Могучий, Шишкин, Ренанский. Диалоги во время работы над спектаклем «Три толстяка. Эпизод 7»
Участники диалогов: Андрей Могучий, Александр Шишкин, Дмитрий Ренанский
Дмитрий Ренанский. Из неопубликованной статьи «Что делать. Начало романа»
Год назад, накануне очередных гастролей БДТ в Москве, один крупный сетевой ресурс провел опрос, в котором театралам обеих столиц предлагалось выбрать из репертуара Большого драматического спектакль, наилучшим образом отражающий сегодняшний день легендарного театра. Разброс мнений был широк, но в лидеры предсказуемо вышли постановки худрука БДТ Андрея Могучего. Многие настаивали на «Грозе» с ее палехскими росписями, чудны́м говором и впечатляющей попыткой ответить на вопрос, как актуальная режиссура может взаимодействовать с классикой отечественной драматургии и одновременно с чем-то куда более нутряным — с традицией, архаикой, «культурным слоем». Кто-то отдавал первенство «Пьяным» — спектаклю, высвободившему актерскую энергию труппы и доказавшему, что постановка эзотерической пьесы современного драматурга вполне может оказаться зрительским хитом. Те, кто уже успел посмотреть премьеру «Трех толстяков», голосовали за эффектный театральный блокбастер, где на сцену выходит сорок с лишним артистов, а цитаты из третьего сезона «Твин Пикса» органично уживаются с оммажами выдающимся художникам-конструктивистам 1920-х.
Лишь одна из постановок Могучего не была упомянута в том памятном голосовании ни разу — «Что делать». Участников опроса, в сущности, можно было понять: спектакль не вызвал особого энтузиазма на первых показах в ноябре 2014-го, премьера, что называется, не прозвучала. Между тем сегодня, когда юбилейная повестка подталкивает к подведению первых итогов новейшей истории Большого драматического, выясняется, что спектакль по роману Чернышевского сыграл в процессе обновления петербургской труппы едва ли не решающую роль: ретроспективно «Что делать» смотрится манифестом, декларацией о намерениях, кратким конспектом той художественной программы, которую Могучий реализовывал в БДТ в последние годы.
25 декабря 2018 года, вторник. Из интервью с Александром Шишкиным. Фрагмент № 11
Ренанский: …Извините, я должен вас перебить. Мы с Могучим об этом говорили на прошлой неделе — он спросил меня о том, как со стороны виделась история его прихода в БДТ. Я ответил, что хорошо помню, как на первых спектаклях — на «Что делать» и в меньшей степени на «Пьяных» — у меня возникало странное чувство, что я этого режиссера не знаю.
Приход в БДТ, как мне тогда казалось, очень сильно его изменил. Вы ничего подобного не замечали, когда в 2014 году на проекте «Что делать» вернулись к работе с Могучим после трехлетней паузы?
Шишкин: Надо сказать, что на «Что делать» Андрей меня, поскольку я декларировал отречение от театра1, попросил сделать концепцию света.
Нематериальное искусство в театре меня привлекало. Была усталость от декораций, которые бесконечно одни и те же. Собственно говоря, я занимался светом, а свет должен на что-то падать. Декорации как система улавливания света. К тому времени Андрей уже сделал «Алису»... Трудно сказать, но мне казалось, да, он поменялся. Мы на тот момент довольно долго не сотрудничали. Мне казалось со стороны, что... все равно груз некий: федеральные министры, открытие было очень помпезное… Ты понимаешь, что входишь в контекст государственного — это неизбежно. Для Андрея представляют интерес мощные жесты, он умеет работать с такими крупными формами… Может быть, он это делает частью своего искусства.
Диалоги, записанные во время работы над спектаклем «Три толстяка. Эпизод 7». День второй
Могучий: Понятно, накапливаются, накапливаются, накапливаются.
Шишкин: Ну, ты потом перестаешь накапливать.
М. Ну да, потом перестаешь накапливать. (Пауза.) А в принципе... ну, сейчас есть облако... (Неразб.) Зачем держать все эти тома?
Ш. ...игрушки тоже накапливаются в ящиках, библиотека книг каких-то. Ну да, это хорошая тема, куда все это девать.
М. На дачу, куда.
