Театр в моей жизни. Пиотровский, Фокин, Полунин и другие о БДТ

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа

Ну, во-первых, мы поздравляем и желаем великих достижений театру с не совсем нормальным для Петербурга названием — БДТ. Такие сокращения — они ведь пришли с советской властью. Но это в данном случае не страшно, потому что этот театр, всеми нами любимый, — красивый знак истории Ленинграда. Он был очень ленинградским те­атром. В Петербурге были только императорские, а всё остальное побоку. А во времена Ленинграда сформировались два прекрасных театра, которые были совершенно особыми и вместе с тем оставались явлениями именно того исторического периода, — БДТ и Театр комедии. Тогда появился потрясающий стиль интерпретации известных сюжетов — будь то «Горе от ума», «История лошади» или «Ханума»: стандартные сюжеты — Кавказ, русская история, философия Толстого — по-иному преображались, одновременно художественно и политически. Еще одним важным символом Ленинграда был сам Георгий Александрович Товстоногов — и как великий режиссер, и как человек, исключительный во всех своих проявлениях. Например, в нашем городе на «мерседесе» ездил только Георгий Александрович. В Москве ездил Высоцкий, а у нас — Товстоногов. И вот это ленинградское наследие ставит высочайшую планку перед нынешним БДТ. И самое замечательное, что он эту планку берет, но в то же время формируется совершенно иначе, по-сегодняшнему — и получается в результате театр петербургский. Андрей Могучий и своей режиссурой, и своим образом в городе держит имя БДТ на должном уровне. Мне особо симпатичным показался синтез театра и музейного дела в проекте «Хранить вечно»,  который был создан в связи со столетием музеев-пригородов. Думаю, мы даже не до конца понимаем революционность этой вещи, а она действительно революционна, в той же мере, как это было после революции, когда рождались абсолютно нового типа театры. И хотя у меня есть некоторое количество вопросов и даже возражений по поводу этого проекта — и театральных, и музейных, — в целом получилось здорово. Теперь следующий шаг, я думаю, — вторжение музеев в БДТ. На самом деле, может быть, сочетание разных жанров и видов искусства — то, что сегодняшний БДТ отличает от прежнего, Петербург — от Ленинграда. И петербургский БДТ почти так же хорош, как БДТ ленинградский. А может быть, так же хорош, без «почти», но требуется временнóе расстояние, чтобы это точно оценить. Так что я желаю всему коллективу и замечательному зданию, которое претерпевает разные проблемы, чтобы все проблемы разрешились: от здания до понимания и поддержки властями. А посередине еще всегда есть любовь публики — так вот чтобы это тоже было незыблемо.

Валерий Фокин, художественный руководитель Александринского театра

Я думаю, говорить особо о том, что БДТ — значительный театр, странно. Он и называется так: Большой драматический. Это понятно всем, и смешно это даже обсуждать. Меня всегда волновал вопрос, каким образом можно возродить театр, который погибает или уже погиб. Потому что театр, в отличие от человека, как Феникс, может возродиться из пепла. Вот с человеком так не получается: если констатировали физическую смерть, мы уже не дискутируем, жив он или мертв, мы уже по-другому о нем думаем. А театр — он иногда умеет притворяться, косить под живого, хотя на самом деле давно мертв. И ведь об этом практически все знают и внутри театра, и вокруг, потому что приметы мертвого театра тоже есть, но по инерции люди в него продолжают ходить, дарят цветы и так далее. И вот меня всегда интересовало, возможно ли с приходом новой команды во главе с сильной творческой личностью взять театр и развернуть, чтобы он начал на глазах оживать. И люди, на которых поставлен крест, которых уже давно списали или почти списали со всех счетов, тоже начали оживать — и не просто оживать, а работать в каком-то совершенно новом качестве. Конечно, этот процесс всегда сопряжен с потрясениями, серьезными конфликтами, потому что некоторые артисты уверены, что у них все в порядке, что они вечны, и им не нравятся новшества, которые им предлагаются поперек их, как они считают, природы. Это очень драматичная история, если не сказать более резкого слова. Тем не менее, если есть живое лидерство, живое желание театр реанимировать, новый дух (а дух ведь всегда ищет себе достойную форму) — раз — и возвращается в эти старые стены, и они оживают, возрождаются. Вот этот момент меня всегда интересовал, а сегодня особенно занимает в контексте БДТ.

