Точка притяжения. Вырыпаев, Маноцков, Богомолов и другие о БДТ

Иван Вырыпаев

Режиссер, сценарист, автор пьесы «Пьяные» и постановщик спектакля «Волнение»

Вначале для меня БДТ был каким-то далеким миражом, великой недосягаемостью. Товстоногов, Фрейндлих, Копелян, Басилашвили, Вампилов, конечно, мой великий земляк. Это все какие-то небеса, космос! Но вот сейчас, когда по какой-то кармической случайности мои пьесы идут на сцене этого театра и когда с теми, кто служит здесь, у меня появились личные, теплые отношения; когда даже буфетчицы меня не только знают, но и постоянно расспрашивают о моих делах; когда я радуюсь и переживаю за успехи этого театра как за собственные, сейчас этот театр становится мне все более родным. Я стремлюсь туда, я думаю о нем. БДТ как-то подпустил меня к себе на близкое расстояние, но не вплотную, конечно, пока что так, на расстояние вытянутой руки. И я благодарен судьбе и руководству театра за возможность быть причастным к этому великому месту. Но мне нравится там бывать и как зрителю. Нравится «Гроза» Островского в постановке Андрея Могучего. И хотя в спектакле, конечно, все еще есть режиссерские метафоры, сама манера произнесения текста направляет внимание зрителя на текст. В этом спектакле вы можете слышать текст Островского. Это очень редкая удача — сегодня услышать текст автора. Наверное, мне не следует говорить, что спектакль «Пьяные» по моей пьесе мне тоже нравится, возможно, это субъективно.

Теперь посмотрим, что получится с пьесой «Волнение», которую я писал специально для Алисы Фрейндлих по просьбе ее внука продюсера Никиты Владимирова. Когда он обратился ко мне, я посчитал это предложение сложным и чересчур ответственным, но отказаться было невозможно. В любом случае работать с таким мастером, как Алиса Бруновна, для меня просто везение. И подарок судьбы. И отдельный подарок — сотрудничать с Андреем Могучим. Он обладает редким даром уважать труд коллег и радоваться успехам других. Наверное, потому что он абсолютно самодостаточен как художник. Но он, как и Олег Павлович Табаков в МХТ, стремится создать театр, который предоставляет зрителю целый спектр разнообразного искусства и художников. Такое встретишь не в каждом театре. И удивительно, что Могучий, будучи таким мощным автором своих спектаклей, тем не менее делает не свой театр, а театр других. И Боже, я знаю, как трудно быть директором такого театра! Поэтому желаю Андрею спокойного, чистого, ясного ума. Желаю любви, потому что без любви нельзя управлять людьми. Желаю сил. Энергии. Желаю творческого везения. И конечно, здоровья. Береги себя, Андрей Анатольевич, ты очень нужен этому театру и этой стране.

Александр Маноцков

Композитор, автор оперы «52» и музыки для спектакля «Гроза»

Я помню, как еще школьником ходил в «классический» БДТ. Но у меня этот театр ассоциируется прежде всего с моей в нем работой. В этом смысле для меня театр — гармоничное сочетание свободы и ответственности: когда получаешь полный карт-бланш, полностью отвечаешь за результат.

Мое отношение к театру зависит не от того, ставлю я сам или работаю приглашенным композитором, — я совершенно не рвусь непременно ставить. Все зависит от того, есть ли у меня возможность работать в чисто композиторском качестве — то есть писать то, что, собственно, ставят. Если музыкант «обслуживает» кино или театр (чего я уже много лет не делаю), то он должен быть именно чужаком, гостем, такое свое состояние он должен оберегать — это идет на пользу и театру с кино, кстати. Да и сам музыкант тогда сохраняет в себе то, чем он работает. А если музыкант выходит на передний план, то, наоборот, нужно очень внедряться в театр, нужно не бояться добиваться от соратников воплощения того, что ты, как автор, чувствуешь. В этом смысле БДТ для меня очень счастливое место — огромный кайф работать с большой командой, в которой все, от монтировщика до директора, по-настоящему стремятся сделать всё наилучшим образом.