Ш. Но это, кстати говоря, касается и вот этого ящика — театра, я имею в виду, ну это же тоже какой-то архив спектаклей… коробка герметичная.
М. Ты имеешь в виду сцену-коробку, что ли?
Ш. Если как к библиотеке относиться...
М. Да нет, какая же это библиотека? Чему тут накапливаться? Энергии? Какая-то болезнь в этом... Если без аффектации, если здраво посмотреть — все исчезает быстро, и слава богу, кстати говоря, театр такой чистый все время должен быть…
Ш. Ну да, в отличие от музея.
М. Здесь все время ничего нет. Не остается. Нематериальное... (Неразб.) Ну то есть имеется в виду архитектура какая-то есть, конечно, но она как раз самая бессмысленная в театре часть.
Ш. В любом случае, знаешь, я чем больше занимаюсь всякими другими проектами, тем больше поражаюсь театру как такому чудесному агрегату, в том смысле, что здесь все заточено для создания чудес. Как пещера Христа, где огонь волшебный возникает, все туда приходят — а там!.. У нас тут все заточено для чудес. Я как-то сильно прочувствовал эту ситуацию со штанкетами2. Ну, это вот… (неразб.) нарушение гравитации, то есть все взлетает. Мы-то уже привыкли, а на самом деле ты пойди там на свежем воздухе чего-то подними незаметно. Вот этот ящик, который направлен на..., ну если относиться к этому как к такому религиозному культу, жертвенник такой, что ли... Театр как машина для измерения души… «Душемер».
М. Типа театр меряет, что ли?.. Нет... Или меняет?.. Так, что ли? Пришел один — ушел другой. «Потому я старых на молодых перековываю, а ума ничем не повреждаю»3.
Тогда «душемер» — это что-то еще. Ну да, неплохо бы взвешивать всех, например, до спектакля и после.
Ш. Хорошо такие сделать сканеры, как в аэропортах, фотографировать ауры — до и после.
М. Критерий эффективности работы учреждения культуры вот такой.
Ш. ...Театр — механизм, который выводит из равновесия и переводит нас в ситуацию невидимого, то есть… что невозможно зафиксировать. То есть театр — машина для провокации этого невидимого: что-то летает, еще что-то, какие-то люди... И у нас есть некие приборы, которые не для того, чтобы это увидеть, а только для того, чтобы чуть-чуть намекнуть на то, что есть то, чего нет. (Пауза.)
М. У меня один товарищ, ну, друг мой... Володя Шигаев4, у него стекольный бизнес. Когда мы с ним комсомольцами были... меня вместо военной кафедры на комсомольскую конференцию послали. И вот я в зале. А он был тогда начальником комсомольским, секретарем райкома, что ли. В общем, он сидел за красным столом, на сцене. Я смотрю, он открыл бутылку боржоми, налил и выпил5. А потом доклад читал на трибуне. Я вижу, ему нехорошо вроде. Как-то он неправильно кашляет. А потом, после доклада он за красный стол уже не вернулся. Мне потом сказали, что его на скорой увезли… Стекло проглотил. Стекло от горлышка откололось, он его выпил с боржоми. Вот. А теперь у него стекольный бизнес и все хорошо.
Ш. Это ты к чему?
М. Такая сказка. Стал стекольщиком, а должен был корабли строить… Не знаю. Просто нравится, как прорастают в мозгу какие-то непонятные связи. Когда звонок тут, а дверь открылась в другом месте совсем.
20 декабря 2018 года, четверг. Из интервью с Андреем Могучим. Фрагмент № 5
Ренанский: В какой-то момент, должен признаться, меня чудовищно раздражало то, что происходит в БДТ. Хорошо помню свои ощущения на премьере «Что делать» — этот спектакль поставил совершенно неизвестный мне человек. Я, как принято говорить в таких случаях, вырос на ваших спектаклях — так что для меня это была еще и личная катастрофа. Помню, на премьере не раз и не два возникало чувство, что все это может прерваться в любой момент — такое хождение по очень тонкому льду…
Могучий: Провал?
Р. В некотором смысле.
М. Для тусовки так и было, наверное. Но никто и не пытался никому угодить. Сам факт такого рискованного спектакля уже был художественным актом, манифестом, событием, на каком-то непроявленном уровне определившим весь дальнейший ход развития новой художественной программы БДТ.
