Режиссер Иосиф Райхельгауз: Я сочиняю нереальную реальность

Ɔ. После долгих скитаний по разным площадкам «Школа современной пьесы» снова будет играть на родной сцене. Какие перемены ждут зрителей в отреставрированном здании?

Прежде всего, там вообще не будет классической сцены — конфигурация зала меняется под каждый спектакль. Когда театр будет сдан, многие, кто были там до пожара, не поверят, что это тот же самый дом. Правда, пока мы не знаем точную дату переезда. Первые спектакли сезона по-прежнему идут на Пресненском Валу.

Ɔ. Что изменится в репертуаре театра в юбилейном, 30-м сезоне?

Историческая сцена откроется премьерой первого иммерсивного спектакля «Подноготная Дома на Трубе». Об этом доме существует столько легенд, что он сам по себе достояние российской культуры. Здесь была свадьба Чайковского, Чехов подписал контракт с Сувориным на издание своих сочинений, Достоевский репетировал знаменитую речь о Пушкине, которую через несколько дней произнес на заседании Общества любителей русской словесности. Здесь же придумали игру в наперстки и стали отмечать Татьянин день.

Параллельно мы запускаем спектакль Константина Богомолова по новой пьесе Людмилы Петрушевской «ГАЗБУ» и пьесу Ярославы Пулинович, которую ставит режиссер Олег Долин. В этом сезоне планирую поставить спектакль «Фаина — эшелон» по автобиографии моей мамы. Естественно, художником будет моя дочь Маша Трегубова. Хочу восстановить спектакль «Город» по пьесе Гришковца с декорациями Давида Боровского. Получено согласие на новую постановку моего друга и одноклассника, режиссера Анатолия Васильева. Кроме того, дипломники ГИТИСа будут ставить две пьесы: «Соло на ржавых качелях» и «Ганди молчал по субботам», победившие в нашей творческой лаборатории «Класс молодой режиссуры».

У нас всегда неожиданный репертуар. За всю историю мы ни разу не брали современную, классическую, западную, любую пьесу, которая когда-либо ставилась. Поставить пьесу, которую многие ставили до тебя, — это как ремонт в квартире, а когда делаешь спектакль в первый раз, надо заводить фундамент, понимать, на чем будет держаться постановка. В свое время мы начали с никому тогда не известной пьесы «Пришел мужчина к женщине» Семена Злотникова. У нас прошла мировая премьера пьесы Людмилы Улицкой «Русское варенье», «Медведь» Дмитрия Быкова, мы первыми поставили акунинскую «Чайку», до сих пор идет «Последний ацтек» Виктора Шендеровича. В нашем театре состоялось открытие Евгения Гришковца. С 2003 года мы проводим крупнейший в мире конкурс русскоязычной драматургии «Действующие лица» и с 2008 года — программу «Класс молодой режиссуры». В ней участвуют молодые режиссеры, в основном дипломники кафедры, на которой я работаю и которой заведует Сергей Женовач. Лучший студент получает право на постановку в «Школе современной пьесы».

Ɔ. Вы не ставите классику?

Когда меня зовут в Нью-Йорк, Тель-Авив, Стамбул, Женеву, я с удовольствием ставлю классику. Для меня это большая, великая школа. Но я понимаю, что для Стамбульского национального театра «Чайка» — это колоссальное событие, а в Москве уже двадцать «Чаек» и будет двадцать первая. Поэтому наш материал — это современная пьеса, написанная здесь и сейчас.

Ɔ. «Школа современной пьесы» — это театр премьер, созданный на волне новой драматургии 1980–1990-х годов. Что можно сказать о состоянии современной драматургии?

Сейчас расцвет драматургии в России. Мои коллеги говорят, что ее нет, но они ошибаются — они просто ее не понимают, к сожалению. Я тоже не все понимаю. Я читаю очень много пьес и иногда пропускаю сильные вещи.

Я и артистов пропускаю, которые потом оказываются замечательными. Есть несколько совсем смешных примеров в моей профессиональной жизни. Скажем, много лет тому назад пришла ко мне артистка Ольга Волкова и говорит: «Слушай, посмотри моего сына, Ваню Волкова, он и его жена заканчивают сейчас четвертый курс». Я говорю: «Оля, извини, дорогая, у меня свои студенты очень хорошие, чего я буду смотреть твоего сына и его жену?» Она говорит: «Напрасно, они талантливые ребята, жена тоже талантливая, она, правда, не русская». Я говорю: «Как не русская?» — «Ну, не русская, ее зовут Чулпан Хаматова». Я говорю: «Ну тем более...» (Смеется.) И так же с пьесами. Скажем, «Пластилин» Василия Сигарева сначала принесли мне. Я прочитал — там так много мата, это перебор. Невероятно, но я отказался. И в итоге случился знаменитый спектакль Кирилла Серебренникова. Мало того, Серебренников был готов ставить у меня в театре. Он только приехал из Ростова-на-Дону, скромно рассказывал свою биографию. Я говорю: «Да ну что вы, там действие в туалете и мат сплошной».

