«Я никогда не был счастлив». Три дня с Эмиром Кустурицей

К концу первого дня организованного им музыкального фестиваля «Большой» в Дрвенграде Эмир Кустурица, наконец, появляется на публике. Потертый демиург: длинные седые пряди волос, пустой взгляд, пиджак-балахон — Кустурица выглядит бесконечно уставшим. Настолько, что поначалу никто из приехавших не решается к нему подойти. Те, кто все-таки перехватил профессора (как его здесь называют) по дороге, напряженно пересказывают друг другу то, что услышали в ответ на предложение поговорить: не сейчас, потом, отстаньте. Ассистенты режиссера заученными словами просят больше «не подходить к Эмиру без договоренностей», но это никого не останавливает. Как не останавливают и слухи о том, что «Кустурица не в духе» и отменил очередное интервью.

Понять нетерпение людей можно. Только добраться до города Дрвенград, по ощущениям, все равно что покорить гору. «Ехать три часа, если повезет», — предупреждают меня организаторы фестиваля перед поездкой. Через три часа автобус поглотит туман, мы застрянем в автомобильном потоке на горном серпантине, и до города я доберусь уже поздним вечером. Восемь часов спустя.

Дрвенград — бывшая декорация к фильму «Жизнь как чудо», построенная на границе с Боснией. Здесь Кустурица обустроил себе дом и теперь несколько раз в год проводит фестивали. Врастающие в деревья «Трабанты», улицы имени Диего Марадоны и Че Гевары, изображения Джорджа Буша в тюрьме — место выглядит как увеличенная в размерах комната протестующего подростка. Среди этих пейзажей я проведу следующие три дня, пытаясь разгадать личность Эмира Кустурицы.

Свой человек

«Вы уже заметили, что у нас нет красного ковра, — говорит Кустурица вечером на открытии фестиваля. — Я попытался в соседнем городе найти сто метров красной ткани, но мне не удалось. И я хотел бы спросить у тех, кто так зависит от красных ковровых дорожек: хотели бы вы по ним ходить, если бы знали, что стоит за этим символом? Ведь это путь, по которому Клитемнестра давала пройти Агамемнону после кровавых боев».

Режиссер покидает сцену под оглушительные залпы фейерверка и снова надолго исчезает из поля зрения. На сцене начинается классический балет, который сменяется выступлением оркестра. На следующий день Кустурица не выходит и скрывается в своем доме до полудня, затем совершает обход по огромной территории Дрвенграда, не обращая внимания на преследующих его людей с микрофонами. Встретить режиссера в расслабленном состоянии можно только вечером в местном баре, где Кустурица смотрит финал чемпионата мира по футболу. На все попытки его сфотографировать супруга режиссера закрывает его лицо. В этот момент журналистам не рады.

«Он абсолютно цельный человек. В нем есть правда», — говорит мне о Кустурице на следующий день приятель режиссера, сербский скрипач Неманья Радулович. Правда в каком смысле? «По-моему, он такой, какой он есть, и не изменяет себе». Первая мысль: с одной стороны, прекрасно, когда ты можешь оставаться собой и плевать на обстоятельства, буржуазные условности и необходимость быть лицом мероприятия. С другой — невозможно не почувствовать, что своим поведением Кустурица напоминает человека, прекрасно знающего, что это сойдет ему с рук.

Повзрослевший хиппи

На фестивале ощущается свободный цыганский дух фильмов Кустурицы. Утром здесь крутят старые фильмы по выбору режиссера, днем можно услышать баттлы между юными музыкантами из разных стран или застать одиноко играющих на фоне горных пейзажей аккордеонистов. У Кустурицы начинаются обязательные интервью, и по ним сразу становится понятно, каких тем лучше избегать, если ты хочешь спросить еще хоть что-нибудь, а не нарваться на гневную отповедь. Как минимум политики, о которой Кустурица любит рассуждать в контексте негативного влияния американцев на мир и деградацию кинематографа и культуры в целом. «Он похож на хиппи, который так и не повзрослел, — говорит мне английский журналист Роберт. — И теперь, как и все пожилые люди, просто ворчит, глядя на то, что происходит с современным миром».

