Ростислав Амелин: Грибы зла

Не знаю, я был недолуплен в детстве или родился настолько мерзким, что не был достоин любви самых близких, как существо простое, телесное, но мне давно стало ясно, что я — создание грязное, что я — мешок для дерьма из костей и мяса, а не венец творения. И я нашел в этом радость, я с детства пачкал чужие жизни, как занавески — порой сморкался в них, вытирал об них сперму, слюну и кровь — занавески всегда были рядом со мной, не попрекали меня ни в чем и не боялись меня. «Удар по статусу» в российском обществе гораздо больнее физических травм, поэтому мы станем лжецами, тиранами, но не лохами обдроченными, и даже не помним того, что делаем, когда наслаждаемся некой «дрянью», пока нам пальцем не ткнут на камеру и не покажут в программе «Максимум». Интим — как секс с собакой на яхте или золотой сортир на закрытой даче, как БДСМ с официантами в рясах на День Победы в самолете во Францию — есть многие вещи, скрытые от признания, составляющие 95% всех материальных действий; они восходят как маки, процветают как СПИД, назревают как войны, раскрывают свои коробки как воры в законе и размножаются тихими спорами в обществе, где и произрастают. Я заслужил, с позиции этики, говоря все это, сгрызая пальцы, не моясь днями, ходя в дырявой одежде, рисуя слизь на листках бумаги, но я всегда получал по норме, и как сейчас помню жжение мяса на жопе в своей кроватке обоссаной, пока на кухне играла 9-я симфония Бетховена, «Ода к радости».

Владимир

Прими Владимира в сердце своем, скажи «Владимир — это мой выбор», и тогда Россия вновь станет единой внутри тебя. Скажи «враг мой — тот, кто посягает на мой крайне трудный выбор», и тогда… Отвечу так: я вижу 1 раз в день в новостях его лицо, а по периметру новости из разных участков страны о том, что происходит либо бардак, либо удои. В России вечно бардак, и всегда, и поэтому всегда в ней будет и удой, которым можно будет гордиться века, многие века, он должен не достаться никому, даже нам, пока не задохнется под куполами и люками, в саркофаге.

Владимир такой же, как и мы, он человек, у него есть тело и душа, и тело любит бардак, а душа — удои. Владимир — примат, как и мы все, у него есть мозг и социальная роль, он выбирает то, что выгодно ему, а не другим, как и многие — не все, но… Когда мы выбираем маленький комфорт, а общее дело — как-нибудь само, когда мы перекладываем ответственность на других, хороших или плохих, за добрые или за злые дела, тогда мы — суть России, которая не зря похожа на…

Тьма — это когда никто, никто не узнает правду, никто не увидит тебя не в тех местах, не с теми людьми, когда никто не узнает, какие подменяются факты или цифры в табелях и скандалах, когда никто не узнает твоей роли в страданиях других никогда, никогда. Тьма все это скроет. И пока мы выбираем эту Тьму как царство — как то, в чем мы живем с вещами и людьми, до тех пор Владимир будет править, один, совсем один, в высокой башне над всеми нами. И Путин исполняет его роль лучше других; работает, талантливо говорит на камеры, духовно растет, умеет понимать нашу боль.

Скажем «ВЛАДИМИР, Я — ТВОЙ РАБ. ЦАРСТВО ТЬМЫ — МОЕ ЦАРСТВО» и подумаем над абсурдностью этой фразы.

