Сергей Ениколопов: Жизнь современных детей похожа на ад

Ɔ. Когда  в России или где-то еще происходят трагедии, подобные Керченской, многие ставят себя на место потенциальных жертв. Полагаю, что учителя, школьники и их родители задумываются об этом особенно. Один из главных вопросов в таком случае: можно ли распознать в тихих и скромных подростках, подобных Владиславу Рослякову, вынашивание страшных замыслов и постараться удержать их задолго до того, как он или она захочет привести их в действие?

Татьяна Краснова: Мне сложно ответить на ваш вопрос. Ведь я преподаватель английского языка и англо-американской журналистики, а не психолог. Но думаю, что на него не всегда ответит даже психиатр. Этой весной в моем ближнем круге случилась трагедия — двое детей 17–18 лет покончили с собой. Предположить, что такое могло бы случиться, никто не мог.

Единственное, что мы, взрослые, можем сделать, — это стараться исключить вражду и травлю между сверстниками. И тут очень много зависит от преподавателей, которые постоянно должны вести беседу с детьми, ведь они бывают очень жестоки друг к другу. А чтобы ребенок доверился взрослому, необходимо заслужить его доверие и стать авторитетом в его глазах.

Сергей Ениколопов: В тихом подростке нельзя распознать убийцу, потому что подавляющее большинство из них — обычные школьники. Однако те, кто устраивают бойню, как правило, являются объектом насмешек своих сверстников. На некоторых просто не обращают внимания учителя или же, наоборот, ущемляют их, считают нужным всячески задевать.

Всем следует помнить, что в подростковом возрасте люди очень уязвимы. Они не до конца сформировались как физически, так и психологически. У них нет какого-то завершенного представления о себе. А издевательства со стороны одноклассников носят накопительный эффект, который, увы, находит отражение в неадекватном поведении.

Ɔ. Новость о Керчи увидели или прочитали все — школьники, студенты, их родители, преподаватели и учителя. Она, безусловно, будет обсуждаться и в замкнутых учебных коллективах, и на страницах соцсетей. Стоит ли придавать такому неизбежному обсуждению какой-то организованный характер? Надо ли специально обсуждать с детьми и коллегами подобные инциденты? Если да, то как необходимо говорить об этом?

Татьяна Краснова: Мы обязательно обсудим с моими студентами, что необходимо быть внимательнее и терпимее друг к другу. Чтобы они непременно обращались к старшим, если в их жизни происходит что-то тревожное. А взрослые, в свою очередь, нуждаются в инструктаже грамотных людей, которые могли бы объяснить, что делать в таких ситуациях, чтобы ученики и преподаватели знали, куда бежать и где можно укрыться. Проблема заключается в том, что я не знаю, где искать таких специалистов. Может быть, это будет человек из МЧС или ФСБ. Другого выхода, на мой взгляд, нет.

Сергей Ениколопов: На мой взгляд, говорить с подростками надо только в том случае, когда они сами этого хотят, в остальных случая это лишнее, потому что такие обсуждения могут стать своего рода рекламой массовых расстрелов и убийств. В 1999 году в топе новостей несколько недель подряд был массовый расстрел в американской школе Колумбайн. Если это увидит человек в плохом настроении, то он вполне может совершить то же самое. Такова реальность. Наглядный пример — самоубийство трех девочек-подростков из Балашихи. После этого я насчитал 32 подобных случая по всей стране. Это называется эффект Вертера, когда одно самоубийство влечет за собой массу других. А коллегам, безусловно, надо обсуждать такие инциденты, но лучше всего вместе с психологом, чтобы знать, как правильно вести себя с детьми. Сегодня учителя и преподаватели испытывают страх, заходя в класс: вдруг они погибнут от рук своих же учеников.

Ɔ. Первой реакцией на такие массовые трагедии обычно бывает требование ужесточить безопасность и усилить контроль. Тем более к такой реакции склонно как наше общество, так и власти. До каких пределов надо усиливать меры контроля по отношению к подросткам? Не приведет ли такое ужесточение мер безопасности к ощущению, что ребенок находится в казарме, а не в учебном заведении?

Татьяна Краснова: Боюсь, что приведет, потому что все, что мы делаем, превращается в автомат Калашникова. В школах и университетах начнут закручивать гайки, но на этом все и закончится. В учебный корпус, где я работаю, приходит множество студентов. И ведь никто не проверяет их сумки. Разве после этого можно чувствовать себя в безопасности?

Сергей Ениколопов: Безусловно, меры предосторожности будут ужесточать. Но казармы больше похожи на тюрьму, где человек пребывает какой-то период своей жизни. А в школах или университетах контроль только на входе и выходе. Так или иначе, чтобы чувствовать себя в безопасности, мы все должны чем-то жертвовать. Но важно, чтобы все происходило добровольно, а не насильственным путем. Американцы, например, добровольно отказались от многих своих свобод после трагедии 11 сентября 2001 года.

Ɔ. Не станет ли требование постоянной проверки сумок и прохождения через рамки металлодетекторов дополнительной травмой для школьников? В конце концов, в подростковом возрасте особенно ценно личное пространство. И необходимость показывать, что у тебя в карманах и в рюкзаке, едва ли вызовет симпатию по отношению к школе.

Татьяна Краснова: К сожалению, мы можем контролировать небольшую часть жизни детей, которую сами себе представляем. Никакого ада, конечно же, не настанет. Но такой контроль продержится неделю, максимум две. Государству необходимо озаботиться этой проблемой и искать другие пути предотвращения чрезвычайных ситуаций.

Сергей Ениколопов: Жизнь современных детей и так похожа на ад. Но металлоискатели ее еще хуже не сделают. Сотни тысяч людей ежедневно проходят рамки в метро, и никто не жалуется. Возможно, первый раз школьники удивятся их появлению, но потом привыкнут. То же самое и с обыском сумок. Но проблема в том, что на каждый шаг правоохранителей найдутся люди, которые придумают, как это обойти. И терроризм это очень четко показывает.Ɔ.

Подготовила Анастасия Степанова