Елена Фанайлова: Дневник за 2018 год (Троя vs Лисистрата)

6 января

#Лисистрата опять за свое

Пристрели меня, капитан. От меня осталась кучка психического говна.
Темные времена. Не говорю, где моя страна.
Ложные ценности, спутанные стремена.

Вронский оставит Фру-фру на имперском плацу
Сгинет и сам в Сараево после полета Анны.
Я никогда не умру, но довольно-тки часто сцу. 
Люди ведут себя как папарацци и обезьяны.

Снова дурные сны, сообщая в одной строке.
В них ты отказываешься разговаривать и одеваться.
Полоумные трупы врагов еле плывут по своей реке.
Клацает маятник времени, и от комментов и комиксов не оторваться.

Не лисенок чести грызет мне сердце, я думаю о хорьке
И братце его кроте
Истории, инкарнации зла, о расстрельной тройке
О человеческой нищете
И состояньи ума на предмет новогодней попойки

Люций, воздуха. В свете ночных поллюций
Лучше видится будущее безумца
В облачных ножнах лежала душа бойца.
Клацает пряжка военная на твоем ремне.
Здесь никому не сохранить лица. 
И городской оркестр производит умца-
Умца, с трубачом, барабанщиком и горнистом в моем предпоследнем сне

Зима 2017-2018

Второе письмо из Харькова:
я родился и жил в Москве. обе моих жены, украинские патриотки, родились и выросли в России. российские солдаты УЖЕ выставили нас своим живым щитом -- понимаете? нас УЖЕ взяли в заложники, УЖЕ используют втемную. мое русскоязычие, мои друзья и близкие, моя личная история -- это МОЕ, а не путина. он оккупировал не только крым, он оккупировал МЕНЯ. он прислал титушек не только в Харьков, но и в МЕНЯ? как мне забрать все это у него, как вернуть свое себе? как выгнать эту мразь эту мразь не только из моей страны -- из меня самого?

#Лисистрататайныеписьма по канве Джодже Балашевича

1. Зима, зима
Я знаю ваши адреса. 
Как засыпает Крым
И как звучит Сараево в снегу. 
Побудьте же со мной на полчаса
Завернутые в вату и фольгу
My dream

Я кофе заварил
Я вышел и устал,
Пока я в суд ходил, 
Пока доклад верстал.
Я черт хромой 
Все главное случается зимой. 
И это тоже обостряется
И истощенье таково, 
Что не расти трава

Я выпил и заснул
Пока я не готов
Сказать, что рисковал
Что из последних сил
Топографическую карту рисовал.
Что больше не могу
И больше не хочу
И не пойду ни к адвокату, ни к врачу.

И тут у нас завал
И снега до колен
И я с большим трудом 
Весь этот поролон
И ледяной кондом
Тяну со дна что ото дня ко дню

Я очень уязвлен
Но Бога не гневлю
И черта не виню
И я тебя (отчаянно) люблю
Как деревенщина и парвеню
Особенно как спишь, как бы уставший мышь,
И забываешь про восточную резню.
Еще когда ты ню

Мышьяк, селен, 
И кобальт и теллур

Необязательный фрагмент, курсив:
Кремлевскую звезду 
Порвали на фашистский крест.
Спроси своих невест 
Когда идти в засаду
Тогда пойду
Я ничему не рада
Но вот привычка есть к полезному труду
Спускаться в шахту и долбать руду
Я так тебя люблю, что ничего не надо

Зима моя депрессия любимая
Поспи мой мальчик в теле каменного города
Я никому не рада, нелюдимая
Я ничему не рад
И девушки в кафе спокойно смотрят сквозь и над
Как будто нет меня, а может быть, и нет

Процессии от площади к Лычакову.
Любви и см-ти силы одинаково
Стоят в полках, как будто и не началось. 
И самое главное, что мы врозь.

Анестезия кофе и курение 
В небесных же умах столпотворение

Свидетели отрежут на спор бороды:
Кто бодрствует при стуке строящихся плах,
Кто спит и видит страх
И принимает внутривенное
А кто перешивает на военное
Воротнички от дедовских рубах

Как я люблю тебя, как сил на это мало. 
И снег, как пепельное одеяло,
Укроет нас во сне в различных городах.

