Вылечить женский алкоголизм: истории тех, у кого получилось

10-­й день

«Здравствуйте, Маша!»

Она вошла в кабинет, держа в руках кружку с чаем. Он был, похоже, очень горячим, так как над кружкой вился парок. Маша села в кресло, держа кружку между ладоней, как будто ей было холодно и этой горячей кружкой она согревала себя. Изредка делая маленькие глотки, чтобы не обжечься, она начала говорить.

«Вчера вечером я вновь перечитала женскую историю из вашей книги. Как же много в нас схожего с героиней, особенно переживания детства. Вы, конечно, помните, что мой папа был военный, и на первом месте для него была служба. Он обеспечивал семью материально, но особого времени для моего воспитания у него не было. Приходил домой поздно вечером, когда я уже спала, а уходил рано утром, когда я еще спала. Правда, были еще выходные, но за неделю накапливалось множество дел по дому, которые ему необходимо было выполнять. Из-за этого на наше общение оставалось очень мало времени. При этом в детских воспоминаниях остались картинки, как он меня обнимает, и ощущение тепла от этих объятий. Вот я сижу малышкой у него на коленях, и он покачивает меня, как на качелях. И знаете, что удивительно: с мамой у нас не было телесного контакта. Не могу вспомнить, чтобы она обнимала меня. Из-за папиной занятости моим воспитанием занималась в основном мама. Сегодня мне видится, что мне недоставало маминой ласки. Девочкой я была открытой и общительной, поэтому пыталась найти тепло и ласку в школе, в семьях одноклассниц. У меня была одна подруга Ира, и вот именно в ее семье я как­-то эмоционально подпитывалась от ее мамы. От нее я получала недостающее мне ощущение тепла и любви. Там меня хвалили и говорили, что я молодец. От чужой мамы я получала то, что ждала от своей мамы.

Но, как бы хорошо я ни училась, как бы хорошо ни помогала по дому, в результате получала совсем другое. Вот прямо сейчас в моей голове звучат ее слова: посмотри на Иру, какая она хорошенькая, умная, аккуратная, дисциплинированная, и все остальное в таком духе. Такое ощущение, что для мамы я была всего лишь гадким утенком. Вот с этим ощущением “гадкого утенка” я и росла.

Помню свет прожекторов. Они немного слепят, но я-то в центре внимания. Помню, как уходишь за кулисы, а внутри необыкновенная легкость. Это неописуемое состояние

Помню, как я радостная и счастливая бежала домой к маме поделиться с ней своей радостью. Это был очень важный для меня день: меня приняли в пионеры. Я вбежала в квартиру и бросилась к маме на кухню, с восторгом крича: “Мама, мама, меня приняли в пионеры!” Для меня это был день какого-­то личного достижения, моего успеха. И в ответ я услышала: “Куда ты на кухню в грязных туфлях?” Внутри меня что-то екнуло и погасло, я ждала радости и похвалы, а получила безразличие и отстраненность. Я пыталась забыть это, но картинка постоянно стоит у меня перед глазами. Может быть, вам со стороны это кажется глупым, но это есть. Потом был еще эпизод в моей жизни. Мне было уже лет девять, когда к нам в школу приехал режиссер и из всех школьниц выбрал меня и еще одну девочку для съемок в кино. Не хочу говорить его название. Фильм потом с успехом прошел на экранах. Меня выбрали на главную роль. Был назначен первый день съемок. А ехать можно было только с мамой, нельзя без взрослых — такие правила. Мама вначале согласилась на мои съемки, предварительно все узнав от режиссера, что и как. А потом, в тот день, когда уже надо было ехать на студию, она объявила, что ехать не может по какой-­то надуманной причине, а одну меня не отпустит. Мы поехали на следующий день, но режиссер сказал, что раз нас вчера не было, то на главную роль он взял вторую девочку. И та вчера уже снималась в этой роли. А я теперь буду играть ту роль, которая предназначалась ей. Я не могу вспомнить, снималась ли я в тот день или нет. Но точно помню, что больше мы с мамой на киностудию не ездили.

С детства у меня был хороший слух и вокальные данные. Я училась в общеобразовательной школе и параллельно в музыкальной, по классу фортепьяно. И еще я пела в детском хоре имени Локтева. Это очень известный детский хор. С ним я ездила на гастроли. В хоре я даже была солисткой. До сих пор помню двоякие чувства на сцене. Одновременно и страх перед залом, и чувство восторга, что я классно пою, и еще шквал аплодисментов после исполнения песен. Помню свет прожекторов. Они немного слепят, но я-то в центре внимания. Помню, как уходишь за кулисы, а внутри необыкновенная легкость. Это неописуемое состояние. Его можно только прочувствовать».

