Томас О’Крихинь: Островитянин

Перевод Юрия Андрейчука

Глава первая

Я помню себя у груди своей матери. — Моя семья. — Ведьма-соседка. — Мой отец и моя мать. — Корабль с желтым маслом. — День, когда на меня надели штаны. — Морские свиньи. — Корабль пшеницы. — Большущий морской угорь.

Я помню себя у груди своей матери. Мне было четыре полных года, когда меня отлучили от соска. Я поскребышек со дна кувшина, последний из выводка. Вот по какой причине меня так долго оставляли у груди.  

А еще я был любимчиком. У меня было четыре сестры, и каждая норовила вложить мне кусочек прямо в рот, будто птенчику. Майре Донал, Кать Донал, Айлинь Донал и Нора Донал, Патрик Донал и я, Тома́с Донал¹. Майре все еще жива, она здесь, на этом Острове. Двое других живут в Америке. Патрик до сих пор жив. Кать скончалась, когда уже три месяца как получала пенсию. Вот какой нас тогда был рой ребятишек, и все очень дружили в ту пору, когда я был еще малышом, поэтому неудивительно, что я стал среди них любимчиком. К тому же моего появления на свет никто особенно не ждал.

Отец мой был человек невысокий, но сильный и крепко сбитый. Мать — ростом с полицейского, рослая, дюжая, светлая и статная. Только в то время как я был при груди, молоко ее не давало никакого подкрепления силам, да вдобавок сам я был теленок у старой коровы, и поднять меня на ноги было трудно.

Так или иначе, разбойник Смерть уносил замечательных крепышей, а со мной все мешкал, все откладывал мой конец. Возможно, ему просто было жаль на меня времени. Я рос и закалялся в трудностях, и шел сам по себе куда хотел, но со вниманием смотрел, прежде чем ступить на берег моря. На мне пальто из серой овчины, вязаная шапка. И всего-то надо мне: куриное яйцо, кусочек масла, кусочек рыбы, улиток да ракушек — понемногу всякого и с моря, и с земли.

Маленький тесный дом, в котором мы жили; тростник с холмов, уложенный на крыше. Часто у задней его стены, наверху, куриное гнездо, а в нем дюжина яиц. В углу обустроена кровать, и еще две кровати в задней части дома. В доме две коровы, две свиньи, куры, а при них яйца, и осел — и все мы вместе с ними. Задняя часть дома отводилась для семьи, так что ее двери были на севере, а двери другой части — на юге.

Еще один дом был прямо рядом с нами. Жильцы обоих хижин общались друг с другом каждый день. Хозяйка того дома чуть ли не каждую минуту ходила то к нам, то от нас, и зачастую причина этих путешествий была в том, что ей что-нибудь надобно. Она была сплетница, маленькая, взъерошенная, трусливая, нрава мелочного и неприятного, охочая до болтовни и пересудов. Нередко втолковывала она моей маме, что в Ирландии никогда не выйдет поднять теленка от старой коровы. Только, пожалуй, никогда не бывало в Ирландии ни старой коровы, ни молодой, у кого теленок был испорчен больше, чем эта баба.

Немного времени прошло, как начал я прилично подрастать, и серое пальто сделалось мне коротко. В этом возрасте я уже стал соображать, что к чему. Вскоре я научился распознавать старую ведьму среди прочих людей — и давать ей знать об этом. Жители обеих хижин каждое воскресенье собирались в нашем доме, и мой отец принимался читать краткий розарий².

Хозяйка из дома напротив говорила тогда моей матери:

— Оставь мальчонке серое пальтишко, пока не начнешь жену ему искать. Ох и славно же он растет, дай ему Бог благоденствия! — Так говорила она, положив себе в желудок большой кусок свежего морского леща.

Мой отец

Мой отец был из жителей Дун-Хына³. Женился он на этом Острове. Мать родом из прихода Фюнтрa4. Они жили друг с другом в согласии. У них не было никаких вредных пристрастий из тех, что бывают у прочих и за которые стараются по большей части угостить палкой.

Родители поселились в бедной хижине, занимались морской охотой и собирательством; был у них и клочок земли, и оба изо всех сил старались извлечь посильную выгоду из земли и из моря. На Острове в те времена не водилось ни единого осла, а висели корзины за спиной у каждого мужчины и каждой женщины — то есть у каждой женщины, которая не белоручка и не разбойница, таким уж лучше голод, чем работа.

Замечательный охотник был мой отец, и работник отменный. Был он мастер-каменщик, и много полезного сделал он для других людей, потому как большинство из них в ту пору было все равно что стадо ослов в поле.

Удивительно рыбным оказался тот год, когда я надел серое пальто и перестал бросать случайные взгляды на грудь матери. По-моему, правильней мне было бы еще сосать титьки. Кажется, к тому времени прошло больше года, как я их бросил.