2. Зима зимой
Еще моя нетленная затмит
И человеческий позор
И здравый смысл
И демоны шампанского открыв
Затеют новый передел
Пока мой мальчик спит
Как хорошо, что здесь ничем я не владел
А просто изучаю твой узор
Морозные эскизы на окне
И на окрестных деревах,
Поражена в правах

Развидь меня во сне,
Как я хочу развидеть целый свет
Его победу зла
Его парад планет
Его провал метафизический 
Подвал для пленных, провод электрический

Водою и огнем
И мертвою землей
И воздухом, что легкие держал
Покуда реаниматолог жал
На этот хрупкий аппарат
И пациент был жив
Приходится поклясться:
Бога нет.
Но мы Его свидетели и папарацци
Я ничему из этого не рад

Зима, моя любимая депрессия
В провинциальном парке фотосессия
С собаками в сиреневых крестах
Я полагаю, это будет жутко или весело. 
Особенно однажды на местах.
Мне пригодится первая (врачебная) профессия 
И лед замерзнет на моих устах
Когда отправится народная процессия
Туда, где неизвестны см-ть и горе, гнев и страх

3. Зимой пейзаж
Прекрасен и всегда не наш
Ну то есть не вполне людской
То мертв, то совершенный карандаш 
Художников, вернувшихся с войны
И ужасающе красив
Лесной и перелесками массив
Где партизаны приоткрыли третий глаз
Пустили веселящий газ
Для граждан всей страны

Картинки в угасающем мозгу:
Твой друг убит или в плену
Я больше не могу, но все еще могу
В последний раз
И там сестра моя в госпиталях
В какую землю ляг

Я вырою окоп себе сама
И кофе заварю
Гранат примерно штуки три
Лежат во мне внутри
Я так люблю тебя, зима, 
Что медленно с тобой курю
И на следы возлюбленных своих 
В снегу почти в отчаяньи смотрю

(Необязательный куплет, курсив)
Кроссовки и ботинки, валенки и берцы
И женские пронзительные каблучки
С отдельной точкой сердца
И протираю запотевшие очки
Мой дед был близорук, но он стрелял с двух рук
И попадал в десятку. 
Елена, я твою в Белграде наблюдаю маленькую пятку

Я помню эти ваши города
Когда ты говорил мне да
И виселицы и суды
И похоронные ряды
И митинги людей

Когда б я был среди судей
То отпустил бы всех
Смотрю, как закрывает снег
Усилия любви и гадкие уловки
Не то чтоб Сатаны, но чокнутого чорта.
Я больше ничего не говорю
И ничего не жду
Когда уверен, то стреляй
Поверх голов
Из дедовской заржавленной винтовки
Рыбак Андрей уносит свой улов
Несет свою добычу Николай
Мария дует на звезду
В заснеженном саду

И плачет под салют военного эскорт

* * *

20 марта 

#Лисистрата и демократия

Не надо бояться
Вообще никогда ничего не надо бояться
Нас не приговаривают к смерти
Но обрекают на долгие годы
Подпольной работы, внутреннего сопротивления
Где ни пытки, ни гибель не исключаются
Если ты только во сне подумал 
Как не нравится местной полиции
А прежде всего на компромиссы
В этом больше скушного, чем героического
Но и разрушительного, разъедающего личное дело
Которое начато при нашем рождении
Для человеческого сердца

Чехия нормализации, Польша Гомулки и Герека
Хорошо бы обойтись без антисемитизма
И без ядерного потенциала
Да, и нефти еще хоть залейся

Обещаю, что доживу до времени
Тихого суда и громких проклятий плебса
Вейся, веревочка, вейся
Рой, крот истории, извините цитаты
У вождя внезапно откроется рак простаты
Аневризма аорты
Сифилис мозга, да и просто изжога
Ничего никогда не проси у Бога 
Он обычно дает с двойною обраткой
Автоматная очередь чаще бывает краткой

Даже если мы люди первого или второго сорта,
Лучше помнить о том, что у нас есть третий
А то и четвертый
И вот он-то встает и сметает
То, чего всем не хватает
Самый самоотверженный, жертвенный и упертый
И ложится под пули и пули в живот 
Лучшие люди так никогда не умирают и не живут