И я вижу, что в нынешнем БДТ — хотя он, на первый взгляд, идет совсем в ином направлении, чем когда-то: это другие формы, другие подходы, другие эстетические интересы, — происходит и во многом уже произошло именно такое возрождение. Вот это для меня самое важное. То, что когда-то, много лет назад было сделано Товстоноговым — в другой эстетике и другом временном контексте, — возвращается на новом этапе. Эта театральная искра вновь в БДТ зажглась. Долгое время ее не было: как ни пытались ее раздувать, какого горючего ни подкладывали, все напрасно. Повторюсь: несмотря на то что шли спектакли, выдающиеся артисты выходили на сцену и зрители были довольны. И в том, что эта искра в настоящий момент вновь завелась в театре и засверкала, конечно, большая заслуга Андрея Могучего. Безусловно.

Я считаю, что Андрей очень многому научился за годы работы в Александринском театре. Он превратился в режиссера, который чувствует вкус к работе в репертуарном  театре, к работе с артистами старшего поколения — и они на него очень сильно повлияли: тот же Мартон, тот же покойный, к сожалению, Виктор Федорович Смирнов, потому что я считаю «Иванов» одним из лучших спек­таклей Андрея. Это, собственно, и есть та база, которая дает Могучему сейчас и стойкость, и понимание того, что, даже если ему с кем-то из артистов трудно, это естественно, потому что не может быть легко. Не может по определению. Потому что он прививает артистам другой взгляд на театр — свой взгляд: конечно, свой, а какой еще взгляд он должен прививать? Важно, чтобы остался дух великого те­атра, а свет той искры, о которой я говорил, может меняться.

Так что у меня хорошее ощущение от этого юбилея. Не такое, как, знаете, часто бывает: люди собираются, говорят добрые слова, а выглядит всё как репетиция самого печального ритуала в нашей жизни. Потому что на вопрос «А что сегодня-то?» ответить бывает нечего. А вот про БДТ можно сказать: «А сегодня в день столетнего юбилея мы видим живой театр. Да, другой. Да, ориентированный на другую категорию зрителей, более молодую. А что в этом плохого?» Так же как, когда возникает что-то по-настоящему художественное в Александринке, я думаю: елки-палки, все-таки двести шестьдесят два года театру! Не играет роли возраст, не играет роли здание — они могут помогать или мешать, но они не главное. Главное — чем они наполнены. И в этом смысле я с очень хорошим чувством хочу поздравить БДТ с юбилеем и пожелать ему всего, что в таких случаях принято желать. А Андрею хочу сказать, что я его очень уважаю, очень люблю и всегда готов ему помогать, если он во мне нуждается. Потому что он один из тех редких режиссеров, который способен выслушивать замечания и не замыкаться, а быть открытым правильным для себя советам. Это тоже редкое качество, которое бывает далеко не у каждого режиссера, даже талантливого.

Владимир Шигаев, генеральный директор AGC Glass Russia

Для меня как для ленинградца, юность которого пришлась на вторую половину 1970-х — первую половину 1980-х, БДТ тех лет не просто театр, в который не достать билетов, где ставит Товстоногов и играет золотая команда воспитанных им артистов. БДТ моей юности — это тот уровень, по которому мерилось театральное искусство во всей огромной стране. Критерий качества. Я не застал Доронину, Копеляна, Юрского и Тенякову, но отлично помню на сцене Макарову, Стржельчика, Лебедева, Лаврова, Басилашвили, Шарко. «Ханума», «История лошади», «Дядя Ваня» были любимыми спектаклями. Я приехал в Ленинград человеком молодым, родители остались далеко — и именно БДТ продолжил мое воспитание: личностное, гражданское.

После ухода Товстоногова в жизни театра наступили не лучшие времена. Корифеи, конечно, оставались, но спектакли не давали ощущения остроты, нерва, новизны, и я перестал туда ходить.

Приход Андрея Могучего изменил все радикально. Я видел его спектакли и до БДТ, поэтому были определенные ожидания. Но самое главное для меня — что театр не стал пытаться угодить зрителям, которые ходили в БДТ еще в 1970-х, а сделал ставку на новое поколение, причем не только среди публики: в труппе появилось много талантливой молодежи. Театр взял на себя просветительскую функцию — сейчас здесь действует мощная образовательная программа. Я вижу интерес к БДТ моих детей. И даже моя восьмилетняя внучка после посещения этого театра совсем по-другому стала воспринимать какие-то вещи. Знакомство с БДТ она начала со спектакля режиссера Евгения Ибрагимова по прозе Януша Корчака «Когда я снова стану маленьким». Мне многие говорили, что она слишком маленькая, чтобы идти на такой серьезный спектакль. Но она посмотрела его с огромным интересом и дома инициировала бурное обсуждение увиденного. А сейчас она влюблена в «Трех толстяков» Могучего, и уже весь класс ее сходил на этот спектакль. Я думаю, все дело в том, что БДТ сегодня говорит языком нового поколения, но при этом без начетничества, без давления — и в результате ребенка туда тянет.