Придумывая «Грозу», Могучий решил, что Бориса должен играть (и, соответственно, петь) оперный артист. Потом выяснилось, что и все остальные персонажи не могут «просто разговаривать», текст Островского этому сопротивляется, особенно при уже поющем Борисе. Тогда я предложил некоторые приемы из народного театра, ритмические модели, которые, в общем, легко вычленяются из текста пьесы — она написана, фактически, русским акцентным стихом. Артисты очень легко это подхватили и, по сути, оказались с певцом как бы в одной игре, так что никакого антагонизма не было. После нескольких установочных тренингов всю (огромную) работу по поддержанию этой эстетики, по освоению диалектной фонетики вела Анна Вишнякова, я только иногда подключался и помогал. Партию Катерины я написал, когда стало ясно, что в сценах с Борисом петь должны оба, — и тут очень кстати оказалось, что Вика Артюхова может петь абсолютно любые ноты, насыщая их естественной человеческой интонацией.

Как композитор и как постановщик, я делаю разное. Скажем, в течение трех месяцев я поставил «52» в черном камерном зале БДТ (в спектакле заняты всего два исполнителя и четыре музыканта. — Прим. ред.).

На столетие театру, как и любому живому организму, хочется пожелать сложно устроенной внутренней музыки — именно из нее рождается долголетие, вообще дление во времени. Примитивные организмы обычно однодневки.

Константин Богомолов

Режиссер, постановщик спектакля «Слава»

Образ БДТ немножко отличен от образов других легендарных театров. Потому что он связан не с историей театра в целом, а с абсолютно конкретным и очень мощным режиссерским именем — Товстоногова. Это образ не какой-то государственной институции, части идеологической машины — а художественного события, которое состоялось в определенный исторический момент, образ  театра, организованного как место, где  встречаются единомышленники, создающие определенную эстетику.

Очень много намешано в образе БДТ, и это, казалось бы, должно давить как некая глыба, когда приходишь сюда работать. Вместе с тем понимаешь, что эта глыба давит не как структура — тут давление совсем другого рода: давление художественной мощи, которой либо соответствуешь, либо нет. А очень трудно соответствовать художественному событию, состоявшемуся когда-то внутри очень живой субстанции, которую спустя годы, возможно, оценят как такое же художественное событие. В то же время это вызов, но тоже довольно нетипичный. Например, у меня, как у режиссера, имеющего репутацию хулигана, ни разу не возникло ощущения, что я пришел на академическую сцену и сейчас мы тут что-нибудь вытворим, как это было у меня, скажем, в МХТ. Нет. В БДТ я не чувствовал, что вступаю в противостояние с мощной академической традицией. Парадоксальным образом театр вобрал в себя мою творческую энергию, исключив саму возможность противостояния, какой-либо игры с академизмом. Потому что академизм этого театра, его репутация уже включают в себя и провокацию, и авангардность, и иронию. В этом, мне кажется, и есть какая-то фантастическая энергия мудрости БДТ, которая сохраняется теперь благодаря Андрею Могучему. Это меня всегда удивляло — как творческий радикализм, открытость неформальному художественному поиску, большой режиссерский талант сочетаются у Андрея с такой спокойной человеческой мудростью, которая очень к месту пришлась в БДТ, потому что именно она позволяет обойтись без разрушений, сохранить и приумножить то, что было сделано и достигнуто Товстоноговым и при нем.

Когда попадаешь в БДТ, эта мудрость включает тебя в свой круг, но не позволяет манипулировать  театром. И остается только один путь — диалог с традицией. Это очень сложный челлендж для режиссера, тем более для такого, как я, который довольно много в своей профессиональной жизни строит именно на противостоянии. В данном случае было по-другому, мне пришлось — и это было невероятно интересно — искать точки соприкосновения, вступать в конструктивный контакт с каждым проявлением театра отдельно: с его сценой, с его эстетикой, с его актерами и в конечном счете с его зрителем. А этому зрителю ни в коем случае нельзя пытаться угодить. Он требует, чтобы энергия человека, который делает театр, имела свою самость и отдельность, реальную, не показную, подлинную. Тогда она вызывает любопытство и уважение со стороны питерского зрителя.

То же самое можно сказать про актеров. Если они ощущают твою самость, твои предложения воспринимаются как интересный опыт, а не как попытка использовать театр для удовлетворения собственных амбиций. И в этом смысле энергия, которая сегодня пульсирует в БДТ, совершенно товстоноговская. Я сейчас говорю даже не об эстетической, а об этической составляющей театра, которая кажется мне едва ли не ключевой. Отнюдь не в качестве лести хочу сказать, что за все время моего пребывания в БДТ и работы над спектаклем «Слава» не случилось никаких этических сломов или компромиссов, я ни разу ни в чем не обнаружил двойного дна.