Чувство мое гражданское оскорблено, горожане.
Город заполнен троянцами в масках с кривыми ножами
Демосом, ждавшим добычи, короче, пришельцами или чужими,
Потерявшими голову при силовом нажиме
Под административным давленьем.
Я живу в голове с этим трудным пеньем
Несовершенным знаньем
Непрекращающимся гулом и звуком

Я живу с изрядным терпеньем
И почти нелюдским вниманьем
Отрезаю куски от бедра адским птицам и черным сукам
Что несут меня к должности каждым утром
Просыпаюсь и снова вижу
То не мартовский снег и его кровавую жижу
Утром ранним
А тебя, любовь моя, незабвенная в целом свете
И держу пулемет в подвале и пистолет в кармане

Никогда тебя не забуду, нескоро увижу

* * *

#Лисистратапрощается навсегда

«Нам нет равных на работе, в церкви, в кабаке и на кладбище». И.Т.

У меня два гроба, три эфира
Половина боевого мира
Тает исчезает
На глазах моих сейчас исчезнет
Отчего огонь не замерзает?
Под ногами пропасти разверзнет
Собственно, уже и разверзает

На мосту серебряном прозрачном 
Я тебя увижу 
Лезвии волосяном 
С ангелами за плечами

Если в месте и покойном злачном,
Значит, в кабаке в дыму табачном
На работе в настроеньи мрачном
В церкви в облике довольно человечном
(Щелкает невидимый народу метроном)
В помещеньи белом и чердачном.
И друзья твои стоят столбами и сидят сычами
Нет и не было тебя волшебней

У меня две памяти, два мира
В оба я легла бы как могла бы
Много там для женщины простора
Но пока не стану
Много дел, которых ты оставил
Не запомнил

Например, просить о помощи Марию
Отгонять пастушьим свистом боевую свору
Что кусает за колени
Подпевать фальшивящему хору
Помогать в ориентации в посмертном
Мире, там просрочены топографические планы
Наконец, у нас и на работе
Мальчики в смятении и страхе
Ты давно построил эту стену,
Отделявшую живых от зомби
Паника при см-ти командира
Есть распространенное явленье
Но живые могут и такое, 
Что богам не снилось. 
Будь со мною, окажи мне милость
Как при этой жизни

Вою по тебе, твоя собака
Маленькая рыжая Каштанка
Нет во мне ни гордости, ни чести
Рою землю всеми лапами, когтями
Мыслящая тростинка надломилась
В мире ничего не изменилось
В смысле битвы сил добра и мрака

Будь со мною
До победы воскресенья мертвых
Инженер невидимого цирка
Алкоголик, бабник и рубака
Лучший друг, кого бы пожелала
Мальчик из московского центрального квартала
Звездный парень русского блядь мира
И его последнего кошмара

* * *

Страстная Суббота в Тбилиси и его окрестностях

Сердце мое, не рвись.
Мир никогда не будет за нас
Но мы победим

Мы социофоб, то есть нелюдим
Но внутри твоего средостенья
нерушимый, как роза Распятья 
стоит ежевикой каркас
и Его обветшавшие платья.
помни, что ты любим
челядью, как и знатью.
в этом смысле мы никогда не умрем,
даже не сомневайся

Знаем теперь мы оба, как там поют 
В самом старом храме, беспамятству предают
Мелкие деньги для нищих суют
Из-под манжет.
Это почти что не наш сюжет.
Наши покойные много видели и не так встают
Наши попы не так отпевают и бабы не так ревут,
Как прихожане, мужья и граждане их покидают.
Мы завоевывали давно эту страну.
Гордость ее легла у нас под ногами.
Это не выкупить никакими подачками и деньгами
Местных валют

Думаю я о том, чего не бывает
И о том, на что нищенки здесь плюют
И о том, что отвоевывалось их генералами и богами
И в честь дня независимости салют

Самый прекрасный свет, самый лучший мальчишеский хор
Над головой Крестителя занесен топор
Делает нас сильнее то, что не убивает

Плиты мертвых царей и поэтов 
И бездна их проглатывает и зевает

Гордость этой страны, пацаны, 
Бедность и независимость, тонны зла
Я развоплотила бы как смогла
Как медсестра небесного Кавказского узла

Мать моя названа в честь этой главной святой, но была некрещеной
Крест ее памяти 
я забираю с собой
на веревочке нежной вощеной
Ежевика и виноградник
Оплетают ей сердце
И морщится мертвый российский урядник
Прошлого века
Нету теперь ни ежевики, ни виноградника, ни облика им, 
И уже растворяется имя.
Нина, живу за тебя, как бы были мы тут двойниками.
Свет на полу, как построено зодчими, окнами ляжет двойными, 
То есть объятьем прозрачным одним.