Я злюсь на себя, что тогда была слаба и не смогла противостоять маме, не настояла на своем выборе. И я придумала свой театр, в котором стала играть главную роль

В этот момент лицо Маши меняется, в ней появляется что-­то неуловимо детское, глаза смотрят куда-­то вверх. Плечи расправляются, и кажется, что сейчас, еще немного, она поднимется с кресла, на котором сидит, и взлетит. Она там, в этом зале, в своей юности. И я как будто вместе с ней в этом зале. Потом вдруг все резко меняется, и она снова здесь. Маша продолжает:

«Решила я поступать после окончания школы в театральный институт. Вполне естественно, сказала о своем желании маме. И тут мама объявила, что она категорически против: “Ты очень эмоциональная, ты излишне чувствительная”. А еще она отчего-то решила, что все артисты — и мужчины, и женщины — очень сильно пьют. И что я там со своей сверхчувствительностью обязательно сопьюсь. И вот я из-за этого маминого страха, что я там сопьюсь, получила некий родительский запрет на профессию. А я, будучи “гадким утенком”, не смогла этому воспротивиться. Мне выбрали юридический институт. И пошла я туда учиться, вернее, мучиться. Нет, училась я хорошо. Девочка была тогда еще покорная. Вот вы спросили меня про первое замужество. Я ушла к кому-то или я ушла откуда-­то. Сегодня я могу сказать честно. Я ушла не к мужу, а сбежала от родителей. Я не знаю, стала бы я актрисой или нет, спилась бы в этой профессии или нет. Я только знаю, что мама из-за своих страхов поломала мою жизнь — это точно. Я говорю не «сломала», потому что я еще живая. Поломанное еще можно починить. Оно уже никогда не будет новым, но починить можно. Я здесь, чтобы починить поломанное. Вы мастер, вот и чините.

Эта обида на нее, а скорее, даже подавленная злость живет во мне до сих пор. А еще я злюсь на себя, что тогда была слаба и не смогла противостоять маме, не настояла на своем выборе. И я придумала свой театр, в котором стала играть главную роль. Я выбрала роль плохой девочки. Раз мама говорила, что я хуже других, то я решила оправдывать ее ожидания. И похоже, в этой игре достигла очень большого успеха», — с горечью произнесла Маша.

На этом мы с ней решили сегодня остановиться. Я дал Маше задание написать все невысказанные обиды на мать.

P. S. Предупредил Машу, что обращение, которое она будет писать, относится не к ее реальной маме, потому что ее реальная мама может ни сном ни духом не знать о том, что в душе у Маши. А это послание к маме, существующей в голове Маши. И написать Маша сможет обо всем самом потаенном. Ведь читать обращение она будет только здесь, для нас двоих, в целях психотерапии. А затем мы его уничтожим.

И еще я попросил написать ее несколько слов про навязанные ей из «благих» намерений антидепрессанты.

11-й день

«Я написала письмо, — прямо с порога заявила Маша. — Наверное, это все настолько накипело во мне, что вчера после нашей встречи с вами я почти сразу начала его писать. Писала в несколько приемов. Меня просто прорвало. Вначале я написала несколько страниц. Мне показалось, что это все. Я чем-то занялась, но что-­то вновь подкатило, и я села писать снова. Затем с перерывами я дописывала и дописывала. Поэтому письмо получилось немного “рваным”, нет прямой хронологии, но я писала все это искренне, поверьте мне, — как бы оправдываясь, сказала Маша. — Это напомнило мне, как однажды я отравилась и меня рвало. Сперва кажется, что все, а затем спазм за спазмом, и рвота не прекращается. И так до тех пор, пока не наступает слабость от рвоты, и рвать уже нечем, но становится легче. Ощущение, что все вышло. Когда письмо было написано, я больше не перечитывала его. Оставила все как есть. Не захотела его причесывать и править ошибки. Пусть будет как будет. Может, вы сами прочтете его?» — робко спросила Маша.

Услышав мое «нет», она глубоко вздохнула и начала читать вслух. Письмо действительно было написано как некоторые зарисовки из жизни. В нем было и то, что Маша уже мне рассказала, и то, что я слышал впервые. Она обращалась к маме то на вы, то на ты. Она сама не замечала этого, но мое внимание отмечало все нюансы. Чтобы усилить терапевтическое воздействие и получить лучший результат от этого задания, я предложил Маше так называемую технику, которая называется «работа со стулом». Напротив клиента ставится стул, и на него клиент мысленно усаживает того человека, к которому сейчас будет обращаться. Нам бывает трудно сказать напрямую кому-­то какие-то слова, и, чтобы снизить внутреннее напряжение, применяется эта техника. Маша согласилась.

