Война или мир Сталина. Отрывок из книги «Виртуальная история»

Хотя значительное количество свидетельств показывает, что американская администрация Трумэна решила применить бомбу против Японии главным образом с целью предотвращения полномасштабного и кровопролитного вторжения в Японию союзных войск, есть также основания предположить, что бомба должна была сдержать поведение русских. После того как советские войска вошли в Румынию и Болгарию в 1944 г., а в 1945 г. пересекли границу Польши и заняли остальную час Восточной и Центральной Европы, западным лидерам стало очевидно, что русские не заинтересованы в полноценном сотрудничестве по вопросу о прекращении военных действий на Тихоокеанском фронте. Более того, некоторые даже полагали, что они не собираются ограничиваться установлением законной сферы влияния и идут по пути решительной экспансии.

До применения бомбы Трумэн отвел Сталина в сторонку на Потсдамской конференции и предупредил его о новом смертоносном оружии, которое американцы собираются использовать против японцев. Как известно, Сталин не выказал удивления. Но в частной беседе министр иностранных дел Молотов сказал: «Они поднимают ставки». Сталин улыбнулся и ответил: «Пускай. Сегодня нам следует поговорить с Курчатовым (руководителем советской ядерной программы), чтобы ускорить нашу работу». Таким образом, бомба оказала распознаваемый эффект на Сталина и его окружение. Сталин явно не хотел, чтобы Соединенные Штаты получили монополию в сфере нового вооружения. Однако ускорить разработку собственной бомбы Сталина подтолкнуло не столько применение бомбы против Японии, сколько успешная детонация. Следовательно, сдержанность Трумэна не оказала бы очевидного воздействия на скорость советской ядерной программы.

Сторонники довода о том, что бомба стала решающим фактором в ухудшении отношений Востока и Запада, идут гораздо дальше. Они утверждают, что Соединенные Штаты использовали наличие бомбы для устрашения русских, но в результате тем самым приблизили холодную войну, перепугав их настолько, что они принялись возводить барьеры, чтобы не допустить западного влияния, и выступать против тех, кого Запад намеревался защитить.

Но можно ли сказать, что отношения Востока и Запада сложились бы иначе, если бы бомбы не существовало вовсе? Мнение о том, что системы вооружения стали основной причиной конфликта холодной войны, стало особенно популярным среди тех, кто выступал за ядерное разоружение. Однако это мнение, по сути, ничем не отличается от господствовавшего до и после 1914 г. представления о том, что гонка вооружений, в которой участвовали великие державы, была причиной Первой мировой войны. Чтобы доказать или опровергнуть эту точку зрения, необходимо проанализировать свидетельства о советском отношении к бомбе, поскольку сторонники идеи о решающей роли бомбы в дальнейшем развитии событий подразумевают, что советская политика была исключительно реакционной, а русские лишь отвечали на опасения, нагнетаемые США.

На самом деле советское отношение к бомбе характеризовалось скорее самоуверенностью, чем страхом. Есть явные указания на то, что Сталин не считал атомную бомбу решающим фактором в войне, а следовательно, не считал ее и решающим фактором при проведении дипломатических переговоров. Он даже был в некоторой степени высокомерен в отношении США, поскольку, по его мнению, Америка не обладала волей к величию, необходимой для мирового господства.

Первым свидетельством можно считать заявление заместителя наркома иностранных дел Максима Литвинова, который был настолько не согласен с новым направлением советской политики, что нарушал все правила, делая несдержанные и необоснованные заявления западным журналистам и дипломатами. В июне 1946 г., когда американский журналист Хоттелет спросил Литвинова об американской  атомной монополии и отношении Советского Союза к установлению международного контроля над атомной энергетикой, Литвинов «сказал, что Россия не согласится на атомный контроль, что она не придает чрезмерной важности бомбе и что нет смысла бояться атомной войны». Он добавил, что руководство полагает, что «обширная территория и большая численность населения (страны), а также наличие ресурсов и рассредоточенной промышленности во многом обезопасили ее». В сентябре сам Сталин сказал Уэрту из газеты Sunday Times, что он «не считает атомную бомбу такой серьезной силой, какой ее представляют некоторые политики. Атомные бомбы разрабатываются, чтобы пугать людей со слабыми нервами, но им не под силу решить исход войны, поскольку просто не существует достаточного количества атомных бомб». Впоследствии эту мысль повторил Молотов в своих воспоминаниях, записанных Чуевым: «И они (американцы) понимали, что пока они не в состоянии развязать войну, ведь у них были всего‑то одна-две бомбы». Это заявление Сталина было весьма необычным, ведь в нем он признавал, что советской разведке известны секреты американских ядерных резервов (а точнее, отсутствия таковых) (подробнее об этом ниже). Несомненно, во всем этом был элемент бравады. Если американцы действительно намеревались шантажировать русских угрозой атомной бомбы, было важно убедить их, что угроза не слишком страшна. Однако Литвинов действовал не по приказу Сталина — как раз наоборот, его действия сочли государственной изменой, что впоследствии подтвердил Молотов. «Литвинов был настроен к нам враждебно, — вспоминал он. — Мы перехватили запись его разговора с американским корреспондентом… Это было предательство».