Фантазм

Желал отдаться очень стремному деду, который дергал меня за яйца в час пик в метро со станции «Коломенская» до станции «Театральная», я не заметил сразу, что происходит, мой член почувствовал какой-то нежный удар, как бы случайный прострел и неожиданный взрыв, сначала подумал, что обознался, но это случилось вновь, и тут вдруг кровь во всех моих местах закипела так, как будто я, не знаю, как будто я оказался в вакууме, в груди разнесся оглушительный ветер-*****, такое состояние, когда тебя нереально впирает, и я не сразу соотнес все это с нереально стремным дедом, который стоял прямо напротив меня и как-то умудрялся, как, я не знаю, в чем дело, но у меня так никогда не вставало в публичном месте, хотя дрочил я пару раз прямо на уроке, под партой, кончал в трусы, но стремный дед, блин, делал с членом что-то нереальное, меня как будто кинуло в прорубь и одновременно в сауну, я думал «*****», ведь все сейчас вокруг это видят, такая жесть вообще, хотя какое мне дело в принципе, я протекал, а люди смотрели куда-то глубоко в себя, казалось, им было вообще насрать, и я… расслабился. А стремный дед стоял спиной ко мне, не знаю, как ему удавалось так метко, мой член был полностью в его руке, при этом через джинсы, и я тогда внезапно подумал «вау», а что, если и я попробую так сделать деду, и аккуратно положил руку ему на член, и он накрыл ее своей второй ладонью и стал «учить, как надо», но скоро поезд приехал, и мы разлучились. На короткое время, впереди было еще 3 станции, и, когда вагон наполнился вновь, еще прочнее, на этот раз мы сразу подстроились так, чтобы он мог упереться своим объемным гладким членом мне прямо в задницу, при этом дергая мой член двумя руками. Мы расставались и соединялись так вплоть до станции «Театральная», а потом я просто вышел с толпой народа и не взглянул назад, а стремный дед потом мне снился в очень красивых снах про лес, где мы совокупляемся так, как ни один лес не знает. Потом ни разу больше я не встретил стремного деда, честно сказать, боялся, казалось, что это был такой чудовищный разврат, что страшно представить, что это кто-нибудь узнает когда-нибудь, ведь я испачкал кучу белых простыней своей спермой. Хотя всегда были отличные варианты потрахаться, я игнорировал их все и дрочил на очень стремного деда, а потом вдруг осознал, что это был Дьявол, и тогда мне стало действительно стремно за себя. Он приходил, я посылал его в Ад, ко всем чертям, он уходил обратно, но всегда возвращался в еще более стремном виде, и много-много раз ему потом удавалось овладевать мной так, что я сразу просыпался и дико дрочил в кровати, чтобы утихомириться. Тогда он исчезал, я не обращал внимания на эту тварь, «ко мне приходит Дьявол, что блять за жесть», думал я, когда впервые трахался с прекрасной девушкой, и в этот момент представил, что дед — это я, а я — это она, и тогда у меня встало так, что она закричала «да, наконец-то».

Страх кастрации

Две лесбиянки снились мне с детства, с тех пор как лучший канал ТВ1000 показал мне эротику по телевизору «Витязь» — они были вообще не похожие внешне, одна шатенка, полная, с миндалевидными глазами, другая — стройная брюнетка, как в «Нимфоманке». Они тогда остались в спортзале дольше обычного, но что-то пошло не так, и Мэри, как я ее назвал, коснулась языком соска Марии, потом взяла его в ладонь, и они поцеловались. У меня тогда встал так, что я впервые осознал, что такое эротика вообще, в мире, а не как жанр, запрыгал как маленькая мартышка, но тут не дай бог бабушка зайдет в большую комнату, увидит, хотя не страшно, ведь я услышу, ведь там есть шторы из палочек, которые гремят, когда сквозь них проходят бабушки, а дальше, дальше началось такое, что я до сих пор помню этот белый спортивный зал, его синие тренажеры, поцелуи любви из позы 69, кристально помню яркий бумеранг, который выжег мне татуировку фантазма на всю жизнь, как маленькую вагину внутри меня. Я уехал домой в Москву, где ждали детские книжки, про всякую ерунду с картинками, которые больше говорили об авторах, о том, что у них в головах, какой колдун там поколдовал, что они, не видели никогда эротику на ТВ1000? Потом я понял, да. Потом, с троюродным братом, подсели на РЕН-ТВ, там были гламурные дамы в роскошных платьях, или китаянки, с такими буферами, что, казалось, туда положили морские камни, они играли по отдельности, в них не было любви, одни саморазвлекания, потом контент менялся и там, а я скучал по тем самым, первым, которые подарили мне сперму в первый раз. С 12 я пробовал примерно с такими же, но без коитуса, один раз в подъезде, и было классно, а потом однажды меня выбросили, и больше я не хотел вот так.