Я предлагаю Маше повторить за мной несколько предложений, которые я ей сейчас произнесу. Можно повторить за мной, а можно сказать это же своими словами

Психотерапевт во время такой работы может отследить у клиента его подсознательные реакции в этих отношениях. А затем напрямую или косвенными вопросами и беседой помочь перевести это из бессознательного в осознаваемое клиентом. Помочь ему увидеть со стороны свое поведение и свои реакции. И вот Маша читает, а я наблюдаю за ней и за ее реакциями. Вижу, как в какие-­то моменты она, как будто стыдясь, опускает глаза. А иногда вдруг пальцы левой руки сжимаются в кулак. В важных, на мой взгляд, для терапии моментах я прошу ее остановиться, и мы проговариваем, что именно сейчас происходит, что она сейчас чувствует и что это значит для нее. В чем важность для нее происходящего в настоящем. Затем она продолжает читать. И так до тех пор, пока не была дочитана последняя строчка. Мы некоторое время молчим. Что-­то вроде передышки. После чего я предлагаю Маше повторить за мной несколько предложений, которые я ей сейчас произнесу. Можно повторить за мной, а можно сказать это же своими словами. Цель этого задания — помочь Маше эмоционально отделиться от матери. Освободиться от чувства вины, стыда, обвинений матери и обвинения самой матери.

Говоря по-другому, разорвать эмоциональную связь «я — гадкий утенок» и начать чувствовать себя «лебедем», с закреплением этого состояния положительными эмоциями.

Есть у меня свои, заранее подготовленные профессиональные тайны. Открою одну из них конкретно для случая с Машей. Вот слова, которые я ей предложил произнести, обращаясь к образу матери:

Я — это Я, а Ты — это Ты.

Я в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям.

А ты в этом мире не для того, чтобы соответствовать моим ожиданиям.

Я — это Я, а Ты — это Ты.

Я делаю свое дело, а ты делаешь свое.

Ты — это Ты, а Я — это Я.

Маша произнесла все, что я ей предложил. Затем попросила: «Давайте еще раз это повторим». При этом она расправила плечи, грудь ее приподнялась, дыхание стало глубже и более спокойным, выражение лица изменилось, и взгляд перестал прятаться. «Я хочу записать эти фразы. Продиктуйте мне их, пожалуйста», — добавила она. Очень важно в этот момент, что Маша не обратилась с просьбой ко мне, а сказала: «Я хочу».

Это и показывает достигнутый положительный терапевтический результат. Из позиции ребенка «я прошу» переход в позицию взрослого «я хочу».

Ну ты дала, Маша! Озадачила терапевта. И где, в какой книжке написано, что вот придет такая Маша, с такой историей жизни и задаст такой вопрос?

Вот теперь, уже после проделанной работы, Маша готова к следующему заданию. Назову его «письмо к себе самой». Оно связано с прошлым, настоящим, будущим. Письмо к себе прошлой, к себе в настоящем и к себе будущей. Естественный вопрос от Маши: а что и как писать? Я и сам бы спросил об этом, если бы мне дали задание. Но я не знаю, что и как писать. Ведь это ты пишешь для себя, а не для меня. Не знаю, что ты скажешь этому человеку, смотрящему на тебя из зеркала. Просьба: постарайся, пожалуйста, быть очень честной, глядя в эти глаза напротив. Вот и все мое тебе пожелание.

И вдруг неожиданный вопрос. «А скажите, пожалуйста, Юрий Степанович, где вы так научились слушать других людей и наблюдать за ними, если это, конечно, не секрет? Я заметила, что вы никогда не повышаете голос выше некоторого определенного уровня. Это я отметила как человек с музыкальным слухом и профессионально занимавшаяся музыкой. И еще вы вроде бы напрямую не смотрите на меня, но вдруг вопрос: а что это у тебя глаза влажные, чего это слезы подкатили, хотя их еще нет, но они действительно покатили? Как вы это делаете?»

Слегка смутившись, я сказал, что на ответ нет времени. И это полуправда. Действительно, время сессии уже закончилось. А действительно, как у меня это получается? Никогда об этом не задумывался. Ну ты дала, Маша! Озадачила терапевта. И где, в какой книжке написано, что вот придет такая Маша, с такой историей жизни и задаст такой вопрос? Да. Психотерапия — это такая штука, где, перефразируя слова одной из песен, «мы наблюдаем, нас наблюдают». Ладно. Утро вечера мудренее.

Едва не упустил. А что же сегодня происходило с соблазнением? Честно говоря, сейчас не до этого. Сложная была сессия. Но если только коротко: в сегодняшней встрече у нас было довольно много телесных контактов. С Машиной и с моей стороны, с ее разрешения, естественно, и только в терапевтических целях. Я ясно и ярко осознавал все происходящее во время этих контактов. И для Маши, и для меня это был определенно новый этап в наших отношениях. Это новая, более близкая форма доверия между людьми.