Р. Если «Что делать» был сознательным выходом на риск, то можете ли вы сформулировать то, как именно вы выходили на риск?
М. Первое — это конструкция в зале6.
Р. Я ЦЕНЗУРА,7 когда ее увидел. Тогда-то все, конечно, подумали: «он не знает, что делать с этим пространством, поэтому выстраивает эту конструкцию». Но жест, безусловно, был очень крутой — задним числом это стало понятно.
М. Идея с конструкцией была еще до «Что делать». Я такую штуку подсмотрел в Польше, в Театре драматичном, у Кристиана Люпы. Все его спектакли идут с этим амфитеатром.
Ярусные театры очень неудобные для современного театра, то есть архитектура в них иерархическая, предполагает такое классовое расслоение. Ну и это был театр для слуха больше, а не для глаз.
Поделился идеей с Шишкиным, он принял и сделал. Мы хотели сцену тоже убрать, играть в яме. Показать, что сцены вообще может не быть в театре. Ограничились плунжерами8, которые резко уходят вниз, остаются два бездонных провала на сцене. Это второй эффект. Третий — стена, которая приоткрывается-открывается9.
В остальном ничего нет, техники никакой. Три укола: амфитеатр, плунжеры и стена. Три эффекта. Пьеса Артёмова и Юшкова. Это была пьеса для выкриков. Пьеса, откровенно призывающая к тоталитаризму. Мне это не понравилось тогда. Пришлось менять частично. Хотя пьеса талантливая очень. «Что делать» — для меня и для театра — было правильным началом. До сих пор я считаю, что тогда правильно решил очень сложную концептуальную художественную задачу. Потом упрощал себя.
Р. Пока мне не до конца понятно…
М. Ну, хорошо. БДТ — это был неведомый гигантский океан, в который я зашел. Меня предостерегали. Но мозг отталкивал все эти предостережения на подсознательном уровне. Тебе говорят: не ходи, а ты...
Р. Это вы сейчас про «Что делать»?
М. Нет. Про все, с чем столкнулся шесть лет назад. Это и стройка10, конечно, в первую очередь.
За всеми этими кошмарами я чуть не забыл, что надо еще и спектакли делать. При этом уважаемые люди всячески мне советовали: сядь, не торопись, оглядись, привыкни. Вот этого я боялся больше всего. Если привыкну, зачем тогда сюда пришел…
Р. «Медленно и небольно»11?
М. В нейрофизиологии есть такое понятие — матрица устойчивых патологических состояний. Это когда привыкаешь к болезни, мозг адаптирует тебя, говорит: болезнь — это нормально. И тогда для выздоровления нужно дестабилизировать матрицу. Разрушить ее.
Р. Вот теперь, как я понимаю, вы уже про Чернышевского...
М. Да, «Что делать» дестабилизировал матрицу.
Р. Поэтому на афише спектакля название романа лишилось вопросительного знака?
М. Да.
Дмитрий Ренанский. Из неопубликованной статьи «Что делать. Начало романа»
...Ждали «сильного жеста». По первости казалось — «Что делать» ожидания скорее оправдывает: снятый из названия романа вопросительный знак вклинился в позолоченно-синий зал БДТ, материализовавшись в установленной над партером трибуне. Публике отводилась роль не пассивного наблюдателя, но собеседника, к которому был обращен сценический текст — и который, конечно, был его истинным протагонистом.
25 декабря 2018 года, вторник. Из интервью с Александром Шишкиным
Ренанский: То, что вы сейчас с Могучим делаете с БДТ, могло возникнуть в любом большом традиционном театральном институте или это все-таки имеет специальное отношение именно к БДТ?
Шишкин: Мне кажется, очевидно, что марка БДТ является иконой и всякое иконоборчество вшивается сюда как во всякую слишком зарегулированную структуру.
Р. А в Александринке нужно было иконоборчество?
Ш. Мне кажется, Александринка не имеет такого статуса иконы. В советское время там были школьные спектакли, он не являлся культовым в смысле пирамиды… Никакого иконоборчества там нет. Там проблемы нет. БДТ — такой советский Стонхендж. Зацементированный. Может быть, для москвичей это по-другому звучит, но для нас это мавзолей.