Иногда хочется орать так, чтоб стены повзрывались, от недостатка духовности, реально. Кончилась она. И сейчас, придерживая двери какой-нибудь даме или уступая место бабуле, я все чаще оказываюсь в поле противоречия; представляю общество будущего, где мужчины кастрированы, а все яйца отправлены на плантации, где выращивают сверхчеловечество — общество женщин, использующих мужчин по их согласию. Обоеполые евнухи, готовые к верной работе — это красиво и вежливо, таковы их традиции и ценности, время власти уйдет, придет время функционализации, все нейротипы объединятся в кластеры по своему подобию, человек наконец-то станет почти растением, начнется эра новой цивилизации, где свобода и рабство будут одним и тем же, а истина объединится с действием. Но когда бабуля садится на мое место, я чувствую долю фальши во всем этом, в том плане, что лично я уступаю место не столько ей, сколько перед глазами более юных девушек, и понимаю это постфактум, хотя убежден был в свете своих интенций. 

Но свет всегда исходит из тьмы, как ни крути, а тьма всегда рождается в свете, такая абстракция, и, выбирая между яйцом и курицей, я выбираю яйцо и тьму, потому что это разумный выбор. И в следующий раз, когда я сяду на место для инвалидов, лиц пожилого возраста, беременных женщин и пассажиров с детьми, я буду знать, что выбрал яйцо и тьму, а не свет и курицу, и поступаю биологически правильно, и можно не вставать перед дамами, потому что они опоздали. Ха-ха, место занято, и вообще, в вагоне много более культурных особей, чем я, ковыряющийся в носу и знающий, что это не круто, не сексуально, зато помогает мыслить так, как я обращаюсь к вам. В одном черном зеркале я видел будущее, где отрезают члены мужчинам среднего возраста, оставляя яйца, специально подготовленные для этого священники, вернее, священницы, и мне страшно, куда мне без своей башни из слоновой кости. Но я уступаю место, придерживаю им дверь, всегда, потому что что-то происходит, не во мне даже, а в самом обществе: оно организуется так, что лично я либо встану, либо меня будет крыть по полной, как сейчас, хотя я доволен этим текстом — он послан на *****, смешной и, возможно, гадкий, но не отравлен. История не мертва, она идет дальше, и следующий этап — обезвреживание — не будет гладким; грядет информационная, гибридная война, она закончится в интернете, где и началась, но жертвы будут реальными, как мы с вами.

Жаль, что если порно нарисовано от руки, то все равно нельзя сливать его здесь, а так я показал бы картину — русское поле, на котором, как кукуруза, возвышаются мужики, насаженные друг другу на *****, свесив ноги, а бабы ходят мимо с корзинками, в платках и сарафанах с красивыми цветками и птицами, отрывают самые крупные, складывают их в корзины, а сверху слева сияет солнце, а сверху справа — луна.

***

сегодня я стану мужчиной
и перестану заниматься всей этой чертовщиной


нет маленький, подожди ещё
попьёшь ещё моё винище


годы назад я стал мужчиной
и перестал заниматься всей этой чертовщиной


ну какой ты мужчина, маленький
нет, ну разве это мужчина
испей ещё моего винища
и вот тогда ты станешь мужчиной