Евгений Миронов, художественный руководитель Театра наций

В связи с аббревиатурой БДТ у меня всплывают три момента моей жизни, три соприкосновения.

Первое — когда я еще был студентом Саратовского  театрального училища, к нам на курс приехал Александр Розенбаум и рассказывал о том, что недавно с ним случилось абсолютное чудо: он был на спектакле «История лошади» в БДТ. То, что делает Евгений Алексеевич Лебедев, сказал нам Розенбаум, это из области чуда.

Спустя несколько лет, уже будучи студентом Школы-студии МХАТ, я специально поехал в Петербург на этот спектакль. Несмотря на то что Лебедеву тогда было уже немало лет, я понял, о чем говорил нам Розенбаум. Это был настоящий русский психологический великий театр. Даже, я бы сказал, в нем было соединение двух вещей: с одной стороны, русской психологической школы, потому что Лебедев играл животное со всеми повадками, с его реакциями, но с душой человека, а с другой — там были зонги и брехтовский легкий рассказ этой трагической толстовской истории.

Спустя какое-то время я, как артист Театра под руководством Олега Табакова, приехал в БДТ на гастроли. Уже не было Товстоногова, Лебедева, уже не было многих кумиров, и тогда у меня появилось ощущение, что я нахожусь в БДТ как в колумбарии — месте, где есть только захоронения. Зал БДТ — один из самых удобных в моей актерской биографии, наряду с залом Московского художественного театра — остался таким же комфортным для актера, как и был. А вот за кулисами, в гримерках были засушенные цветы, висели фотографии в черных рамках, и возникало неприятное ощущение, что находишься в прошлом, в далеком прошлом.

И третье яркое впечатление — недавнее, когда я был на спектакле «Губернатор» уже нового художественного руководителя БДТ Андрея Могучего. Я понял, что это другой театр, не имеющий отношения, как мне кажется, к театру Товстоногова. Да он, этот новый БДТ, и не может его иметь. Потому что Андрей совершенно полноценный, самобытный большой художник. И то, что эти стены опять обрели свежее, новое и актуальное — сегодняшнее — дыхание, мне кажется залогом того, что это абсолютно святое для российского театра место — БДТ — опять живо.

И конечно, я хочу пожелать Большому драматическому театру открытий, потрясений! Он уже создан, этот театр, имеет свое лицо, и хотя у всех театров есть свой срок, очень хочется, чтобы срок, предназначенный для сего­дняшнего БДТ, был очень внятным, ярким, сочным и талантливым. И хочется событий. И они сейчас есть. Это очень-очень радует!

Михаил Баженов, вице-президент холдинга «Адамант»

БДТ для меня — знаковый театр Петербурга. По большому счету правильным названием для него было бы «Большой Народный Драматический Театр». Так было во времена Товстоногова, так это и сейчас. БДТ остается российским театром мирового значения и при этом визитной карточкой Санкт-Петербурга. И сегодня этот театр переживает ренессанс, в моем понимании.

Те актеры, которые играли  еще у Товстоногова, — Фрейндлих, Басилашвили, Ивченко, Штиль, Елена Попова — самым органичным образом вписались в новые, современные тренды постановок Андрея Могучего. Если анализировать то чувство, которое связывает меня с этим театром сегодня, то оно двойственное. Во-первых, это ностальгия, потому что в юности я здесь бывал неоднократно и сохранил об этих посещениях самые теплые воспоминания. Во-вторых, это чрезвычайно интересные для меня поиски Андрея Могучего, начиная с первого его спектакля «Алиса», к которому мне посчастливилось иметь отношение.

Все спектакли сегодняшнего БДТ заставляют задумываться о разнообразии нашей жизни, о том, что в ней есть преходящее, а что не устаревает и не обессмысливается столетиями.

