального Искусства, — это группа писателей и деятелей культуры, которая существовала в 1927 — начале 1930-х гг. в Ленинграде. Обэриутами были Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов, Юрий Владимиров, Игорь Бахтерев, Дойвбер (Борис Михайлович) Левин. В качестве метода изображения действительности они использовали искусство абсурда, отмену логики и общепринятого времяисчисления в поэтических произведениях. Обэриуты выступали публично, подвергались критике. Одновременно с тем существовал домашний кружок, который определял художественное направление объединения, его активность и философию. Судить о нем можно по сочинениям Леонида Липавского «Разговоры».
Коммунальный рай воссоздан с поразительной точностью. Стопки книг, перевязанных бечевкой, газеты с заголовками вроде «Нанести поцелуй» или «Учитесь слагать стихи!». Все нарочито театрально и реалистично одновременно. Один из актеров курит мундштук и беседует с консулом королевства Нидерланды о созвездиях, другой — катает детскую лошадку на веревочке, третий — перекатывает бусины на детских счетах. В одной из комнат играют в настоящие обэриутские шахматы, рядом в печи трещат дрова. В соседнем помещении гости печатают под диктовку на старых печатных машинках с западающими клавишами. Присоединяюсь, но никак не успеваю за чтецом. Перехожу в детскую, встаю у окна и понимаю, что двор-колодец — это когда ты наблюдаешь за тем, что творится на соседской кухне, словно она у тебя дома. До окна квартиры напротив можно дотянуться рукой — там тоже была коммуналка. Неожиданно меня приглашают сесть на стул и прочесть наугад любой отрывок из книги. Удивительная игра: ты читаешь предложение — сидящий напротив актер придумывает смешное продолжение. Получается забавно, вроде «Павел решил вздремнуть… Но внезапно упал с коня».
Спустя пять минут начинается гадание. Обэриутское, конечно же. Можно встать на весы и озвучить цифру. В ответ читают то, что написано на странице, номер которой совпал с твоим весом. Мне нагадали сохранить отличную фигуру до старости, питаясь кефиром и фруктами.
На стене висят вымпелы с названиями городов. Успеваю заметить Воронеж и вижу, что все стремительно перемещаются в соседнюю комнату, к пианино. «А знаете что? Я спою вам сегодня “Кукушку”», — залихватски отставляет руку в сторону Максим, студент центра «Антон тут рядом». Через минуту обнаруживаю, что подпеваю в общем хоре: «Я не забуду никогда / Последней встречи у опушки. / Откуда в этой тишине / Взялась разлучница кукушка. / Ку-ку, да ку-ку. Еще ку-ку…» Песня звучит у меня в голове еще пару дней после спектакля.
Сразу после всех приглашают за длинный стол — из комнаты в коридор через кухню длинной цепочкой выставляют гладильные доски. По ним стучат в такт заунывно-пронзительной застольной песне. Так же быстро доски убирают и начинается чаепитие. И здесь уже окончательно теряется различие между приглашенными и артистами и начинаются настоящие разговоры. «Театр соучастия, театр-сопереживание, театр-встреча и театр-полилог», — так определила происходящее петербургский критик Жанна Зарецкая. Может, вы найдете свое определение, забежав в гости, например, в январе.