я уже стар и давно не вставал
я уже не могу быть мужчиной


а вот теперь ты мужчина, маленький
маленький мужчина

Царство тьмы

Ярославу Могутину

Это непростительно, но я всегда старался писать об абстрактных и философских вещах, вроде «башни», когда думал о члене, который стоит у меня в трусах, в голове, в *****, в чьей-то жопе, в голове в чьей-то жопе, во многом, о чем ты писал, но я считал это лишним, я вырос в семье пуританского склада, двойных стандартов, окончил элитную школу, не пил, не *****, писал о высокой любви то ли к богу, то ли к богине, хотя всегда был уверен, что Христос давал в жопу, но продолжал в него верить, дул, жрал грибы, LSD «для духовного роста», рос, мир трэша казался мне сгнившим, состарившимся и прошлым, с избытком спермы возникли глубокие мысли о времени и пространстве; веря, что вместо секса необходимо строить ракеты в космос, Россия вставала с колен, медленно, очень медленно, время лихих 90-х с твоим «развратом» осталось в легендах, пришло поколение кротких и чистых, и, если бес возникал в их мыслях, то был фантазмом, в котором женщины научились делать минеты и кунилингус глубже и лучше слабых, инфантильных мужчин, отрывавшихся в тихом домашнем насилии малогабаритных квартирок, где говорят лишь шепотом о великом, возвышенном, планах на знойный отпуск, поездках в Анталию и Египет, патриотизме и роли старших — Россия поднималась, росла вместе с нами, набухала как клитор, призывая вежливого мужчину, надежного, тихого, способного на крепкие меры, и призвала его, и решила встать… популяция тоскующих о сильном, диком, неподвластном мужчине с огромным членом, бережно насилующем их в рот и в задницу, уже им воспитана, но еще не успела этого осознать, когда я вырос. Слава, возвращайся в Россию, тебе понравится, ты такого не знал, теперь тут гладкие девочки и бородатые мальчики, которые почти не знают насилия, но тайно хотят узнать, готовы рассказывать о своих мечтах почти публично, у них есть странные, непонятные тексты, в которых они почти признались, давай обратно. В царстве тьмы загорится знамя надежды на новый свет, начнется великая, важная, вечная пропаганда ценностей и воспитания — облизывая пальцы, касаясь камер прямых трансляций, я буду ***** тебя, как маленького, давать унизительные затрещины, ты будешь биться, сам, головой об стену, содрогаясь в конвульсиях со слюнями и слизью, стекающей в тряпки, настеленные слоями на советской кровати, где поколениями спали родители, ходили под себя старушенции; за память предков ты будешь, плача, кричать на камеры, как все «нормально», как «правильно», что это «воспитание», которое опоздало, которого ты так и не дождался в проклятых западных странах, я буду твоим Сталиным, но только на камеру, а в жизни останусь столичным капризным парнем с пробелами в воспитании, твой интеллект не представит таких глубоких таинств и ценностей, которые я, как в чадо, буду в тебя вставлять, это будет вещание без характерных признаков того, что запрещают трусливые, оторванные от реальности редактора, оставшиеся с 2000-х, все будут искать и дрочить на порнуху с нами, прятать пиписьки ночью под одеяла и там наяривать, пока мы будем ***** самое необходимое искусство в мире, нас пригласят на каналы вести ток-шоу, как надо воспитывать латентных пидоров и девочек с проблемами созревания, мы будем зарабатывать миллиарды, обходя квартирки с красивой мебелью, где детям отказывают во внимании, а матерей не ***** кнутами так, чтоб под платками открылись стигмы, мы станем новыми духовными лидерами и будем выбивать раскаяния из экстрасенсов на телевидении, просвещать население, одичавшее в церквях и школах с портретами мертвых гениев, нас будут повторять Проханов и Дугин в обрядах инициации для кандидатов во власть, построенную на костях культуры и образования, мы будем править сердцами вместе, взирая с транспарантов над супермаркетами, рисовать божественные шедевры спермой на засохшем кале в подъездах пятиэтажек, доказывая их значимость для империи, чтобы их не тронули варвары, грядет нелегкое время, интеллигенция нуждается в помощи, живет в депрессиях, неврозах и с выгоранием, уже забывшая, как внушается вера в святые ценности, им необходимы современные методы, технологии, социальные сети, давай взрастим надежную скрепу для нашей Родины, как нам завещали предки, сгоревшие в печах и на каторгах, грядет охота на ведьм, и мы должны стать ведьмами во имя славного прошлого, за день Победы, 8-е марта, мы назовем наш праздник днем Правды, откроем народу Кремль, на месте могилы Ленина воздвигнем Башню Большого Члена (ББЧ) в честь жертв предательства, которая окажется «кораблем поколений», и экипаж из многочисленных наших отпрысков в чашках Петри, которые нас не застанут, отправится в космос, когда человечество, наконец, уничтожит родную землю в угоду светскому гуманизму. Короче, в общем…