Дмитрий Ренанский. Из неопубликованной статьи «Что делать. Начало романа»
Оттолкнувшись от структуры романа Чернышевского, где повествование то и дело прерывается комментариями автора, Могучий разомкнул структуру «Что делать» в зрительный зал, усадив в первый ряд «автора» — модератора, указывавшего на повороты сюжета, вступавшего с публикой в диалог, намеренно ее провоцировавшего эскападами вроде: «Дорогой зритель, ты, наверное, сейчас подумал: “Это что такое? Это, наверное, меня хотят удивить, обмануть”. Вы, наверное, думаете, что тут будет глумление над классикой? Что всех переоденут в современные костюмы?» В «Что делать» Могучий, по сути, занимался ровно тем же, чем и в лучших постановках «Формального театра»12, — размывал границы между искусством и реальностью.
25 декабря 2018 года, вторник. Из интервью с Александром Шишкиным
Шишкин: Все, что мы делали с Андреем на проекте «Кракатук»13, такой цирковой истории, — это был выход в нетеатр.
Во многом, конечно, работа с Андреем у нас была на грани. Спектакли, которые не вполне укладывались в рамки репертуарного театра. «Кракатук» сразу заложил такие генетические отношения в нашем партнерстве, когда мы смотрели на наше ремесло не как на театр. Тут, видимо, перформативная традиция Андрея периода «Формального театра», то есть такого уличного театра вне института театра. Все наши следующие проекты делались через эту призму и этот контекст, они изначально несли в себе это искажение. Потому что природа такого условно свободного уличного театра пытается всячески уклоняться от правил, связанных со временем, с пространством, с принятием решений. Но федеральный театр предполагает жесткое плановое хозяйство.
20 декабря 2018 года, четверг. Из интервью с Андреем Могучим
Ренанский: Вот еще один важный вопрос: мне трудно сказать, когда именно это произошло, но в какой-то момент в БДТ повалил народ…
Могучий: Когда стали ходить сюда?
Р. Дело не только в полных залах, а в самой наэлектризованной атмосфере, в качестве публики… Вы помните, когда это все началось?
М. Нет, не помню точно. Не могу тебе сказать...
25 декабря 2018 года, вторник Из интервью с Александром Шишкиным
Шишкин: «Пьяные» тоже решались в минималистской традиции. Лайеры14 из зала перенеслись на сцену.
«Губернатор», наоборот, — это жест в сторону условно Товстоногова, театра декорации. Не агрессивно авангардный по форме, а довольно классический при всех своих трансформациях. Такое путешествие в прошлое. А «Три толстяка»... Я сказал Андрею: а не пора ли нам сделать какую-то брутальную историю, как «Кракатук», «Счастье». Это, условно говоря, детские форматы, которые носят избыточный характер. Такой сброс энергии, когда мы делаем что угодно, не очень структурно. Есть то ли цирк, то ли гибрид... Непонятно. Как детские книжки. Выход из-под машины театра-театра. «Губернатор» — это штамп «сделано в БДТ», а в «Толстяках» — карнавал, разгул, безответственность, всему есть место, и всё можно выкинуть. Там всё — избыточность, каждая деталь несет ответственность иного порядка. Это как природа, где ты пень можешь таскать с места на место, с холма кинуть его в речку, тут дерево завалить, а тут вскопать что-то. Всё будет органично. Другого типа взаимоотношения с декорацией, с актером, с драматургией. Не то что прогулочные, но в каком-то смысле выход из стен, выход в ландшафт, в стрит-арт. Мы в таком лиственном лесу, в котором есть то-то и то-то. Здесь мы начинаем раскладывать наши мизансцены, актеров, вписывать в этот ландшафт-игру.
Ренанский: Что это за история, которую вы сейчас делаете с Могучим, — «Фанерный театр»15?
Ш. Это подкоп, мне кажется.
20 декабря 2018 года, четверг. Из интервью с Андреем Могучим
Могучий: ...Наверное, отвечу... актерам в «Пьяных» в 2016 году присудили спецприз «Золотой маски» за лучший актерский ансамбль в драме. «Пьяные» во многом сформировали новую аудиторию. Возникла, как ты сказал, «наэлектризованная атмосфера», «повалил народ». Это был революционный спектакль в этом смысле. То, что начинали в «Что делать», сделали в «Пьяных». В театр пришли «новые люди».