Я совершенно искренне считаю, что мне выпала большая честь состоять в партнерских отношениях с Большим драматическим театром имени Товстоногова и быть причастным хоть малой-малой толикой к утверждению и закреплению позиций сегодняшнего БДТ в театральном пространстве. Наверное, это можно сравнить с тем, как человек получает вдруг возможность украсить или построить церковь. Это же огромная честь, не каждому она Богом дается, даже если есть деньги.

И очень важно, что в современном БДТ нет монополии на постановки, что Андрей Могучий не предлагает восхищаться только собой, он предлагает полюбить БДТ и талантливые спектакли других театров и других режиссеров, которые появляются на этой прославленной сцене по его приглашению.

Николай Добринов, вице-президент группы компаний ИСТ

То, чем был БДТ в культурной жизни ССCР, как говорится, невозможно переоценить. В те времена БДТ, любимовская Таганка, «Современник» воспринимались где-то на уровне стратосферы. То, что в них происходило, было штучным, уникальным явлением. Понятно, что сейчас никакой театр такой роли играть не может. А вот что такое в новое время новая роль театра? Ответ для меня простой: умеешь сказать по-новому о вечном или не умеешь. У современного человека, как и у любого человека в любые времена, не так много событий, которые он остро и глубоко переживает: любовь, верность, рождение, смерть. И мастерство театра для меня в том, что кто-то — ну, например, какой-нибудь Могучий — может сказать о них так остро, как они того заслуживают. И не один Могучий. Я специально говорю «какой-нибудь», потому что эти люди так странно и неожиданно откуда-то появляются и вдруг заставляют звонить в тебе колокольчик, напоминающий о тех самых вечных ценностях, которые нельзя в этом потоке информации забыть. Потому что соблазн принять выгодные решения, такие эгоистично выгодные, тактически очень сильный и может легко победить. Сейчас время опять такое, что выбирай: быть честным или подстраиваться. И тот театр, о котором я говорю, он будит совесть. Неловко говорить такие высокопарные вещи, но ведь будит.

В БДТ я просто влюблен в «Грозу». Нет ощущения, что я смотрю не Островского, а кого-то другого. Островского я смотрю, и текст слышу тот, который со школьных времен помню. Но ассоциации возникают другие. Не знаю, вбивают ли теперь в головы что-то про луч света в темном царстве, как вбивали в головы нам, а мы толком ничего не понимали. Но точно знаю, что не будет сегодня молодежь смотреть спектакли на старый лад, про этот «луч света». У меня тут дочь взрослая спрашивает, что посмотреть в БДТ. Слышала, говорит, про «Толстяков». Я ей ответил: посмотри сначала «Грозу» и «Крещенные крестами», а потом уже можешь и «Толстяков». Я «Крещенные крестами» неслучайно назвал, не только потому, что это острая тема и имеет прямое отношение к БДТ (в спектакле рассказывается автобиографическая история главного художника театра Эдуарда Кочергина, который как ребенок «врагов народа» провел детство в приемниках-распределителях НКВД. — Прим. ред.), но и потому что для меня важно, что Могучий приглашает на постановку в театр других сильных режиссеров. Я воспринимаю это как признак его собственной силы.

Виталий Вотолевский, начальник дирекции железнодорожных вокзалов ОАО РЖД

БДТ я знаю с детства. Помню, школьником мечтал чаще туда попадать. Потом, в студенчестве, чтобы достать билеты на галерку, занимал очередь в четыре-пять утра; пересмотрел все спектакли репертуара. И в 1990-е ходил сюда, когда уже женился. Всегда это было яркое событие, театр, куда невозможно попасть, — вот такие сохранились впечатления о БДТ моей молодости, самые романтические: если сказать одним словом, это был театр мечты.

Сейчас он, конечно, изменился, но есть в нем своя изюминка. С появлением Андрея Могучего театр, с одной стороны, сохранил свои традиции и плеяду актеров-легенд, с другой стороны, появились новые актеры, новые спектакли, новые подходы. И вот это сочетание исторического прошлого, перетекающего в настоящее, и неожиданных экспериментов, которые Андрей проводит на этой сцене и которые хорошо восприняты и зрителями, и городом, и этими самыми актерами-корифеями, — оно вновь пробудило интерес к этому театру, опять хочется туда ходить. Одно из самых сильных впечатлений — «Губернатор» c Дмитрием Воробьевым в главной роли. Спектакль, на котором иногда становится по-настоящему страшно, спектакль, который заставляет серьезно задуматься. Так  что я, невзирая на всю колоссальную занятость в Москве, стараюсь выбрать время, чтобы вернуться в свой БДТ.