Тем утром мой отец собирался на лов. У них с матерью в тот год набралась здоровая куча торфу, но пришла весть, что со вчерашнего дня почти все украдено. Отец велел матери как-нибудь позаботиться о том, чтоб перенести домой хоть часть торфа, покуда день хороший.

Она взвалила корзину себе за спину, и шесть корзин с торфом уже были дома, не успел ее малыш пробудиться ото сна. Пришлось моей матери оторваться от торфа и обернуться ухом к малышу, который только что проснулся. На меня надели серое пальто, дали поесть каши, и когда мне полагалось уже быть довольным, я, конечно же, доволен не был. Моя мать приладила корзину, чтобы снова отправиться к подножию холма, но я следил за ней, и пришлось ей забрать меня с собой — притом что я еще едва-едва топал. Немного времени прошло, как я уже утомился, и мама вынуждена была усадить меня в корзину и нести к холму. Она отпустила в мою сторону несколько проклятий — в чем, разумеется, не было ее вины.

К тому времени как наполнила корзину торфом, мать предупредила, чтобы я спускался по склону, но я был слишком упрямый и все время возвращался, вместо того чтобы идти вниз. Хорошо помню, как она поставила меня на ноги, оторвала от земли и несла порядочно времени до дому с такими словами:

— Олух царя небесного! — приговаривала она. — Как же здорово ты мне испортил день!

Пришлось ей взять меня на руки и нести домой, прижав к груди, а корзина ее, как и всегда, была полная и тяжелая.

Дома она сгрузила меня на пол и велела Майре усадить меня под корзинку, и пусть я там хоть дальше живу, хоть помру. Несмотря на мои проказы, она принесла в этот день двадцать корзин торфу. К воскресенью торфу в доме была уже большая куча. За ту же неделю отец мой выловил пять тысяч рыбин. Обо всех таких событиях моя мать рассказывала старой ведьме-соседке.

Корабль с желтым маслом

Когда этот корабль разбился о прибрежные скалы на северной стороне Острова, стоял год нужды. Корабль разлетелся в щепки, и комки масла расплылись по всему морю.

Масло было дорогое, и возьмись у бедняка даже самая малость такого, он мог бы добыть себе полмешка белой муки. Желтой кукурузной муки⁵ тогда еще не завозили.

В то время в Дун-Хыне была береговая охрана, и для них находилось занятие — встречать корабли, которые слишком близко подбирались к суше, поскольку никаких снастей, кроме парусов, чтобы выплыть обратно, у тех не водилось. И вот прослышали синие⁶ — таким именем их звали местные, — что у Острова затонул корабль и что́ на нем. И не было больше им никакого сна ни днем ни ночью, и заплывали они к нам в любое время, потому как лодка у них была хорошенько оснащена, а сами они порядочно осведомлены. Они измотали всю душу островитянам, которые постарались попрятать комья масла в такие места, где уж ни кошкам, ни собакам до них не добраться. Так или иначе, этот год люди на Острове прожили хорошо, как бы ни лезли синие из кожи вон. Почти всё масло переправляли через залив Дангян и там продавали что ни ночь, хотя синие тоже натаскали изрядно и брали за него порядочную цену.

Однажды приплыла лодка береговой охраны, и было в ней всего четверо. Лодка с Острова пришла прямо перед ними, а в ней шесть больших комьев масла. Синие тотчас же забрали их в свою лодку, страшно довольные собою. На мостках стояла молодая женщина, а за спиной она прятала здоровенный обломок камня. Она залезла в лодку своего отца, и дальше синие ничего не учуяли, пока женщина не метнула камень, который пробил дно их лодки сверху, а большая вода не хлынула снизу.

Синяя стража сиганула в воду, и туда же полетели и снова поплыли большие комья желтого масла, и женщины снова смогли их спасти. Королевским людям пришлось вытаскивать свою лодку и ставить на нее жестяную заплату. И когда они ее починили, то держались потом за отчий берег обеими руками. Думаю, с той поры они нечасто отваживались на вылазки, пока комья масла, словно замазка, плавали по воде.

***

Вскоре после этого мужики с холма увидали овцу, упавшую на берег. Они спустились, чтобы попробовать забрать ее с собой, но, оглядевшись, один из них приметил латунный штырь, торчавший из-под камня. Он потянул и вытащил его. Было в нем четыре фута длины. По всему берегу полно было таких стержней — и медных, и латунных. Никто не знал, что за урожай собрали те двое в тот день, а вышло так, что некогда о берег разбило корабль, и от него на этом месте все еще оставались огромные ящики, где было без счету таких вот стержней. Неизвестно, что сделали потом островитяне с этими ценными кусками металла. Времена были скверные, и, если бы корабль не разбился на Острове, там вообще не осталось бы ни единой живой души, как рассказывали старики. Я и сам часто слыхивал, как ведьма из соседского дома говорила, что это Бог послал его разбиться среди бедняков. А вследствие этого они прожили хорошо несколько лет, в то время как в других местах люди изнывали от нужды и голода, выбиваясь из сил и стараясь раздобыть хоть что-нибудь. Когда мой отец приносил домой груз из связок таких вот штырей, я не мог и одного из них поставить стоймя, такие они были тяжелые.