Ренанский: Почему потом появилась именно «Гроза»?
М. Мне показалось, что надо взять материал, всем понятный. «Гроза» — это было всем понятно. Островский.
Р. Архаика?
М. Псевдоархаика. Придуманная. Сначала стали разбирать как бытовую пьесу, ну и привет — застряли. Ничего-то там бытового нет. Сплошная метафизика. Хотя с самого начала было понятно, что Катерина будет петь, что Борис будет петь. Но что все персонажи начнут такими речитативами разговаривать, это после пришло.
Р. Почему мне сейчас кажется важным ретроспективно поговорить про спектакли того периода? Мы сейчас плавно подходим к «Трем толстякам» — и к тому, что за ними будет дальше. Где-то в момент премьеры «Грозы», а потом еще больше на выпуске «Губернатора» начало казаться, что в театре прошел стресс.
М. Да, прошел.
Р. Это во-первых. А во-вторых — как будто бы удельный вес режиссерского высказывания от спектакля к спектаклю становился все больше и больше.
М. Может быть, и так. Я стал больше внимания уделять собственно спектаклям. Позволил себе работать дольше. При этом надо все-таки не забывать, что каждый спектакль — только часть большого художественного проекта.
Диалоги, записанные во время работы над спектаклем «Три толстяка. Эпизод 7». День четвертый
Шишкин: Когда я в детстве болел и мне ставили горчичники, то выдавали альбом открыток, собранный моим дядей. Сначала долго шли открытки с 9 мая, 1 сентября, потом — видовые: Крым там, Москва, а потом, когда от горчичников у меня на спине уже жгло, начиналось самое интересное — иллюстрации к сказкам: Чиполлино, Колобок, хорошо так нарисовано. Вот такие у меня были любимые интерактивные игры. О каком развитии может идти речь? Катался на полотере в коммуналке. Помнишь, была услуга, зори какие-то…
Могучий: Невские зори.
Ш. Они мыли окна или натирали полы, к нам безрукий полотер16 приходил со щеткой, у нас был один электрический — знаешь, полотер с тремя щетками — я катался на нем по всей квартире. Не то чтобы он бешено ездил, ну так, водило слегка. Я к предмету развития.
М. Но достаточно для развития, как оказалось. Много ли человеку надо… Чем меньше, тем лучше... извне… пылесос.
Ш. Полотер.
М. Ну да, полотер и открытки. А ты знаешь, что мозг каннабиноиды2 вырабатывает? Это тебе для «Смеха»17, наверное, надо знать. «Монти Пайтон» смотришь — в мозгу выплеск каннабиноидов. Вот тебе и смех. Можно медитировать, можно работать как лошадь, спектакли строгать, можно проблемы себе создавать или еще каким способом в разные состояния себя приводить, а в результате все сводится к какой-нибудь химической реакции в мозгу. Носим эту маленькую капризную скотину в голове, которая что-то как-то нам говорит: иди туда, иди сюда, хочу то, хочу сё. Причем кто там это хочет — в мозгу-то? Кто там? Говорит: давай, вставай, иди работай, давай пирожное съешь, а то мне грустно, страшно, все виноваты в моих несчастьях. Тварь такая.
Ш. Химия и жизнь.
25 декабря 2018 года, вторник. Из интервью с Александром Шишкиным
Ренанский: Вы с Могучим работаете уже много лет. За это время вы оба изменились; а путь сочинения, придумывания спектакля как-то менялся вместе с вами?
Шишкин: Глобально, может, и нет. Вероятно, залог нашего длительного творческого контакта в том, что базовые вещи остаются неизменными.
Р. А что это за базовые вещи?
Ш. Они связаны именно с процессом сочинения, с природой этого сценарного момента.
20 декабря 2018 года, четверг. Из интервью с Андреем Могучим
Ренанский: Как это происходит? Объясните на примере «Трех толстяков».
Могучий: Очень много болтаем о всякой всячине, пока до дела дойдет...
Диалоги, записанные во время работы над спектаклем «Три толстяка. Эпизод 7». День первый
Шишкин: ...Зашел на сцену, а там этот, наш легендарный монтировщик...