Андрей Лушников, председатель совета директоров группы компаний «Бестъ»

Я хожу в БДТ, потому что не могу туда не ходить. Это театр, формирующий мысли. Как был, так и остался. Ходить в БДТ у меня в крови. Студентом я занимал очередь с ночи, чтобы  купить несколько билетов для себя и друзей. А сейчас я счастлив, что талантливейшая режиссура Андрея Могучего сплелась с историческими корнями театра.

Конечно, Могучий по сути своей — разрушитель канонов. И, работая с классическим содержанием, а точнее сказать, с непреходящими смыслами и темами, он ищет такие новые формы, которые абсолютно созвучны времени. Я уверен, что наш национальный театр должен посещаться более массово, всеми поколениями, и Андрей всё для этого делает.

После каждого спектакля БДТ у нас случается дискуссия. Она происходит на разных уровнях, как ни удивительно это прозвучит: и с родителями, и с водителями. У меня очень интеллигентный водитель, и когда мы, выйдя из БДТ, садимся в машину и начинаем обсуждать спектакль, выясняется, что он тоже его видел. И хотя я ярый поклонник Могучего, а моему водителю нравится не всё, дискуссия в данном случае — это самое важное, я считаю.

Юрий Левченко, старший вице-президент ВТБ

Для меня, как и для каждого, наверное, петербуржца, БДТ стоит в ряду безусловных культурных доминант: Эрмитаж, Русский музей, Мариинский театр, Филармония, БДТ… и так далее. Это как для гражданина и обывателя. А если говорить лично, то мне повезло многократно, потому что БДТ был шефом школы, где я учился. Наверное, в 1967 или 1968 году мы в школьном театре ставили «Мещан», почти одновременно с БДТ, и к нам приходили актеры. Каждый раз это был восторг! В более зрелые годы помню очереди в кассу до Невского проспекта. Ну и когда я стал уже совсем взрослым, мне — правда, не по творческим делам — посчастливилось познакомиться и общаться с Георгием Александровичем Товстоноговым. Это было такое обаяние, такая огромная харизма! И даже голос у него был уникальный, с прононсом, ни с чьим другим не спутаешь… В общем, сразу понимаешь, что разговариваешь с колоссом. Почти весь звездный состав труппы я видел на сцене, много раз смотрел «Историю лошади», видел «Тарелкина», «Мещан»... Так что прежде всего при слове «БДТ» думаешь о товстоноговском театре — видимо, потому что этот период в истории Большого драматического совпал со становлением как личностей людей моего поколения. Но и сейчас для меня сходить в БДТ — это всегда праздник. Мне кажется, сегодня театр идет по правильному пути. Ведь каково основное предназначение искусства? Заставлять нас думать и делать нас лучше. Так вот современный БДТ на эти вызовы тоже отвечает. Думаю, у театра хорошее будущее. Он незыблем. Нас уже не будет, а БДТ будет в веках.

Вячеслав Полунин, актер, режиссер

Когда я приехал в Питер после окончания школы из сво­его маленького городка, я с восторгом и упоением бегал по театрам. Я посмотрел за год около четырехсот спектаклей, мне кажется. И конечно, БДТ был для меня  необыкновенным волшебным местом, куда нельзя было попасть, где играли великие артисты, почти небожители, чьи имена знал каждый…

Огромным потрясением тех лет была «История лошади» с Евгением Лебедевым в главной роли. Мы всеми правдами и неправдами пробирались на спектакли, чтобы вновь и вновь увидеть великих корифеев БДТ…

Сегодня в театр пришел новый лидер, со своим видением, со своей режиссерской манерой. Наверное, это не так уж просто для артистов Товстоногова. Но лично я очень рад, что во главе такого именитого театра встал Андрей Могучий, режиссер новой формации, любящий экспериментировать, тяготеющий к зрелищу яркому, синтетическому, дерзкому.

Я знаю Андрея много лет, помню его опыты уличного  театра, цирковых представлений. Он по-настоящему творческий и бесконечно преданный театру человек. Я очень его люблю и люблю то, что он делает. А на спектакле «Пьяные» я смеялся так, как давно не смеялся в театре. Уверен, что его приход в БДТ позволит и театру, и зрителям пережить множество радостных моментов настоящего творчества.