Ты опасность, о Грузия, с какой предстоит разбираться
В семейном преданьи простом
По окончаньи
Второй мировой
В возвращении деда домой
Только в сорок шестом
В превращении из боевого офицера 
В обычного инженера и советского человека.

И сияет над миром твоя полусфера
В стоической каменной раме,
Которую многие знали народы.
И свежею пахнет землей и древесной корой
Воздух площади хипстеров с байками, с красным вином вечерами 
Пахнет ладаном, мальчики, только ладони раскрой.
И по-прежнему медом и порохом города пахнут предместья
Погибавших, страна, за тебя за последние длинные годы.
Совершенные призраки ночью поют о недвижимой в воздухе вести 
Над Арагвою и Курой

* * *

#Лисистрата три письма деловому партнеру

1. …в политике пиздец. Парад поездки крыш. 
Война как норма. Флюс я полоскала содой.
Мой друг, я полагаю, что ты спишь,
Храпя, как мужикам положено природой.

Докладываю: я молюсь за мертвых пацанов.
Хожу в присутствие и все еще мозгами
Не еду, а могла бы. 
Стираю и готовлю, как обычно бабы
В широтах наших реагируют на знамя наци и аншлюс:
Презреньем и игнором. 
Иронически слежу за общим хором 
Политических вилисс. 
Копаю схрон, как мышь, ношу туда запасы
И гастарбайтером стою в ночи Ростовской трассы. 
Ничто меня не выймет мира из.

Читаю хроники. Листаю сериалы. 
И буквы, да и кадры, то черны, то алы.

Я думала о Вас. Я ехала домой.
хотела бы поменее решений 
поменьше 
чем раздел Польши
(частных размышлений) 
Как этот мир не стал бы нам тюрьмой
Народов и последней битвой. 
Как сумасшедший с бритвой, 
Иду к Иакову во тьме 
И тихо меркну от предельных вопрошаний

Дальше больше

Я не в своем естественном уме

Твой город так любим поэтами и вшами
Нацистами Второй, евреями и мертвыми поляками ее
Армянскими, австровенгерскими 
Строителями храмов, театров, подземелий и убежищ
И прочими такими пацанами дерзкими
И призраками Красной армии уебищ
Их образами в частных зеркалах
Наемных комнат,
Пугающих моих чувствительных девиц.
И хорошо, что девки ничего потом не помнят:
Ни выраженья личных лиц
Ни тех, кто в Лимбе, ни предателей в котлах

Твой город полон, переполнен смертной жаждой, жатвой. 
Смотрю, как вместе с флагами над ним полощется белье.
Мы, женщины, умеем все налаживать средь пепелищ и кладбищ.
Мы вечно лжем и не клянемся никакой мужскою клятвой.
Мы просто не даем вам, если сердце не мое.

2. Как сообщает нам польская эстрада
Через помехи железной завесы
Синего бархата:
Не уезжай из города, не выходи из сада.
Все поэты жиды, ну так и я пархата
Как героиня хроники, провинциальной пьесы.
Девочки все принцессы и жертвы патриархата.
Мальчики все уебища и Дон Жуаны
Путины или Трампы.
Не выходи из комнаты. Не чини своей старой лампы, 
Лампы перегоревшей.
Ты увидишь меня чудовищно постаревщей
В сердце моем опознаешь и дыры, и штыковые раны
То, как из недра, ядра выплескиваются ведра
Магмы и лавы
Развоплощаются тонкие нити праны
В уголке боевой славы