Могучий: Мунирыч18?
Ш. «О, Шишкин пришел, проблемы. Чё тут делаешь? Хоть бы один спектакль нормально сделал». Я так скромно: «Ну, “Пьяные” вроде так, ничего». Он: «Да? А лайеры?» То есть все у меня как-то через одно место. Но он при этом такой: «Ну, чё надо, чем помочь? Обращайся, если чё». Ну, тоже любит, видимо, проблемы. По жизни.
М. Ну, в смысле, проблемы — значит, нужно как-то их мужественно решить.
Ш. Мунирыч нереальный чувак, конечно.
М. Ему же восемьдесят лет.
Ш. Ну и главное, что с утра все хорошо у него.
М. У него и вечером все неплохо.
Ш. Да, они здесь позитивно сейчас «Грозу» вяжут19, завтра «Пьяные», я понял. (Пауза.)
М. Давай, что ли, кофе какой-нибудь, чай.
Ш. Не надо, я только что пил. Ты сколько едешь до работы?
М. Навигатор говорит, полчаса в среднем по пробкам. Иногда бывает сорок минут, иногда — двадцать.
Ш. Довольно долго.
М. А ты?
Ш. Да я поближе, но я тоже на машине. Мы квартиру выбирали, чтобы поближе ко всем очагам вот этой культуры, с которой непонятно, что сейчас делать. (Пауза.) Я сейчас прошелся — такой театр у тебя прекрасный. Ну реально почти Эрмитаж, все не то чтобы богато, дело не в этом, а в том, что… Сцена в порядке — в прекрасном состоянии, все четко, зал тоже скромный, но все четко, без всяких этих… ну, не отвратительно, нет ощущения раздражения. Ну я тебе говорю, хороший театр реально.
М. А кабинет20 хороший? Ш. Под стать художественному руководителю. Загадочный потолок. Я не понимаю, что это такое.
М. Ты знаешь, мне кажется, это пол. Просто перевернут.
25 декабря 2018 года, вторник. Из интервью с Александром Шишкиным. Фрагмент № 7
Шишкин: ...Во-первых, надо сказать, что, по-моему, после «Счастья»21 у нас с Андреем был перерыв.
Ренанский: Вы декларировали, что вам вообще неинтересно заниматься театром.
Ш. Я продолжаю это декларировать, но в отношениях с Андреем буквально была пауза. Она была, с одной стороны, связана с тем, что он стал заниматься Новой сценой Александринки, а я действительно вышел. Театр исчерпался для меня, перестал быть интересным. Поэтому возник вполне себе логический разрыв, и когда Андрей взял БДТ, я его поздравил, и всё. И это ни к чему не вело, никаких взаимоотношений от этого не возникло. Кроме того, что я понимал, что Андрей развивается, получил свой театр, который в каком-то смысле закрыл тему свободного существования Могучего.
Р. Почему тогда вы снова в театре и снова с Могучим?
Ш. Мне было интересно наблюдать... Я вошел в эту среду отчасти как наблюдатель. Андрей очень сильный визуальный режиссер, визуальную часть он активно культивирует, обращает на нее много внимания. Здесь он получил ресурс, не бесконечный, но достаточно мощный. Мы всегда были в ситуации просителей и хитрецов, чтобы решать какие-то проблемы. Сейчас Андрей решал проблемы с совершенно других позиций. В БДТ все заточено под художника. Такой культ художника. Ну и еще у БДТ прекрасная сцена, одна из лучших драматических сцен.
Р. Чем она так хороша?
Ш. Пропорцией к залу, самим зеркалом сцены, коробки. Надо сказать, что из всех сцен она для меня максимально успешна: на нее что ни сделаешь, очень гармонично работает. Идеальный формат. Видимо, это не просто так. Кочергин22 это отмечал.
20 декабря 2018 года, четверг. Из интервью с Андреем Могучим
Ренанский: Что в этом контексте значил для вас «Губернатор»?
Mогучий: Следующими должны были быть по замыслу «Мертвые души», но как-то не пошло. А время уходило-уходило-уходило. Осталось до конца года два месяца, надо было что-то сделать, план министерский и так далее. «Губернатор» — небольшой рассказик Андреева, который давно ждал. Но понятно, что не просто рассказик, был момент сопряженности с происходящим на улице. Какой это был год?
