Можно ли проснуться мертвым
Съехав с главной дороги и поплутав по лабиринту улиц с односторонним движением, я нахожу нужный проезд, торможу и выбираюсь из машины. В замощенном плиткой дворике стоит пожилой человек в белой бейсболке и яростно разбрызгивает средство от сорняков. Выпрямившись, он отступает назад, чтобы прицелиться с другого угла, и замечает меня. Смущенная тем, что мое любопытство обнаружили, я быстро иду дальше.
Вокруг — частые ряды передвижных домов, водруженных на кирпичные основания. Желтая, синяя и коричневая облицовка поблекла — обычное следствие немилостивых британских зим. Но сегодня небо голубое, и в нем реют крикливые чайки. Пройдя вперед по немощеной дорожке, я наконец замечаю издалека конечный пункт своего путешествия — коричневый домик с верандой, рядом с которым, держа руки в карманах, стоит человек и явно кого-то ждет. Поскольку он смотрит в другую сторону, я замедляю шаг, на секунду оттягивая знакомство.
Внезапно человек поворачивается и видит меня.
«Хелен?»
Я нервно улыбаюсь и киваю в знак приветствия.
Грэму 57 лет, но выглядит он старше. У него обветренное веснушчатое лицо, отросшая щетина, волосы равномерно поредели к макушке. На нем спортивные штаны и толстая флисовая куртка с капюшоном, плотно застегнутая под горлом. На лужайке перед домом припаркован старый темно-шоколадный «ягуар» — радость и гордость хозяина. Насколько мне известно, где-то рядом живут обе его бывшие супруги, об одной из них он до сих пор преданно заботится.
Я следую за ним в крошечное передвижное жилище. Меня встречают запах курева и ошметки ковра на полу. Миновав тесную прихожую, Грэм указывает на потертый кожаный диван: «Располагайтесь».
У него удивительно мягкий юго-западный выговор.
«Вот так, спасибо».
Сев и дождавшись, когда он присоединится ко мне, я собираю в кулак все свое чувство такта.
«Значит, раньше вы думали, что умерли».
* * *
Мозг, заставивший человека счесть себя мертвым, как ни один другой заслуживает места на этих страницах. Впервые я услышала об этом расстройстве в 2011 году от Вилейанура Рамачандрана, которого журнал «Тайм» включил в список ста самых влиятельных людей планеты.
Мы оба присутствовали на ежегодном собрании Неврологического общества в Сан-Диего — одной из крупнейших научных конференций в мире, и я получила редкую возможность пообщаться с Рамачандраном лично.
Страшно благодарная ему за то, что он сам нашел меня, — а Рамачандран славится ужасной памятью, — я быстро утащила его из комнаты для прессы в прилегающий коридорчик. По дороге он сказал: «Знаете, есть пациенты, которым кажется, будто они умерли. Они жалуются на запах гниющей плоти, но не видят смысла сводить счеты с жизнью — ведь они и так мертвы».
Разговор «о погоде» вполне в стиле Рамачандрана. Я взглянула на него с удивлением.
«Ага, — подтвердил он, блестя глазами. — Просто жуть».
Сюжет о живом мертвеце люди изобрели сотни лет назад (главный персонаж загробного мира у викингов, еще в скандинавской мифологии есть драугры — ожившие трупы). Но Рамачандран имел в виду не это, а клинический бред смерти, известный как синдром Котара, или синдром живого трупа.
В медицинской литературе о нем мало информации. Первым его описал французский невролог Жюль Котар в 1880-е годы, отсюда название синдрома. Известно, что в молодости Котар был «серьезным и вдумчивым». По окончании медицинского факультета в Париже он сблизился с философом Огюстом Контом — считается, что именно эта дружба пробудила у Котара острый интерес к изучению мозга. В 1864 году он поступил в интернатуру Сальпетриер парижской учебной больницы, из стен которой вышел не один величайший невролог. Там Котар стал «увлеченно изучать… многообразие форм сумасшествия».
Отслужив недолго в армии в период Франко-прусской войны, Котар вернулся домой и несколько лет работал в психиатрической клинике, затем открыл собственный кабинет в Ванве — маленьком, но сверхнаселенном пригороде Парижа. Получив возможность изучать психические расстройства пациентов со всей страны, Котар особенно заинтересовался тяжелыми бредовыми синдромами. Именно тогда он впервые описал пациентов с «бредом отрицания» (délire des négations), охарактеризовав его как род депрессивной убежденности, когда пациенту кажется, что какие-то части его тела или стороны его мира умерли либо, в крайнем проявлении, что он сам не существует. В 1882 году Котар написал раздел для журнала «Архивы неврологии», где дал яркую картину этого расстройства: «У пациентов нет внутренностей, мозга, головы, они больше не едят, не переваривают, не одеваются — и действительно, они решительно отказываются от еды и часто удерживают каловые массы».