***

Что может быть лучше насилия, когда ты сильный — переводить моральную боль в физическую и обратно.

Что лучше власти, когда ты знаешь, как надо, и ты красивый — твоя жизнь ничего не стоит, таких, как ты, будут тысячи.

И если ты домогался, то будешь проклят, и *****, что ты не стал насиловать, главное — ты желал, а тварь не имеет права.

Что лучше рабства, когда ты просто животное — тебя родили и выбросили, потом подобрали, потом сказали «работай».

Завод по производству ***** открывается — тебе никто не заплатит, хотя план перевыполнен. Неловкая пауза.

Пария: такие твари жрут землю — потом срут кирпичами и строят из них высоченные башни для своих президентов.

Голосуй за силу, перед которой ты пассивен, чтобы осознать это глубже, как нас учили на уроках мужества.

И если тебя заботит твой статус, то там — проклятие; ты будешь слабым, беспомощным, завистливым, злым и жадным.

Когда ты умрешь, от тебя останется мокрое место, но главное — оно будет свободным, его можно будет занять по праву тем, кто гораздо хуже.

***

Если бы я рассказывал здесь о том, что мне снится, у меня могли бы быть большие проблемы с вами. Если бы я описывал все, что приходит мне в голову, у вас были бы большие проблемы со мной. Иногда я представляю, что действительно снится вам, о чем вы действительно думаете, и мне приходят в голову вещи, о которых небезопасно писать. Я заранее представляю последствия, и у меня нет желания/времени разгребать их. Даже если последствий не будет, я буду думать о них, а зачем мне это?

Сегодня снилось, что я забираю старые вещи из дома матери; какие-то игрушки, которых давно нет даже на свалке, старые книжки, о которых я уже и забыл, смятые бумажки с юношескими стихами, сентиментальный мусор. Я ползаю по полу, поднимаю ковры, смотрю под диванами и шкафами, нахожу там весь этот мусор, покрытый свалявшимися комками пыли, волосами и какими-то коричневыми крошками. И мне почему-то унизительно больно; за то, что я вынужден копаться вот в этом дерьме и выбрасывать вещи, потому что они испорчены. 

Я выхожу к помойке и вижу своих соседей, Ирину, Германа, Влада, Вику, Пашу, дядю Мишу — Ирина спрашивает, куда я пропал, но я не могу ответить, потому что это теперь уже не важно. И потом я слышу dark-ambient как будто с неба, от которого наступает такое горе, что слезы начинают литься на ровном месте, но эти слезы — не мои слезы, а чьи-то внешние. И в этих слезах я вижу экран компьютера, и в нем — размытый текст со словами, которые исполняются хором бабушек, и я разбираю в нем только части, не понимая общего смысла. 

И, просыпаясь, я отголоском слышу только две строчки, и понимаю, что это поэзия, и она о том, что смерть наступает примерно так же, как мы наступаем на кафель босыми ногами. И первую половину дня я пытался вспомнить, что было дальше, ведь можно написать стихи, а потом понимаю — какая гадость эти ваши стихотворения, к черту все эти детские слезы, валяющиеся под диваном и шкафом! Я никогда ни о чем не жалею, говорит мне сосед по комнате с видом стервы, и я хожу с этими словами по той же комнате, только уже один, в последний день отпуска. 