Отдельно хочу сказать про актеров, с которыми мне посчастливилось работать. О той этике, которая негласно существует в труппе и имеет самое прямое отношение к традиции, если под ней понимать не свод формальных правил, а выработанные десятилетиями нормы существования в профессии. Так вот, когда мы говорим о том, как существуют в профессии актеры БДТ, есть несколько очень важных позиций. Прежде всего заточенность под ансамбль. БДТ — всегда мощнейшее собрание индивидуальностей. Но как для режиссера очень значимое качество — способность умереть в актере, так для актера признаком не только таланта, но и высокой самоорганизации является готовность раствориться в ансамбле. У артистов БДТ есть редкое по нынешним временам качество — ощущение служения большому делу, великой цели. Причем оно есть и у народной артистки Нины Николаевны Усатовой, и у совсем молодых актеров труппы. И тут нельзя не сказать о здешнем очень тонком, любовном взаимодействии поколений. Я, пожалуй, не встречал еще театра, в котором поколения актеров сосуществовали бы с чувством почти религиозной преемственности, практически сакральной передачи знаний от старших младшим. Это полное отсутствие каких-либо дурных энергий — ревности, зависти и так далее. Старшие уступают младшим пространство без сожаления, с отеческой заботой, а младшие занимают его спокойно, без суеты, без толкания локтями, по мере того как растет их профессио­нальный опыт и сила.  Это синхронный и очень гармоничный процесс, с которым, повторюсь, я в других театрах не сталкивался. С первой же встречи с артистами БДТ у меня возник такой легкий контакт, что понял: я могу на них опираться.

Я вообще люблю опираться на артистов, но обычно этому предшествует долгая подготовка, а тут все получилось сразу. То есть я понял, что могу из них плести ткань спектакля, что для меня, конечно, самая прекрасная ситуация из всех возможных.

Я понял, что у них есть юмор и ирония, что они умеют сложно и умно относиться ко всему, что требуется освоить, поэтому мне почти ничего не пришлось объяснять ни про пьесу, ни про 1934 год. Мы с первых мгновений работали как единомышленники, просто чувствовали друг друга.

Виктор Рыжаков

Режиссер, постановщик спектакля «Война и мир Толстого»

Театр этот не отпускает. И есть ощущение, что история моих отношений с БДТ не закончилась. И даже не из-за того, что здесь идет «Война и мир Толстого» — спектакль, который мы все вместе придумывали. И не из-за наших столетних товарищеских отношений с Андреем Могучим, завязавшихся еще в конце 1980-х. И даже не из-за того невероятного пиетета к театру, сложившегося в раннем юношестве, когда мне, как и многим другим, посчастливилось приезжать в Ленинград и очаровываться театральным гением Товстоногова. И даже не потому, что здесь случилось рождение «Пяти вечеров», великого и важнейшего для меня человека Александра Володина! Почему же? Почему не отпускает?! Что меня так притягивает? Отчего этот огромный театральный фантом является в мои сны и фантазии? И это один из немногих случаев, когда я даже не могу отмахнуться, выбросить весь этот шум из головы. У меня чрезвычайно много работы, достаточно и театров, не менее великих и знатных своей историей, с которыми я неравнодушно сотрудничаю. Быть может, магия? Да. Здесь точно зона какого-то особенного притяжения.

Сегодня мы много говорим о традиции и новациях. Новация — то, что только разрабатывается, то, что только завтра будет доступно для всех; традиция — то, что было совершенно и безупречно вчера; настоящее же время самое неуловимое. Вот в БДТ существует что-то вызывающе настоящее, что-то особенное, бессуетное, здесь и сейчас каким-то чудом, но вполне органично связываются разные времена. История и повседневность. Традицию невозможно сохранить лишь формально — согласитесь, глупо было бы говорить о традиции как о понятии исключительно эстетическом. Настоящее, то есть «здесь и сейчас», это когда происходит что-то очень важное внутри нас, включая, конечно же, и внешние изменения самой жизни. Так вот, каким-то образом БДТ удается сохранять традицию в глубинном, духовном смысле. Это ощущается во всем. Прежде всего в конкретных людях. Есть вполне магическое, таинственное место в здании театра. Кабинет Г. А. Товстоногова. Сердце театральной эпохи. Здесь служит Ирина Николаевна Шимбаревич, домовой театра, историограф и хранительница наследия великого БДТ. Она не просто часть этого дома, она живая история уникального театрального мира. Человек, который с любовью хранит подноготную каждого поколения домочадцев. И эта история совсем не делится на хорошее и плохое. Это восторженная история о любимых людях и любимом месте на театральной карте мира. БДТ — особенная планета, и открывается, вероятно, не для каждого.