Лия Ахеджакова, народная артистка России

Режиссера Андрея Могучего я знала не только до БДТ, но и до того, как я с ним встретилась в Театре наций, — я очень давно за ним наблюдаю, хожу на его спектакли и считаю его совершенно блистательным режиссером. Театр — это то, что все время меняется, нельзя от театра требовать, чтобы он оставался таким, каким был в 1948-м, 1952-м, 1965-м: живой театр все время стремится к новым берегам. И Андрей как человек, как интеллектуал, как очень талантливый режиссер остро чувствует и время, и то, что происходит в нашем обществе, — те наши болевые точки, которые кому-то безразличны, а кому-то даже кажутся огромными победами. Если он, как режиссер, берет какую-то тему, то исследует связанный с ней огромный материал и находит в нем те смыслы, которые волнуют сегодняшнее общество-зал. И когда я сижу в этом зале, вижу, как сильно он изменился. Зал сейчас меняется во многих театрах, не только в БДТ. Но в БДТ он прежде всего очень помолодел. Есть такой чудесный музыкант Вася Обломов, и он сформулировал, что «Россия — это страна победивших стариков». И то, что мы вчерашним днем живем, все время хотим туда, назад, в прошлое, очень опасное явление.

Вот спектакль Могучего «Гроза». Никогда никто не брал эту пьесу Островского, чтобы заговорить о мракобесии, о том мракобесии, которое мучает наше общество, от которого никуда мы не можем уйти. Вот гибнет эта девочка Катерина, но у Могучего история гораздо крупнее — у него спектакль про уничтожение будущих поколений этим вопиющим мракобесием.

Я видела все спектакли Андрея в БДТ начиная с первого, с «Алисы». Когда-то Алиса Фрейндлих была моей партнершей, я смотрела все ее премьеры — давно, в нашей молодости. Но сейчас она мне представляется каким-то талисманом или даже ангелом-хранителем. Это громкие слова, но я просто других не могу подобрать, поэтому пользуюсь тем, что пришло в голову: ангел-хранитель питерского  театра. И ленинградского, конечно. Так что, когда Андрей первым делом заявил чудо Алисы, это низкий поклон ленинградским артистам. И еще там есть несколько тем, которые заставляли меня плакать: маленькая девочка зовет сегодняшнюю Алису, а она все не может понять, откуда этот голос. А голос из детства, которое у каждого из нас свое, эта девочка меня окликает, и я плачу. И в какой-то момент пахнуло блокадным Ленинградом — и показалось, что голос еще и оттуда. В общем, это совершенно замечательный спектакль, который меня безумно тронул.

Потом я посмотрела «Губернатора». Вот это то, что я обожаю в театре, — когда вся труппа на сцене, все актеры. И все объединены одной темой. И все понимают смыслы, которые они должны передать. И я, сидя в зале, чувствую, что зал понимает, с какими смыслами, с какой болью прорывается к нему театр. Это то, что Андрей умеет делать, продолжая традиции великого БДТ, тем не менее это уже другой театр — театр Могучего.

«Три толстяка», по-моему, абсолютный шедевр этого режиссера. Особенно вторая часть. Хотя первая тоже очень хорошая. И этот цирк как идея, как образ нашей жизни. И когда над этим великим залом протянут канат, и по канату на огромной высоте идет Тибул, который, падая, летит в ложу, где его в свои руки принимает Смерть, — все это мощные метафоры, они читаются мною, они меня ранят. Да, мы, люди театра, всю жизнь ходим по канату. И то, как Андрей пришел в БДТ, и то, как он с этим театром сживался, — тоже ходьба по канату. Только у Тибула есть страховка, а Андрей ходит без лонжи. Невероятный спектакль! Мне кажется, что это такое Евангелие театральное — чтобы человек пришел сюда ребенком, а потом, когда он вырастет и даже станет старым, его бы всегда грели эти чудные образы. Пусть окунется в эту жизнь, где режиссер буквально ходит по канату, а девушка Смерть ждет его в царской ложе. Да любого возраста человек найдет в этом спектакле те притягательные силы, которые будут его питать и откроют Душу Театра.