***

В тот день, когда на меня надели штаны, я чуть было не лишился рассудка. Не мог остановиться, а только бегал, словно щенок. Подумал, что еды мне никакой не нужно, да так и поступил, и все бегал из дому да в дом туда-сюда.

Но кто-нибудь за мной все равно приглядывал. Да, так вот, когда я в очередной раз подбежал к очагу, мать посмотрела на меня и увидала, что штаны у меня промокли напрочь.

— Душа твоя пресветлая, — сказала она, — что ж такое обмочило тебе штаны? Ясное дело, ты сам туда напрудил.

Я сознался в этом и сказал, что просил Нору расстегнуть мне пуговицы, а она не сделала, как я просил. Наверное, это была первая ложь, которую я изрек в жизни, потому что такого я бедной Норе не говорил, а мать задала ей очень крепкую взбучку за то, что сестра не выполнила мою просьбу. Большой жалости достоин тот, кого наказывают не по справедливости, но поглядите, как же рано мне вздумалось проказничать. Отец мой снова принялся за штаны, ведь он-то мне их и сладил, и переделал с умом, чтоб они мне годились для чего и когда нужно, безо всяких хлопот.

Восемь лет, как сказала мать, исполнилось мне в тот день. Назавтра я пошел по всей деревне в сопровождении Айлинь, от дома к дому, — такой был обычай в те времена: всякий раз, когда случались обновка или целый новый костюм у маленького мальчика, заходить в каждый дом. И в каждом доме, бывало, клали малышу в карман пенни или два. Когда мы пришли обратно, у меня в кармане лежало три шиллинга. Я отдал их отцу, хотя лучше всего было бы отдать их матери, ведь именно у нее из-за меня было больше всего хлопот. Но поскольку отец курил табак, от этих пенсов ему выходило больше проку.

Морские свиньи⁷

Немного прошло времени, как штаны у меня на заду порвались, а сквозь дыру стала проглядывать рубашка.

Мать сказала мне, что надо пришить на зад заплату, до того как пойдет спать. Так она и сделала, и попрощалась со мною до утра, объявив, чтоб я внимательно смотрел за штанами и больше их не рвал, а не то хорошенько получу хворостиной.

Был замечательный день. На завтрак мне дали куриное яйцо, кружку молока и что-то там еще, кажется, картошку. Все это я ел на глазах у старой ведьмы-соседки.

Но речи ее всегда звучали по-другому, когда она видела, что я становлюсь крепче и резвее:

— Светик ясный, — приговаривала она, — набирайся покамест сил, и станешь настоящим мужчиной!

И в этом она тоже ошибалась, ведь с тех пор никто как-то не замечал, что у меня есть хоть что-то общее с Оскаром⁸. Она, как тот кот, всегда мурчала для собственной пользы, потому что мой отец приносил домой всяческую добычу, а муж ведьмы ничему такому обучен не был. Приживальщик и неумеха он был, что в холмах, что в поле. При этом поживиться изрядным куском ей всегда удавалось как раз в нашем доме.

Меня же тем временем прямо-таки распирало: переполняла гордость, серые штаны сидели на мне плотно, живот у меня набит по самое горло. Пусть кому-то в мире приходилось туго, а вот мне в эту пору ни до чего дела не было вовсе.

На исходе утра меня отпустили на Белый пляж, и Майре вместе со мной. По пути на пляж я несся во весь дух. Майре внимательно осмотрелась и увидала идущую с юга от Клюва⁹ клином стаю морских свиней.

Они не остановились, пока не поравнялись с нами прямо против пляжа. Плавники у них были подняты высоко, как паруса, и шли они впритирку друг к другу, словно косяк рыб. Майре часто видела их по отдельности, по нескольку голов, но такое большое стадо — ни разу. Сестра решила, что они сейчас выскочат прямо на пляж, и ее обуял страх. Она усадила меня к себе на спину, и так мы добрались до дому.

Когда мы пришли, мать объявила, что идут лодки и несколько уже ходят вокруг морских свиней, стараясь загнать их на пляж. Три больших лодки с неводом в то время было на Острове, а семь штук — в Дун-Хыне. Все они до единой собрались сейчас вкруг морских свиней.