Р. 2016-й.
М. Следующий — 17-й. Революция 17-го года. Пять лет Болотной. Кто-то по «Эху Москвы» тогда сказал, что если люди пойдут на Красную площадь23, а там их уже стоят и ждут, и не хватит мозгов уйти, то будет кровь. Все могло быть. Эти развернутся, пойдут туда, а те не уйдут. Будет кровь. Кто-то махнет платком24.
И мне тогда показалось очень важным этот рассказ вспомнить.
Р. А в 2016-м происходило что-то подобное, не могу припомнить?
М. 16-й не 11-й, конечно, но и 17-й не 5-й, «махнуть платком» — всегда есть шанс. Спектакль для тех, у кого в руках платок.
Р. Как появились «Три толстяка»?
М. Конец 17-го. 7 ноября. Сто лет после кровавого переворота. Не просто переворот... Понятно, что не просто переворот... как восьмая серия «Твин Пикса»25. Невероятный такой ядерный взрыв. Что-то поменялось всерьез. Я при этом не уверен, что он последний. Может, вполне еще будет последний, в прямом смысле. Тревожно. Все эти украинские дела, сирийские дела, все как-то мутно очень — устал человек без крови, без войны. Столетие революции. К этому я все веду. «Губернатором» начинали этот год, и я очень хотел в день столетия, 7 ноября, сыграть первый эпизод. По разным причинам это не удалось…
Р. Что будет дальше?
М. Дальше? Надо закончить эпопею с «Толстяками». Сочинить последний эпизод. «Война». Ну а дальше... там видно будет.
Р. «Война» — это название последнего эпизода?
М. Да.
Диалоги, записанные во время работы над спектаклем «Три толстяка. Эпизод 7». День последний
Шишкин: Я изучаю пограничных существ. Не совсем сумасшедших, с чертиками, таких как Каравай26.
Со здравым смыслом, он гений. Он как бы одной ногой там где-то, а другой — здесь. И он для нас — такой проводник.
Могучий: До сих пор, кстати. Я с ним до сих пор разговариваю.
Ш. Я недавно видео пересматривал. Он же все время говорит: «Как? Ну как?» А сейчас-то он точно там, но все время в контакте с тобой.
М. Хочется ответить.
Ш. Поиграет и спрашивает: «Ты понял?» И дальше играет. Он в этом смысле очень мощный транслятор…
М. Мне как-то было плохо, и я его включил в машине…
Ш. Музыку?
М. Ну да, да, не тексты. И он через минуту собрал меня… Мне легче стало. Он меня из леса, в который я попал, вытянул, привел обратно. Сверхчеловек, холодный космос. Предсмертный крик новорожденного дельфиненка, которого зубами разрывает акула. Его текст. Он звук смерти искал, кажется. Звук бомбы летящей… Вот подумал... Он, наверное, записывал то, что видит. Ну, не записывал, а играл то, о чем говорил, а говорил, что видел внутри головы своей. И наволочку на голову надевал, чтобы лучше видеть, наверное... Чтобы не видеть больше ничего вокруг... Ты же знаешь историю его похорон?
Ш. Ну, не совсем, слышал что-то…
М. Он же на похороны свои не явился27. То есть на панихиду все пришли в Каменноостровский театр28, на сцене портрет его, микрофон, все говорят о нем, а гроба нет…
Ш. Как это?
М. Ну так, нет. Постамент этот стоит, как он называется... А его не привезли. Я думаю, это он так тогда решил и не приехал. Объяснения есть, конечно, — с документами какие-то проблемы, мутная история... Но факт остается фактом — не приехал. Ты помнишь, чтобы с кем-нибудь такое происходило? А на кладбище во время похорон не открыли гроб. И Тропилло29 сказал: его там нет. Исчез.
МАТУШКА ГУСЫНЯ Буря была, когда он умер. Энергия уходила30.
М. Умер с каким-то вихрем.
20 декабря 2018 года, четверг. Из интервью с Андреем Могучим
Ренанский: Честно скажу… я долго думал, нужно ли как-то выстраивать, какие-то вопросы задавать, придумывать...
Могучий: Что-нибудь скажем, потом поправим.
Р. У нас время как, есть?Ɔ.
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.