Ɔ. Но вы в нем увидели что-то особенное?

Ничего я в нем тогда не увидел. Но после этого я смотрел его замечательные работы, понимаю, что он талантливейший режиссер, и все, что сейчас происходит, — это бред собачий. Я почти уверен, что скоро это все закончится.

Ɔ. Вы открыли «Школу современной пьесы» в 1989 году. Насколько сложно было создавать новый театр в то время?

Я убежден, что 90-е — один из лучших периодов в России. Для меня это было прекрасное время — открылись границы, сказали «работай и заработаешь». Анатолий Чубайс и Егор Гайдар ухитрились за несколько месяцев создать рыночную экономику. Это невероятно. А потом опять все заглохло. О нашем театре не раз писали в разное время, что он такой правительственный, придворный. Действительно, у нас Егор Гайдар просто заливался, хохотал на «А чой-то ты во фраке?» и смотрел его не один раз. Правительство часто бывало на вечерах Окуджавы, Вознесенского, на спектаклях, вечерах поэзии, когда со сцены читали Юрий Любимов, Петр Фоменко, Юрий Башмет, Владимир Войнович. Вместе с некоторыми членами тогдашнего реформаторского правительства мы несколько лет подряд приезжали к Булату Окуджаве 13 января и встречали старый Новый год у него в Переделкине.

Ɔ. По моим ощущениям, в российском обществе уже давно не трагифарс, а настоящая драма. И если так, то есть ли у нас шанс на исцеление?

Пока драма, вы правы. Нет никаких ветвей власти, не работает судебная власть, нет парламента, нет самостоятельного мыслящего правительства. Есть два варианта выхода из нынешней ситуации: либо Россия изменит себя внутри, либо, к большему сожалению, будет большой коллапс, до основания. Хотя по каким-то отдельным проявлениям у меня есть ощущение, что что-то сдвинулось. Не случайно президент назначил Алексея Кудрина, а я знаком с ним по Комитету гражданских инициатив, главой Счетной палаты. Хотя, естественно, я рассматриваю Владимира Владимировича как персонажа, с точки зрения моей профессии, и понимаю, что чем старше и мудрее он становится, тем больше его должна занимать оставшаяся часть жизни.

Ɔ. Читая вашу биографию, невольно думаешь, что жизнь постоянно сводила вас с потрясающими людьми — Мария Миронова, Михаил Глузский, Олег Табаков, Альберт Филозов, всех не перечислить. Вы опубликовали первый рассказ в 16 лет, еще дипломником ставили в «Современнике». Что это — стечение обстоятельств или есть какой-то секрет?

У меня есть концепция: я убежден, что каждый человек достоин своей жизни. Когда я слышу от кого-то «мне не повезло, я родился не в том городе, а вот вы там, в Москве, счастливчики», «у меня плохой муж», «у меня плохая жена», «я не тот институт окончил», я думаю: вы что, с ума сошли?! Кто виноват в том, что у тебя не такой муж, не такая квартира? Я приехал в Москву бедным мальчиком. В Одессе наша семья жила в проходной комнате в коммуналке. Потом было общежитие в Москве, уже студентом я начал работать. Сегодня у меня огромный, прекрасный дом в Подмосковье. Я заработал на него — писал пьесы, книги, ставил спектакли. Я очень много работал и до сих пор работаю с утра до вечера. Ты родился — а дальше самое страшное только то, что ты умрешь. Все остальное прекрасно. Я счастливейший человек. Даже когда два года назад объявили, что у меня четвертая стадия онкологии и жить осталось лишь полтора-два месяца, я был абсолютно убежден, что со мной ничего не будет. Мне удалили большую часть печени, сейчас у меня стадия ремиссии, видимых признаков онкологии нет. Я не сомневался. Заболел — не можешь не выздороветь.

Ɔ. При этом вы до сих пор участвуете в экстремальных экспедициях по Байкалу, Монголии, Китаю с Анатолием Чубайсом.

Да, мы пересекали Байкал по льду, пустыню Такла-Макан. Наш вечный двигатель — Анатолий Чубайс — хочет пройти весь Северный морской путь по суше. Несколько недель назад мы вернулись с Кольского полуострова, который преодолевали на вездеходных машинах. Эти поездки мне необходимы, потому что я все же испытываю некоторую неловкость за свою профессию. Взрослый дядька, который может проехать на чем угодно, сочиняет какую-то нереальную реальность. Поэтому в этих экспедициях я нахожусь на своем месте. Вообще, идея каждого путешествия — пройти по самому короткому маршруту там, где никто не ходил. Здесь как с театром — поставить ту пьесу, которую никто не ставил раньше.Ɔ.

Беседовала Анастасия Рыжкова