«История может пропасть». Чем грозит уничтожение учетных документов ГУЛАГа

Роман Романов, директор Музея истории ГУЛАГа:

В нашем музее уже несколько месяцев работает центр документации. Этот центр помогает людям найти информацию о репрессированных родственниках. Мы получаем сотни запросов из России и других стран мира, помогаем людям готовить документы и предоставляем архивы из разных ведомств, в основном это ФСБ и МВД, — и всегда получаем материал либо в полной мере, либо какую-то его часть.

Но недавно произошел случай, который нас встревожил. Мы получили ответ из МВД Магаданской области, что дело, которое мы запросили, уничтожено в 50-е годы. Также мы получили еще одно письмо, где было сказано, что уничтожена и учетная карточка. В МВД ссылались на ведомственный приказ 2014 года. Нас, конечно, это очень насторожило. Если документ уничтожен в 2014 году, то этот вопрос необходимо пристально изучить. Сам приказ межведомственный: его подписывали МЧС и Министерство юстиции.

Я уверен, что это не политическое дело — мы получаем информацию, подобную той, что мы запрашивали в этот раз, и из других ведомственных архивов, и никогда не было никаких сложностей.

Нехватка места — вечная проблема всех музеев и архивов. Однако мне кажется, в нашу цифровую эпоху пора бы отсканировать все документы и создать базы данных онлайн. Уже есть положительные примеры: существует база данных, которая была создана Министерством обороны.

Мы тоже планировали этим заниматься, даже участвовали в разработке федеральной целевой программы по увековечиванию памяти жертв политических репрессий. Архивам и оцифровке в ней посвящался отдельный блок. К сожалению, приняли только концепцию, но не целевую программу. А концепция отличается от программы тем, что не имеет финансирования. Концепцией можно руководствоваться, но далеко не все это делают. Наш музей и центр документации имеет опыт сканирования, и мы готовы либо создать мобильный центр документации, либо привлечь специалистов на местах, чтобы они оцифровывали архивы. Это будущее, которое мы можем воплотить в жизнь уже сегодня, но для этого еще нужно много сделать.

Представьте, обращается к нам с просьбой человек, который хочет найти информацию о своем репрессированном дедушке: в каком году он был арестован, в каком лагере отбывал наказание, когда освободился. Личные дела уничтожались в 1950-е, но оставались хотя бы карточки. Теперь же после уничтожения учетной карточки информация о человеке полностью теряется.

Так было не во всех регионах. В Перми и Екатеринбурге, например, все личные дела и материалы, которые связаны с политическими репрессиями, ведомственные архивы передавали в государственные. Но в других регионах даже были нормативы по уничтожению документов, оставались только карточки. Сейчас они уничтожаются, но, как я уже сказал, мне кажется, что это вопрос не политический, а административно-хозяйственный.

Этим вопросом должна заняться рабочая группа по реализации концепции государственной политики, которую возглавляет Михаил Федотов. Он сейчас как раз на выездной сессии рабочей группы в Йошкар-Оле. Мы встречались, и он тоже взволнован. Мы будем решать этот вопрос.

Владимир Ворожцов, ветеран КГБ, заместитель директора Государственной фельдъегерской службы РФ в 2002–2005 гг.:

Что собой представляют учетные карточки? В учетных кабинетах стоят столы с ящиками, в которых хранятся документы по алфавиту. Это документы, написанные иногда обычной ручкой, иногда даже перьевой на твердой бумаге — бланки учета. Человек, который работает по запросам, непрерывно должен их перебирать для того, чтобы вытащить необходимое. Это огромная работа, и карточки от такого использования постепенно приходят в негодность, поэтому периодически приходится убирать совсем потрепанные.

В чем я вижу выход из ситуации? Надо все эти карточки перевести в электронную форму. Если бы это сделали заранее, то никаких вопросов бы не было. Вы бы всегда могли достаточно быстро найти того, кого надо. Также необходимо определить юридический статус учета по карточкам. Представьте, сколько в 40-х было уголовных дел. На многих карточках люди, совершившие мелкие бытовые преступления: воровство талона на хлеб, драка по пьяни. Мы, конечно, не будем переводить подобные карточки в электронный отдел, относящийся к репрессиям.

У меня большие вопросы к сотрудникам музея. Они, я считаю, должны не поднимать скандал, а изложить свою позицию. Документы действительно можно сохранить. Я вижу два варианта. Первый — придать этим документам особый статус, и тогда они будут храниться в особом порядке. Но для этого нужно внести поправки в межведомственный приказ. Второй вариант — перевести учетные документы в электронный формат. Однако надо иметь в виду, что были периоды, когда в местах заключения содержалось по 800 тысяч человек. Представьте, сколько карточек накопилось.

Да, документы — это история. Да, историю надо сохранять. Но, чтобы это делать в данном конкретном случае, нужно предложить критерии, представить их соответствующим образом и внести дополнения в приказ. Все документы хранить просто физически невозможно, все равно надо периодически проводить ревизию. В приказе говорится не только о карточках, там есть целый перечень учетных записей. Это огромное количество документов. Я не представляю ни одной пенитенциарной системы мира, где хранились бы такие объемы архивных данных. Во многих странах просто своевременно перешли на электронные системы хранения.

Тут важно еще раз подчеркнуть, что речь идет не об уничтожении дел, а о маленьких карточках, которые хранятся в ящиках и содержат данные, откуда и куда прибыл заключенный. Если человек в лагере умирает, то его дело хранится вечно.

За свой век я ни разу не сталкивался со скандалами, а тут шум подняли из-за ерунды. Сроки хранения по всем делам определены соответствующими нормативными документами. Если бы суды, например, не уничтожали гражданские дела, они бы вместо судов превратились в огромные архивы.

Подготовила Анна Архипова