Я не склонна считать, что мы правы

Все поэты жиды, так и я не лучше
Все философы были схоластики, и тебе досталось
Все телеведущие склоняются к нарциссизму
Окажи мне, любовь моя, довольно простую милость:
Не смотри на меня при свете дневного солнца
И при софитах оперы и экрана
Я и без тебя все вполне отчетливо вижу

Только не вполне понимаю, что на меня свалилось
И закладываю на этот случай вес походного ранца
В мире снова ничего не изменилось 
Та же старая песня про принца и иностранца

Ветки растут, расцветают вишня сирень черешня
Я люблю этот сад, но думаю о нездешнем

Спи как ребенок, покуда парни идут на смерть
И приветствуют точно не Цезаря, а свободу.
Мертвую и живую воду
Проходи, как воин, князь, летописец, смерд. 
И да, я думаю о Правобережной.
О том, что мир и беспределен, и широк,
И милосерден, и жестокосерд.
Одна Мария остается грозной нежной.

3. Как будто этот сад закрыт во тьме ветвями
Я все никак не разговариваю с Вами
Как будто цвет один лишь черно-белый
Гравюра XVIII века
В белой дымке тает
Мне Вас чудовищно, ужасно не хватает
Но не пижона и мальчишеского человека
А как примерно одного из предков
С которым был обмен крестами и кровями
Он был отличный поп и хуй веселый

Твой город все стоит молитвами и снами
Со всей своей брусчаткой
И фотографией прелестной, но нечеткой
Где мертвые с живыми, с довоенными перстнями
Браслетами на феерических запястьях
Сидят с вином под старою зеленой лампой
И делят кое-как кольцо всевластья
Я не хочу быть этой психопомпой
Но ей нечаянно являюсь

Смотрю, как ты там пишешь и читаешь
И словно город в белой дымке таешь
Как бабочка во льду
И кукла вуду.
Иди сквозь мертвую живую воду
Служи простому бедному народу,
Как было принято у древних королей.
Ты человек из мрамора. Я человек из стали.
На блокпостах, на пустырях, в дурных местах,
В госпиталях, в бюро, в тревоге и печали
И радости найдешь меня, и я тебя найду,
Как офицера, образа чьего чернее и белей
Старинные граверы Библий не верстали

* * *

#Лисистратаидругие 14 марта 2018

Глупая женщина живет своим сердцем
Сильный мужчина своим умом

Если бы я была мужчиной, 
То хотела бы быть старым священником в маленьком городе
Бывшим историком или филологом
Военным хирургом, в отставке полковником
Я бы читала отцов церкви, Псалтыри, английских романтиков
Макиавелли, Гомера, Шекспира и Мильтона
Ласково слушала бы исповеди пожилых девушек
Пару раз в год отпускала грехи местным убийцам
Лечил бы я пьяниц
Собирал деньги для детдома
Утешал бы бедных тем, что Господь милосерден
Но твое, собака, жалкое милосердие большего стоит
И в воскресной проповеди говорил бы:
Не мир, но меч я принес вам, братья.
И когда ваши правители утверждают, 
Что убийство законно, а воровство нормально, 
Я сказал бы, что люди Церкви имеют право
Не подчиняться властям вплоть до прямого бунта. 
Да, и выключите телевизор. 
Это условье того, что допущу до причастья. 
И довольно скоро пришло бы письмо по начальству
Не столичного, а по району:
Вы навсегда разжалованы, падре. 
Вам остается нищенствовать или удавиться. 
Я предпочел бы первое, но и второе меня вдохновляет.

Или я хотела бы быть старым торговцем в Стамбуле.
Жарить и жрать рыбу на набережной Босфора. 
Платки, шали, мелкие сувениры. Кофе, туристы.
Каждый вечер отправлялся бы на пароме
В бедный район, в старый квартал к семье, но в уме перебирал бы
Девичьи ножки и женские под покрывалами очертанья.
Они доставляют мне чистую радость. Холодное удовольствие.
Умер бы я от разрыва сердца
Прямо на улице, сидя на табурете возле своей лавки.
Чай не остыл бы.