Удивительным образом Кустурице удается заполнять собой пространство, нигде при этом не присутствуя. В разговорах о режиссере проскальзывает мнение, что, когда вокруг тебя столько поклонников, ты поневоле начинаешь чувствовать себя проповедником. Постаревший бунтарь, который не видит себя в современном мире? Или талантливый человек, уверенный, что он может говорить за других?

Человек, который никогда не был счастлив

Перед нашим интервью я вспоминаю то немногое, что известно из его официальной биографии. Мусульманин, родившийся и потерявший, по собственным словам, свой родной город Сараево и ненавидимый многими сербами за то, что не равняется на Запад. Автор голливудского хита «Аризонская мечта», который терпеть не может Голливуд. Кустурица остается человеком-парадоксом. Перед нашим разговором Кустурица долго курит сигару в библиотеке своего дома, как будто настраиваясь на интервью. А затем выходит, сообщая о своем желании его отменить. Профессор устал и этого не скрывает, но мы договариваемся на пятнадцать минут беседы один на один.

За эти дни я поговорил с людьми, которые называли вас «человеком, который никогда не изменяет себе». Вы добились славы, признания и денег. Можно ли при этом остаться собой? Насколько это вас сломало или изменило?

Я всегда куда больше погружался в работу, чем в размышления о самом себе. Фокусировался на том, что я должен был сделать, на своих желаниях. В те моменты, когда я не снимал фильмы, я просто искал способ расслабиться — и такими способами для меня стала музыка, а позднее архитектура.

То, что я всегда влезал в политику и говорил, что думаю, неизбежно возвращалось ко мне бумерангом. Но меня это радует. Я никогда не хотел быть поп-звездой, которую везде одинаково любят. Я всегда хотел диктовать условия и говорить о том, что считается табу. Вдобавок мы в эпицентре технологической революции, которая меняет людей, и, как по мне, люди меняются к худшему. Они теряют шанс проявить свою личность и хотят стать частью системы, не понимая, хороша ли эта система вообще.

Вы все еще чувствуете, что бунтуете против этой системы?

Я — бунтарь только для близких мне людей и всегда был на стороне тех, кто борется за свое достоинство и мораль. Но не ту мораль, которую диктует нам Ватикан или политики. Мораль как метафизический термин, который спасает людей от самоуничтожения. Это то, во что я верил всю жизнь. И то, что, на мой взгляд, становится все менее и менее важным.

Возвращаюсь к первому вопросу. Трудно быть борцом, когда добиваешься мировой популярности?

В Сербии — да, потому что здесь чувствуется влияние Запада, причем в самых худших его проявлениях. Начиная с 90-х годов миллиардеры просто захватили все общество. И я на этом фоне стал человеком, спасающим природу от людей, которые украли деньги. Например, я не позволил добывать металл на этой территории. Благодаря этому у нас получился культурный рай. Чистая вода, канализация, электричество — все, что есть в каких-нибудь швейцарских горах. Вот почему у меня нет времени думать о себе. Обсуждением меня занимаются другие.

Часто музыканты, режиссеры или писатели создают свои лучшие работы в худшие периоды жизни. И затем поклонники упрекают их, что они стали «слишком счастливы» и что-то в их работах изменилось. Вы с этим согласны?

Очень трудно судить о том, что «лучшее» ты сделал — для этого должно пройти время. Я как-то снял комедию «Завет», и журналисты были разочарованы тем, что я «не глубоко копнул». Я же, наоборот, и хотел сделать смешной фильм. Затем я снял по-настоящему серьезную картину «По млечному пути», и на него нападают, просто следуя желанию меня «уничтожить». Я не верю в сиюминутные реакции. Только время покажет, хорошую ты сделал вещь или нет. Все, что я знаю: я еще могу снимать кино. Могу ли я достигнуть высот, которые я уже достигал? Не знаю. Возможно, и нет. Но в моем случае хорошо то, что я никогда не бываю достаточно счастлив. Я всегда ищу способ что-то улучшить, что-то поменять.