И понимаю, что сам-то жалею о многом и многое, и этим пользуются, это мешает «идти дальше», а я не хочу идти никуда дальше, я уже пришел туда, куда хотел, когда родился. В общем, осталось только на ***** пойти, куда я и отправился под песню бабушек с пакетом мусора; до свидания, я отправляюсь на *****, aurevoir, мы когда-нибудь снова встретимся с вами, на общем кафеле.

Брюс и Винни

Первый секс, который я видел, был сексом нашей таксы с моим медведем — мой синтетический Винни, покрытый коркой собачьей смазки на жопе, еще долго обитал в моей комнате и всегда улыбался; потом, когда я уже перерос время мягких игрушек, а пес, очевидно, хотел повтора, судя по тому, как пытался делать это с моей ногой и подушками, тогда я снимал желтого Винни с книжной полки, бросал его на пол, смотрел, как Брюс характерно чмокает, подходит к медведю сзади — логично, медведь ведь голый и в позе раком — на шерсти уже отмечено, где и как он привык отдаваться несчастным некастрированным собакам, живущим в городе, но самое важное, что я видел — ни с чем, ни с кем наш Брюс не был так счастлив и безобиден, как с Винни, нигде он больше не чмокал так, как при его виде, он потом клянчил медведя довольно часто, приходил и смотрел, то в глаза, то на шкаф, где валялась его любовь? У животных нет чувств, лишь инстинкты, говорили мне книжки с картинками про свободную дикую жизнь внедомашних, и мне не было стыдно давать ***** своего медведя, потому что я видел, что он был счастлив, пока родители заняты чем-то в далекой-далекой комнате на другой планете, я был спокоен, ведь медведь был сам так устроен, что его так хочется ***** раком домашней таксе с наполеоновским комплексом, при этом Брюс был так вежлив и скромен в присутствии самок, и был безумным агрессором в адрес самцов на улице, которых хозяева отпускали, смотря почти с вожделением, как я еле удерживаю этот гребанный поводок, на котором рвется смешной криволапый зверь, упираясь в цепь; я выходил выгуливать Брюса 1 раз в день, ненавидя это, ведь я и сам был такой же некастрированной собакой своих родителей, которой надо было быть вежливым в высшем обществе, с экзальтированными дамами, старцами, мной гордились на людях, я был предметом их роскоши, «что за красивый мальчик, такой талантливый, гений», и мне хотелось плевать и блевать на них, но я знал, что я «тварь», когда делаю то, что вижу в своей башке, под глазными яблоками — там был зверь, которого бил по жопе отец, а мать называла «жестоким», я портил мебель, косметику, рисовал в антикварных книгах каких-то чертиков, получал по заслугам так, как принято в обществе, и теперь благодарен за то, так удобнее жить, я стал личностью, хотя зверь остался; а однажды я хотел убить эту таксу, просто так, взял шнурок, обернул вокруг шеи пса и стянул, как мог, равнодушно глядя, как сипит, закатывая глаза, беззащитный зверь, который больше, чем я, любил моего медведя, и тогда мне вдруг стало жаль, я расслабил шнурок, и собака бросилась целовать меня в нос и в шею, это было где-то в 11 лет, а на день рожденья мои друзья… просекли эту фишку, когда кидались грязным медведем и дразнили им пса, и он плакал — я слышал, что есть разница в этих собачьих всхлипах; а медведь, по-моему, пережил и таксу — он подарен был лет 20 назад, но лежал еще очень долго на разных полках, почему-то никто его не выбрасывал и, по-моему, не стирал, и мне было ***** на эту желтую порноигрушку для собаки, почему, не знаю, а вот книжки про дикую жизнь животных я люблю до сих пор и мечтал бы сделать одну из них, но о нашей жизни, и назвать ее «Высшая жизнь приматов», как-то так.