Театр сегодня стал постепенно уходить в развлекуху, но у нас есть, конечно, потрясающие режиссеры, которые не дают ему туда уйти до конца. Они настаивают на том, что культура должна быть тем единственным духовным маяком, способным остановить волну мракобесия и дикости. И мне кажется, что колоссальную роль в этом гуманистическом процессе играют спектакли Могучего. Они абсолютно вписываются в то лучшее, что было и есть в нашем театре, в нашей культуре. Вот говорят, что театр не должен ничему учить, что у него другие задачи. А кому же тогда учить?! У нас все духовные авторитеты постепенно уходят, а новые почти не появляются. И обыватели перестали различать добро и зло, с уходом нравственных лидеров потеряли духовные ориентиры. Так вот мне кажется, что сейчас духовное лидерство должен взять на себя театр. И я уверена, что БДТ — один из тех, кому дано справиться с этой сложнейшей задачей. В этом театре всегда работали замечательные люди: большие артисты, выдающийся художник Эдуард Кочергин и, конечно, великий Товстоногов. Всегда этот театр был созвездием изумительных личностей. И закономерно, что там появился абсолютно незаурядный, бесконечно талантливый человек, умница, интеллигент, который вышел на бой с невероятной жестокостью наших дней, с полным отсутствием милосердия. Надо очеловечивать общество, а не запугивать и насиловать. Страшное слово «силовики» прочно поселилось в наших мозгах. Могучий взвалил на себя эту ношу очеловечивания с первых шагов в БДТ и достойнейшим образом продолжает это дело. 

Юлия Васютина, директор по экономике и финансам АО «ДСК “Автобан”»

В 2019 году в России отмечают Год театра. Мне кажется неслучайным, что такая важная программа развития и поддержки театрального искусства совпала со столетием БДТ. Большой драматический театр — один из основных символов Санкт-Петербурга, нашей театральной традиции и верности принципам постоянного творческого поиска, эксперимента и движения вперед.

БДТ времен Георгия Товстоногова был труппой столь мощной творческой силы, что сегодня невольно ловишь себя на мысли: такой взрывной успех, так быстро оформивший свои традиции и школу, — это чудо света, почти что миф.

Для ленинградцев БДТ стал голосом думающего города. Но когда в 1989 году Георгия Александровича не стало, этот голос пропал. Театр искал себя долгие двадцать пять лет. Были замечательные спектакли, были творческие удачи, но концепции театра, мысли, стоящей за ним, больше не чувствовалось. Городу нужен был новый голос, а театру — импульс, искра, идея.

Сейчас в БДТ Андрея Могучего я слышу Санкт-Петербург XXI века, в котором есть трепет и уважение к истории, смелость, размах, красота, поиск смыслов, взгляд в будущее, сотрудничество разных поколений артистов. БДТ сегодня не молодой и не старый, не классический и не современный — он живой, меняющийся, разный.

И вновь, как при Георгии Товстоногове, БДТ — это голос Петербурга размышляющего.

Лев Додин, режиссер, художественный руководитель МДТ — Театра Европы

Столетний юбилей театра — довольно парадоксальный праздник. Говоря о Большом драматическом театре, нужно помнить: это всего лишь название прекрасного театрального здания на Фонтанке, под крышей которого существовало много абсолютно разных театров. От коммерческого Суворинского до псевдоромантически-трагического Блоковско-Горьковско-Монаховского, от фальшивого якобы реалистического и «героико-романтического» 1930-х, 1940-х, первой половины 1950-х до блистательного режиссерско-актерского тотального театра 1960–1970-х годов, периода расцвета товстоноговского искусства. Затем постепенное превращение в рутинный солидный советский академический театр, а потом — в нормальный, но очень-очень культурный театр, пытавшийся изо всех сил сохранить обломки большого стиля и гуманистического содержания среди бушевавшей разломами и катаклизмами эпохи 1990-х — начала 2000-х. И вот наконец последние пять лет мы наблюдаем зарождение какого-то совсем нового организма, который, может быть, когда-нибудь назовут Могучим драматическим театром. Впрочем, сокращенно в аббревиатуре это будет МДТ, так что понадеемся на другое определение.