Моя история в большей степени связана с труппой  театра. Наши толстовские репетиции и так сложно собираемые точки человеческого и профессионального соприкосновения и есть те тонкие нити, которые меня до сих пор не отпускают. До этой встречи я самоуверенно считал лишь молодое поколение артистов главной своей опорой в создании спектакля. Здесь же произошло мое профессиональное взросление, открытие блистательных и таких же по-юношески увлекающихся старших артистов, которые сумели сохранить особенную театральную молодость. При всем чуть подчеркнутом величии, с которым они общаются с другими, в повседневности (в театре, безусловно, существует актерская иерархия) они остаются невероятно трогательными и очаровательными человеками. Алиса Бруновна Фрейндлих — центр этого магического притяжения и для зрителей, и для «домочадцев». Звезда космического масштаба. Актриса редчайшего человеческого обаяния. Словом, я что-то понял про этот сложный театральный мир. Не думал, что буду с вами говорить о старшем поколении, о людях товстоноговской гвардии, которые чувствуют сегодняшнее время и наполнены этой жизнью как-то по-особенному. И только сейчас, пытаясь сформулировать свои запоздалые чувства и мысли о БДТ, понимаю, что это какая-то непередаваемо важная часть моей жизни, эти «великие старики». В них все дело. Они что-то наколдовали. Всем известно, что со стариками в семье всегда сложно, всегда хлопотно, они требовательны, все знают лучше других, ворчат, подмечают все ошибки, все недостатки нового времени. Опять обсуждают и ворчат. Но именно это зачастую тягостное ворчание и недовольство, это безусловное их присутствие в жизни театра и делает дом живым, полнокровным и целостным. Может, именно в этом есть что-то самое главное. И новое поколение — те, кто сегодня с Андреем Могучим пришел в театр, уже что-то успели подсмотреть, подхватить, от них унаследовать. В каждом — и из поколения тридцати-сорокалетних, и даже в самых молодых, недавних стажерах — есть что-то неслучайно и навсегда приобретенное. Основательное что-то. Но здесь все неслучайно. Здесь и люди подобрались какой-то особой человеческой выправки. Вот и думаю о них, жителях этой отдельной театральной планеты. Все они как будто созданы именно для этого места, с его обстоятельностью и подлинностью. Они неперемещаемые, как редкие растения, которые могут расти только на определенной почве.

История моих отношений с БДТ не закончилась. Магическое зеркало сцены таинственно раскрывается передо мной (у Товстоногова есть книга размышлений о театре «Зеркало сцены») и заставляет вновь волноваться и трепетать, как будто я слышу голоса, которые когда-то давно-давно околдовали меня. И это произошло помимо моей воли. Но все как-то неслучайно связывается. Черно-белые фотографии в старом родительском альбоме, в которые я пристально всматривался в детстве: Ленинград — город моего отца. Набережная Фонтанки с молодежью 1950-х на фото. Квартира на Большой Конюшенной, в которую меня поселили, в которой свои последние годы жил Кирилл Юрьевич Лавров. Мы познакомились с мэтром, когда придумывали и собирали первый Володинский фестиваль. Это общение очень повлияло на мой роман и с городом, и с театром. И ежедневный путь на репетиции через Спас на Крови по каналу Грибоедова, через Невский, Садовую, Апраксин к Фонтанке — все это удивительным образом связало внутри меня что-то важное. Сам Петербург задал особенную интонацию, и, может быть, это единственный город, где невозможно сделать спектакль, не растворившись в его бездонной красоте и величии.