Вы все время говорите о деградации кинематографа. Вы поэтому бросили работать в Голливуде?

Да. Голливуд всегда был слишком идеологизирован, даже если свобода провозглашалась основной идеей. Я называю это новой религией, которая была призвана загипнотизировать людей для того, чтобы те захотели стать частью некоего общества. Да, самые громкие фильмы производят в Голливуде, но по мне — это кинематографическое кладбище. По-настоящему лучшие кинокартины сегодня снимают в Иране, России, иногда в маленьких странах вроде Сербии, где людям еще есть что сказать. Крупные страны производят не слепок человеческой жизни, а видеоигры. Организаторы фестивалей выбирают кинофильмы как футбольные тренеры. В прошлом году они не взяли в Канны новый фильм Паоло Соррентино, и никто не понимает почему. Фестивали больше не такие, как во времена Антониони или хотя бы в 80-е.

А вам не кажется, что вы просто с возрастом, как и многие люди, начинаете высказывать недовольство молодыми людьми? Ведь каждое поколение хочет быть последним.

Возможно, это из-за опыта. Пока не придет кто-то, способный произвести революцию в кинематографе, нам, старшему поколению, приходится выражать наше недовольство. Я не пессимист, я просто констатирую факт: во времена моего студенчества мы ждали новые фильмы Бергмана, Феллини и следили за их творчеством. Сегодня фестивали важнее авторов. И поэтому я их критикую. Но вы же понимаете: мы не можем изменить мир и культуру.

Вот это как раз звучит пессимистично.

Я верю, что есть люди, на это способные. Новая энергия, которая будет способна уравновесить наш пессимизм и новую реальность.

Я придерживаюсь точки зрения, что ошибки формируют нас больше, чем достижения. Какие важные ошибки вы совершили в своей жизни?

У меня была успешная жизнь, а мои проекты — хороши. Зависть и похожие чувства заставляют людей верить, что я наделал кучу ошибок. Я действительно наделал их много — и в жизни, и в кино. Но самых обычных, человеческих. Работать в принципе означает ошибаться. Если я начну вам их пересказывать, мы тут задержимся на несколько дней. Например, одна из ошибок — что я сделал комедию «Завет» вместо какого-то другого фильма. И таких много. Я верю в то, что «плохая» сторона личности помогает нам выживать больше, чем хорошая.

Эмир Кустурица хлопает ладонью по креслу, словно отмеряя время встречи, встает и намеревается пойти к выходу. «У меня все эти дни один вопрос. Кто такой Эмир Кустурица?» — почти кричу я ему вслед. Профессор останавливается и долго смотрит на меня: «Я — тот, кто использует славу кинорежиссера для того, чтобы заниматься другими вещами. Добившись известности, я оказался в положении человека, который должен всерьез размышлять о себе. А я никогда не думал о себе серьезно. Я всегда фокусировался на том, чтобы у меня была возможность сделать кучу вещей: создал город, деревню, играл музыку, написал две книги и заканчиваю третью. Я делаю много вещей одновременно. И это то, что я сказал в начале разговора: я так сильно вовлечен в свои проекты, что даже не могу сформулировать, какие ошибки случились в моей жизни. Но пространство, которое я занимаю в этой деревне и в жизнях людей, — думаю, это лучшее, что есть в моей жизни».

Кустурица в нетерпении выходит на улицу, с натянутой улыбкой позирует фотографу и наконец скрывается в своем доме. Борец с системой, сноб или нелюдимый гений? Вместо ответа на этот вопрос я узнал кое-что другое. Вполне возможно, что за эти дни мы куда дольше пытались разгадать Эмира Кустурицу, чем он пытался понять себя.

Автор: Александр Мурашев

Ежегодный фестиваль русской музыки «Большой» прошел в Сербии при поддержке компании «Газпром нефть» с 14 по 17 июля. Миссия фестиваля — поддержка молодых музыкантов и укрепление отношений между Сербией и Россией.