Рыбаки с Острова пытались выгнать их на берег, а люди из Дун-Хына куражились над соседями и не забрасывали сетей. Наконец одна свинья выскочила на берег, на чистое сухое место. Один славный малый пустил ей кровь, и в ту минуту, как остальные учуяли запах крови, все они ринулись по кровавому следу вперед, на сухой берег.

Когда на лодках с Дун-Хына увидали, что у них под носом настоящее богатство, а люди на берегу пускают кровь свиньям, они живо устремились туда, чтобы набить себе домой полные лодки. Но те, что там были, не уступили им ни одной свиньи. Не пришлось долго ждать, как крови на людях стало столько же, сколько и на свиньях, которых островитяне гнали через пляж все дальше, изрезанных и пораненных. Была там одна лодка из Дун-Хына, рыбаки с нее никого и ничего пальцем не тронули. Люди с Островов отдали им лучшую свинью из всего стада. А шесть других лодок воротились домой, так ничего и не заполучив, а некоторые из них и до берега добраться были едва способны.

Вселенский труд был — оттащить всех свиней домой и засолить их. Но лениться никак нельзя, потому что в те времена долго бы вам пришлось выменивать хотя бы одну такую свинью на домашнюю. Лицо у моего отца было красным — от его собственной крови и от свиной. Но я все равно его узнал, такой я был не по годам развитый.

Я потешался над старой соседской ведьмой, когда та пришла, волоча огромную корзину свиного мяса на собственном горбу. Можно было подумать, будто и сама она, вместе с корзиной, вылезла из морской свиньи — настолько вся она вымокла в крови. Но она все же заработала себе некоторое уважение, поскольку едва не убила капитана лодки из Дун-Хына ударом лопаты.

С того дня у островитян не было недостатка в морской свинине целый год и один день. Не было бы и два года после, если б не родичи и знакомые повсюду за пределами Острова, с которыми они были связаны. Воспоминания о событиях того дня никогда не оставят меня, проживи я еще хоть двести лет. Каждый был тогда красным от крови, а не бледным или смуглым. И еще вот к чему я был в тот день близок — да и Майре вместе со мной: это погибнуть на пляже прежде любой морской свиньи или ее детеныша, если бы нас втянуло в ту потасовку, когда выскочили свиньи. На исходе того дня старуха-ведьма ужинала у нас.

_______________________

1 Автор уважительно называет всех своих братьев и сестер — а также себя самого — по отчеству, употребляя с именами имя своего отца Донала. В Ирландии отчество по-прежнему остается приметой вежливого обращения или упоминания, принятого в общине, в основном среди своих, и не употребляется в документах. Кроме того, оно помогает отличать в одной деревне многочисленных тезок и однофамильцев (здесь и далее примечания переводчика).

2 Розарий — католическая молитва, которая состоит из чередующихся молитв ≪Отче наш≫, ≪Радуйся, Мария≫ и ≪Слава≫. В Ирландии во времена гонений на католическую церковь получил распространение краткий, или частичный, розарий, превратившийся в обязательную охранную домашнюю молитву, которую с лета до зимы по традиции читал старший в семье.

3 Дун-Хын — деревня и церковный приход на западной оконечности полуострова Дингл (ирл. Дангян) в графстве Керри. Самая западная точка Ирландии и Европы. Местность, известная своими фольклорными и литературными традициями. Расположена практически напротив островов Бласкет и исторически тесно с ними связана. Соседи из Дун-Хына — это родичи, помощники, но и соперники островитян.

4 Фюнтрa (англ. Вентри) — деревня и церковный приход на полуострове Дингл в графстве Керри.

5 Желтая кукурузная мука закупалась в США, чтобы кормить бедствующих во время Великого голода, унесшего с 1845 по 1849 год около миллиона жизней. Однако ее поставок не хватало. После Великого голода закупки муки продолжались, и постепенно кукурузная мука и крупа стали все чаще встречаться в рационе ирландских крестьян. Так, из американской, или ≪индейской≫, кукурузной муки пекли характерные желтые пироги.

6 Скорее всего, такое прозвище дали матросам береговой охраны из-за цвета их бушлатов.

7 Морская свинья (Phocoena phocoena) — морское животное, широко распространенное в водах северной части Атлантического океана. Может образовывать большие стада до тысячи голов. Бедные ирландцы на побережье и островах рядом с Ирландией часто употребляли мясо морской свиньи в пищу вместо обычной свинины.

8 Возможно, речь о герое ирландских саг, сыне Ойсина и внуке легендарного героя Финна Мак Кумалла. Оскар был одним из братства ирландских фениев, мифических богатырей, охранявших границы владений и выполнявших задания Верховного короля Ирландии Кормака Мак Арта. Оскар служил образцом мужественности и силы.

9 Клюв (ирл. Gob) — мыс на северо-восточной оконечности острова Бласкет, ближе к деревне.