Или хотела бы я быть писателем, отставным журналистом и действующим колумнистом
В Восточной Украине, в маленьком поселеньи
Читал бы я письма трудящих
Пересказывал разговоры мелких торговцев,
Пересекающих блокопосты не всегда законно
Хитрым бы был мужиком, проводил бы им общую умственную терапию
Был бы я очень умен и занимался своим огородом,
Улизнув от соблазнов мира

Или я был бы менеджером международных авиалиний
Слушал бы визг Эриний
И смотрел бы на свет серо-синий мертвецкой
В спальне супружеской, в комнате тайной детской
Лгал бы начальству

Или я был бы популярным телеведущим 
В той стране, в которую более нет возврата
Я бы училась в польском университете,
Защищала диссер по теологии позднего Средневековья
Фотографировалась с одноклассниками в парке
Занималась восточными боевыми
Искусствами. Опускалась в донецкие шахты. 
Возвращалась, едва дыша, с засыпанной углем мордой. 
Я была бы твоею хордой.

Только я живу, как Господь управит и как назначит
Хороню родню, захожусь порубежным плачем
Выздоравливаю понемногу
Все еще жду твоих писем
Покупаю на рынках и в супермаркетах, выступаю в эфире
Кое-как поутру одеваюсь
Чайной ложкой болтаю в своем мозговом кефире
Десять раз на дню употребляю кофе и сигарету
На сослуживцев срываюсь
Лучше ты всех в этом мире
Золушке да и Чацкому здесь не подадут карету

Слабая женщина пусть и живет как знает
Иглы ей в сердце вонзает 
Сильный мужчина, живущий своим умом.
Многажды пережив частную паранойю и метанойю, 
Иногда эти двое 
Спят или печалятся, думают об одном

* * *

Невозвратный билет

Кто ночевал вчера в отеле Амадеус
Бухал в ночи, листал газеты что спросонок
Смотрел на окна освещенные напротив
Воображал себя как третий лишний
Сегодня видит, как на юг идут составы
С бронетехникою в направлении Ростова

Кто думал что общается с богами
И видел, как тут музы бьют ногами
Теперь следит за сообщениями фронтовыми
Он более не просит: дай мне имя
Он больше ничего не произносит,
Пока его и купоросит и колбасит,
Заходит и конкретно закрывает.
Прости и сохрани его, Всевышний.
Он был мозгами невоспитанный ребенок.

И в парках так легко, на площадях просторно
И музыка легка и нелюдима
И это вам не флейта да валторна, 
А боевое порно. В жизни трудно, 
Спроси Серегу, Павла и Вадима,
Которые пиздруют по контракту, 
Ногтями разрывая катаракту.

Кто ночевал вчера в чужих квартирах
Покинутых пустых с сомнительным водопроводом
И отвратительным заемным унитазом,
Пьет кофе с желтою водою из-под крана
И вспоминает ветер призрачного мира
И ходит на суды советские как на театр бесчестья,
Ведя дела с чужим отчаяньем и суицидом.
Кто пил с парнями, парьями предместья,
Со своим народом,
Прислушивался к двум-трем случайным фразам,
Сегодня видит, как поют оркестры, оперные дивы
В последнем бархате и бедности, побитой молью.
Читает скудные народные молитвы
И хлеб изгнания жует с кирпичной солью

Как здесь он очутился, где крестился
Кого любил, уже практически нет смысла
И исторически неважно
Исследовать, как наполненье пульса
Покойного, сожженного родными.
Зачем он двигается в ритме вальса.
Ну разве чувство долга перед выходными
И правосудья жажда.

Он слабо помнит мир, когда его любили
И отвергали, и когда серьезно лгали
И спорили о пламенной Европе.
О скомканные простыни объятий
О пропасти утрат, о складки платий. 
О пепельные лица простолюдин
О серые рассветы русских буден
О каменное ложе незабвенных

Вообще он больше ничего не помнит
Листает сериал наемных комнат
Сомнамбула, он пьет вино живых
Выслушивает слабый гул проклятий
Следит за бешеными жестами постовых
С консьержкою заканчивает с чаевыми
Когда уехала, то смысла больше нет
Ни тело вспоминать ее, ни имя
Ни одному воспроизводить оргазмы
Ни редактировать в военном телескопе
Парад планет на плазме.
Чередованьем носовых сонорных
И йотированных гласных
Вколачивать во тьму
Все то, что непонятно самому.
Так, пару фраз, бессмысленных, бессмертных и прекрасных.