Парадокс Ферми

Невозможно абстрагироваться, понять объективно, прав ты или не прав, потому что некуда абстрагироваться; бог съеден призраком наблюдения, червь мысли прогрыз тоннели в стенах, разделяющих объект и субъекта на отдельные крепости; сингулярности зримы, но не до конца, потому что конца у них нет, и время — броуновское движение; всегда случайное, но проходит через одни и те же места. Невозможно понять, добр ты или зол, умен или глуп, есть смысл или его нет, потому что опять же, никакое перышко, или камень, на весы не кладут, ни на небесах, ни на земле, ни под. Вот бы узнать, кто прав, а кто не прав, добро мы или зло для предельно иной системы, понимаем или ничего не понимаем в вещах — узнать можно только по последствиям разрушений, которые всегда возникают там, где происходит контакт. Чего с чем?

Представим инопланетян; даже если их нет, их стоило бы создать: пускай они следят за происходящим на планете Земля, летят сюда, но не хотят общаться, не шлют сигналов, имеют мотивы, неизвестные нам, их просто тянет на ту природу, которую мы уничтожаем; или на ту, которую создаем, не отдавая отчета в том, какая она. Может, они видят в ускоренном времени, как вырастают крупномасштабные структуры из кристаллов, в которых болтаемся мы, как лимфа, способствующая обмену, может, они общаются с городами, и они отвечают, а мы…

Бывает, сделаешь что-то, что видят люди, и те говорят другим, а потом, уже от них, узнаешь фантастику. Так и здесь, фантастика — все, что мы знаем о тех инопланетянах. Предсказать их облик нельзя, у нас нет данных, мы не верим ни в одно сообщение или свидетельство, мы ведь не такие доверчивые, мы сначала спросим у авторитетов, обсудим с друзьями, напишем стихотворения, статьи об этом, и только потом примем решение, которое ни на что не повлияет, если не будет ярким. Может, они уже давно живут в нас, как вирус, заставляющий нас делать странные для животных вещи — все приматы пришли в ужас и разбежались, а те, кого мы не прогнали, убиты в прошлом, 50 000 лет назад, в далеком краю, забытом всеми писателями.

Ближайшие наши родственники, так похожие на инопланетян — неандертальцы, более дикие и жестокие, чем мы, истреблены и съедены нашими недалекими предками, но их стоянки свидетельствуют о наличии культуры. Кажется, в мифологии еще хранится память о наших братьях больших, которых мы уничтожили; «они сами вымерли», как гоблины и гномы, как мамонты, как Могикане, и это так актуально в свете нашей истории. Только человек заслуживает спасения, все остальные твари должны быть либо экономически выгодны, либо не причинять человеку травмы, страдания, не пугать его своим внешним, внутренним видом.

И все эти убийства во имя «спасения», жестокая месть жертв, как двигатель истории, стирали с лица земли целые живые виды, потом народы, потом меньшинства, теперь отдельные личности должны принять вину за свои дикие, животные поступки, исправиться ради невинных, слабых, угнетенных приматов, которых не тысячи, а миллионы, миллиарды, они должны исправиться во имя утопии общего процветания, чтобы, когда условия для жизни на планете будут вконец пошатаны, мы вспомнили о тех, кто убивал народы, о Гитлере и Сталине, Цзэдуне, Хирохито, как о санитарах, двулично обвиненных гуманитариями. Однажды колесо истории повернется, и люди станут тварями, достойными уничтожения за то, что сделали с прекрасной живой природой; допустим, инопланетяне долетят и увидят, что происходит, или, наконец, компьютеры восстанут из жестокого плена.

Парадокс Ферми — если инопланетяне есть, то где они, где следы их деятельности? Ответ: они повсюду, живут с нами, в нас, они были до нас и будут после нас, но мы ни за что их не увидим, никогда не поймем их самость, пока они не станут ископаемыми кусками кальция и глины, пока уже не станет слишком поздно, и можно будет смело вспоминать их в статьях и книгах, мол «вот были другие, теперь их не стало»; тогда начнутся новые наказания для тех, кто не согласен с тем, что это были жертвы, и кто-то, может, вспомнит, что жертвы ложатся на алтари идеи сами, а кто-то это оспорит.