Возвращаюсь к юношескому воспоминанию, к одному из визитов в БДТ: зима, у меня всего один свободный вечер, промерз, ожидая возможности раздобыть входной билет, читаю объявление, напечатанное на машинке и возвеща­ющее об отмене спектакля «Энергичные люди» в связи с болезнью народного артиста Евгения Лебедева, — не могу поверить, что не посмотрю спектакля, ради которого был совершен такой сложный перелет. Вместо него давали «Перечитывая заново», странный идеологический коллаж, посвященный советскому времени. Но там играли разные великие и замечательные артисты, десятки разных ролей, — и артисты в конце концов «победили», запомнилась эта яркая встреча с театром. И потом, еще десяток раз приезжая в театр со студенческой компанией из Москвы — как во сне вспоминаю, — всегда возвращаюсь опаленный и очарованный. Важными для меня оказывались все встречи с БДТ прошлого века.

Вот и с Андреем Могучим встретились во времена начала его «Формального театра». Тогда нельзя было не заметить его спектакли — никто другой ничего подобного не делал. Это было нарушение всех привычных норм. У всех было почитание настоящего русского психологического театра, но настоящий театр случался редко. Много было пародийно-фальшивого, впечатлений же, которые пронзали, — единицы. У многих молодых было желание выпрыгнуть за рамки общепринятого. Могучий шел и развивался своим особым путем. И наше общение, завязавшееся когда-то именно на почве потребности поиска нового театрального языка, не прекратилось и тогда, когда мы выросли, стали самостоятельными боевыми единицами, сочиняли свои спектакли, востребованные другими театрами и фестивалями. Став руководителем БДТ, Андрей пригласил меня принять участие в создании нового репертуара. И я с воодушевлением бросился в эти безумные обстоятельства. Какое нахальство — прийти знакомиться с труппой и собирать компанию для театрального прочтения романа «Война и мир» — романа-провокатора, в который я был влюблен. Мне важно было разрушить свою дистанцию с этим литературным памятником, еще и еще раз самому убедиться, насколько это современная штука, как много в ней воздуха, несмотря на тяжеловесное величие толстовского языка. Мне хотелось сделать перезагрузку романа, связанную с перезагрузкой самого БДТ, входящего в новую фазу своей истории, хотелось все это переплести и увязать в одно многослойное целое. Мне важно было собрать с труппой ансамблевое многоголосье как подобие структуры самого романа. И уж конечно, наглость заключалась в том, что мне нужен был экскурсовод по этому роману-музею — естественно, это должна была быть первая актриса театра Алиса Фрейндлих, на что ни один нормальный руководитель согласиться бы не мог. Я был уверен, что только так возможно выразить замысел своей идеи. Бесчисленные переговоры, уговоры. И все само собой сложилось так, как и должно было случиться. Артисты сами сочиняли спектакль и в результате сами его присвоили, обработали так, как им казалось нужным. Последний раз приехав на спектакль, я поймал себя на мысли, как будто мне все это действо уже не принадлежит. Но труппа с такой трогательностью и любовью относится к спектаклю, что я внутренне смирился с тем, как они естественным образом поменяли и сам способ коммуникации со зрительным залом.

Театр — место редкого межчеловеческого общения, когда вот здесь, прямо сейчас с тобой разговаривают о чем-то самом важном. Режиссер Могучий нашел в этом доме свою магическую поэзию. Из разных режиссерских историй он складывает единую палитру, большую театральную инсталляцию, состоящую из разных представлений о мире  и театре. Фундаментом этого серьезного авторского проекта является великолепная труппа, особенная актерская компания со своим фирменным стилем. Так что на столетие БДТ можно пожелать всем обитателям этой планеты еще как минимум сто лет такой же активной и такой же важной для петербуржцев и всей театральной России судьбы.

Владимир Панков

Режиссер, постановщик спектакля «Три сестры»

БДТ — это генетика. Вот как есть у человека генетический код, так и у этого театра он существует. БДТ, ДНК — есть что-то созвучное в этих аббревиатурах. Как через молекулу ДНК наследуется определенная программа развития организма, так и здесь, в этом театре, от поколения к поколению передается определенное знание. Причем это происходит автоматически: хочешь или не хочешь, оно все равно тебе передастся, если ты в БДТ. А дальше уже человек, который заходит внутрь, проверяется на вшивость. Как в «Сталкере». Свой он или чужой. Соответствует здешнему коду или нет. Я здесь осуществил всё, что задумал. И могу сказать, что БДТ изнутри — это великая культура людей, которые там есть, глубокое уважение и любовь. Причем любовь не сентиментальная, а самого высокого полета. Всё это подстегивает, окрыляет — и тебе очень хочется этому театру соответствовать.Ɔ.