Сегодня же, в связи со столетием Большого драматического, я прежде всего вспоминаю блеск товстоноговской эпохи. Здесь есть что вспомнить. Пока еще вспоминается…

…Помню, как впервые попал в БДТ. Наверное, это был класс седьмой-восьмой. «Пять вечеров». Мы с мамой сидели в последнем ряду (до ремонта я мог в любой момент найти это место), что позволяло мне, тогда еще не слишком высокому, подниматься и садиться на спинку кресла. Помню мое потрясение от увиденного. До сих пор могу спеть «Миленький ты мой, возьми меня с собой»… Лет десять потом я напевал эту песню в любых грустных обстоятельствах. Став режиссером, я ставил здесь с великим Олегом Борисовым «Кроткую». Если ничего не получалось, спрятаться было негде — пространство Малой сцены очень маленькое. И в эти самые трудные минуты я спускался в большой зал и садился на спинку того самого кресла, в котором сидел много лет назад, и снова слышал голоса фантастических Копеляна и Шарко, молодых Лаврова и Макаровой. Снова видел едущую по рельсам, открыто проложенным по сцене, нашу крошечную комнату в коммуналке.

…И еще. На спектаклях Товстоногова я начал понимать цену высочайшей театральной культуры: вежливые и недоступные капельдинеры, закрытые наглухо перед началом спектакля двери зрительного зала, совсем как в Филармонии, отлаженность и увлекательность каждого сценического движения — и ни одного плохо играющего артиста. По-моему, Георгий Александрович просто не понимал, почему и зачем можно и нужно выпускать на сцену плохо играющего актера. Здесь начиналось мое профессиональное воспитание. Как говорит капитан у Грина в «Алых парусах»: «Начинается отделка щенка под капитана». Ну если не под капитана, то под мичмана, во всяком случае.

…И еще. Самое главное и больное. Становясь взрослым, я все больше понимал, а сегодня абсолютно уверен: Георгий Товстоногов был не только выдающимся художником, но и последовательным, мужественным борцом за русскую художественную культуру, которую советская власть методично и тоже последовательно разрушала и вытаптывала своими требованиями непрерывной лжи, фальшивых смыслов, демонстрации жизни, которой не было, нет и никогда не будет. Голоса товстоноговских артистов несли мелодику правды супротив мертвой классики и несуществующей современности в большинстве других театров страны. При этом Товстоногов сначала не слишком заметно, а затем все энергичнее возвращал советскому театру следы великого Мейерхольда, Таирова, подлинного Немировича, казалось бы, навсегда стертых партийно-правительственным культурным руководством СССР. Культурой высочайшего профессионализма Товстоногов защищал и спасал само искусство театра. Сегодня, как ни печально, этой культуры в мировом театре становится все меньше и меньше. Случайность хаоса жизни передается случайным хаосом на сцене. Может быть, только в высочайших достижениях contemporary dance да еще в лучших бродвейских мюзиклах сохраняется невозможность ни единого неточного движения, ни одной случайной интонации, ни одной неверно взятой ноты. Такие вот странные сближения. Когда-то в 1960-е годы на страницах журнала «Театр» шла ожесточенная дискуссия: если есть и развиваются народные (тогда так назывались самодеятельные)  театры, то нужны ли будут театры профессиональные? Сего­дня иногда кажется, вопрос решен: не нужны. За редкими исключениями торжествует дилетантизм. Мысль эта, безусловно, консервативно-реакционная, но что делать, если мысль эта то и дело возникает. Впрочем, всегда пытаешься себя утешить: то ли мы присутствуем при закате искусства театра вообще, то ли при восходе какого-то нового рода аудиовизуального искусства, пока называемого почему-то тоже театром, то ли мы впадаем в новое высокотехнологичное варварство, чтобы выстрадать новое Возрождение. Кто знает… В любом случае, может быть, именно поэтому так хочется не просто помянуть, а воочию вспомнить товстоноговский БДТ периода его цветения в 1960–1970-х годах, пока ржавчина театральной действительности не начала разъедать и его.

Татьяна Черниговская, доктор биологических наук, профессор

БДТ — это Ленинград. При том что мы никогда в нашем кругу не называли наш город этим именем, поскольку всякому понятно: имя дается при рождении, и Петр Великий назвал новую столицу именем святого Петра. БДТ — это Фонтанка, невозможность купить билеты, которая, тем не менее, становилась чудесным образом возможностью. БДТ — это замирание сердца от того, что сейчас откроется занавес и ты увидишь то, чего нигде никогда не бывает — на сцене только гениальные актеры, ведомые гениальным Мастером. БДТ — это Товстоногов. БДТ — это «Горе от ума» (и мы понимали, прямо на премьере, что это о нас...).

БДТ — это «Ханума». БДТ — это «Мещане». БДТ — это «На дне». БДТ — это «История лошади». Но БДТ — это и «Алиса», и «Пьяные». И невозможно эти жизни БДТ перечислять через запятую... БДТ — это великая эпоха.С