Спокойная оценка бомбы, как указал Литвинов, отражала представления о войне, основанные на присущих России преимуществах и очевидных слабостях Запада. Если Запад не готов был отправлять в Россию сухопутные войска, чтобы разбить советскую армию и оккупировать страну, угроза не могла стать реальностью, а если он не мог этого сделать, то с чего вдруг русским воспринимать подобные угрозы всерьез? В интервью Эллиоту Рузвельту 21 декабря 1946 г. Сталин с уверенностью сказал:

[Я] не вижу никакой угрозы нарушения мира или военного конфликта. Ни одна великая держава, даже если ее правительство и стремится к этому, не могла бы в настоящее время выставить большую армию для борьбы против другой союзной державы, другой великой державы, ибо в настоящее время никто не может воевать без своего народа, а народ не хочет воевать. Народы устали от войны…. В свете всех этих соображений я полагаю, что угроза новой войны нереальна.

Окончательное подтверждение этому появилось после того, как русские провели успешные испытания своей первой атомной бомбы в августе 1949 г. Им стали комментарии Сталина, сделанные в июле 1952 г., пока еще не кончилась Корейская война, просоветскому итальянскому социалисту Ненни: «Определенно, — сказал он, — в Соединенных Штатах есть люди, которые ведут разговоры о войне, но не имеют возможности ее начать. Америка обладает техническим потенциалом для ведения войны, но не имеет человеческих ресурсов: у нее есть авиация, есть атомная бомба, но где ей взять солдат, необходимых для начала третьей войны?» Он добавил: «Америке недостаточно уничтожить Москву, как и нам недостаточно уничтожить Нью-Йорк. Москву и Нью-Йорк должны оккупировать армии». В конце концов бывший госсекретарь США Бирнс признал, что бомба «не пугает» русских.

В июле 1947 г. был принят план Маршалла по восстановлению Европы, который стал первым очевидным свидетельством намерения Соединенных Штатов сдержать советскую экспансию в Европе. Советский Союз — по крайней мере, публично — отреагировал на это несколько истерично: в сентябре Сталин подтолкнул восточноевропейские коммунистические партии к созданию Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформа), чтобы тем самым обеспечить послушание. В дополнение к этому улицы Западной Европы захлестнула волна забастовок и воинственных демонстраций. Но даже в ноябре советское руководство уверяло итальянского социалиста Ненни, что не считает войну «неминуемой или близкой. Соединенные Штаты не в состоянии ее спровоцировать. Они ведут холодную войну, войну на нервах, с целью «шантажа». Советский Союз не позволит себя запугать и продолжит собственную политику». Один советский дипломат сказал об американцах во Франции: «Через несколько лет их отсюда вышвырнут» («ils seront fichus d’ici quelques années»). Смелые советские оценки угрозы, исходящей от ядерного оружия, которые наверняка стали гораздо более трезвыми после смерти Сталина, дополнялись общей демонстрацией самоуверенности. Это ощущение относительной неуязвимости сегодня многим покажется неправдоподобным в свете нашего знания о том, какое разорение принесли России страны «оси», ведь в ходе войны она потеряла около двадцати восьми миллионов жизней. Но производимый в Москве расчет баланса сил не в последнюю очередь основывался на предполагаемом превосходстве социалистических средств производства над капиталистическими и на представлении о том, что Соединенные Штаты не имели желания воевать. Более того, если бы США погрузились в новую депрессию — чего в Москве ожидали многие, — то это желание притупилось бы еще сильнее и Вашингтон вполне мог бы уйти в изоляцию, как поступил после 1929 г.

Получается, что Сталин и его подчиненные не то чтобы не боялись Соединенных Штатов — хотя они боялись Соединенных Штатов гораздо меньше, чем хотели и считали западные демократии, — но все эти страхи существенно смягчались мнением, что самое значительное оружие в американском арсенале имеет крайне ограниченную ценность, что мировая капиталистическая экономика столкнулась со структурными проблемами, которые неизбежно приведут к краху, что отношения США с упадочной Британской империей в лучшем случае можно назвать шаткими и что американцы попросту лишены той решимости, которую Сталин видел в глазах Черчилля. Хотя казалось, что Сталин безрассуден в своем стремлении отдалиться от западных держав — в подавлении антикоммунистической оппозиции в Восточной и Центральной Европе, в сохранении многочисленного контингента на территории восточной зоны Германии, в выставлении территориальных требований Турции (1945), в попытке поддержать коммунистический режим в Северном Иране (1945–1946), в захвате Чехословакии (1948) и в начале блокады Западного Берлина, — на самом деле он шел лишь на осознанный риск. Он вел политику блефа.

Перевод с английского: Заур Мамедьяров