Некоторые, продолжает Котар, полагают, что лишились умственных способностей, стали недоумками, что им не дают думать или говорят ерунду; некоторым мерещится, что у них отняли ум. Иногда бред имеет отношение к внешнему миру: «пациентам кажется, что у них нет ни семьи, ни родины, что Париж разрушен, что мир больше не существует».
С тех пор было зарегистрировано не более ста случаев заболевания. По меньшей мере пять из них или чуть больше описаны самим Котаром в лекциях и статьях, прочитанных и опубликованных за время его профессиональной деятельности.
Одна из пациенток звалась загадочным именем «мадемуазель Икс». Когда ее спросили, как ее зовут по-настоящему, она сказала, что имени у нее нет. При дальнейших расспросах женщина заявила, что раньше ее звали Катрин, но она не желает рассказывать о том, как потеряла свое имя. Возраста у нее тоже не было, как и родителей. Когда же Котар спрашивал мадемуазель Икс и других пациентов, случается ли, что у них болит голова, живот или другие части тела, те отвечали, что «ни головы, ни живота, ни тела у них нет».
Еще одна описанная Котаром пациентка, мадам С., утверждала, что у нее пропали горло, живот и кровь. Месье С. (не связанный с ней родственными узами) отказывался носить одежду, потому что его тело представляло собой один большой орех. Месье А. считал, что у него нет пениса, яичек «и вообще ничего больше нет».
Приступив к написанию книги, я много думала о том, что мне сказал Рамачандран. Я спросила у нескольких врачей, слышали ли они о таком расстройстве. Те немногие, кто ответил утвердительно, лишь читали о нем, а все пациенты умерли — в обычном смысле слова — либо содержались в психиатрических интернатах в разных точках земного шара, так до конца не выздоровев.
Но в один прекрасный день на горизонте возник Грэм — бывший пациент Адама Земана, невролога из Эксетерского университета. По словам Земана, Грэм лечился у него от синдрома Котара много лет, но теперь, похоже, «приведен в порядок» и с удовольствием со мной пообщается.
Прошло несколько недель, прежде чем мы получили добро от психиатра, у которого наблюдался Грэм, и в моем почтовом ящике оказался номер его телефона. И вот я сижу на кожаном диване в милях от дома и слушаю, как человек средних лет непринужденно рассказывает мне о своей недавней смерти.
* * *
«Значит, раньше вы думали, что умерли».
«Именно так», — говорит Грэм, опускаясь на диван напротив, внешне совершенно спокойный.
В 1990-е годы Грэм жил в этом самом домике, но совсем другой жизнью. У него было двое детей и всего одна бывшая жена. Он работал подрядчиком фирмы, которая занималась поставками питьевой и сбросной воды на небольшой территории Англии, и устанавливал счетчики. Второй брак распадался, с течением времени Грэм впал в тяжелое уныние. Он бросил работу, начал избегать друзей и засел дома. Однажды он наполнил ванну и залез в нее с включенным феном в руке.
«К этому шагу вас подтолкнуло конкретное событие?» — мягко спрашиваю я.
«Да нет. Просто я опустился на самое дно. Не знаю, как так вышло. И не очень хочу об этом задумываться», — отвечает Грэм.
Что случилось дальше, толком не ясно. Грэм помнит, что в панике позвонил брату Мартину, который вызвал «скорую». Затем последовали несколько недель в больнице. Доктора поставили диагноз «острая депрессия», не подозревая, что она развилась в нечто совершенно иное.
«Что происходило с вами в больнице?»
«Было ощущение, что у меня в голове ничего нет. Уверенность, что мозг пропал, будто я что-то сделал с ним тогда в ванне. Пустота. Абсолютно пустая голова».
«Так вы и сказали врачам?»
«Я им сказал, что у меня больше нет мозга».
Ощущение не проходило, а доктора пытались понять, в чем дело. Время от времени они пытались воздействовать на пациента с помощью логики: «Грэм, как же вы ходите, сидите здесь и беседуете с нами, если у вас отсутствует мозг?» — дилемма, ставившая его в тупик не меньше, чем врачей.
«Это чувство трудно описать, — говорит он. — Мозг стал как губка, которая больше не впитывает воду».
Побочные эффекты смерти он перечисляет на удивление апатично: «У меня почти не осталось ни мыслей, ни эмоций. Ничего не чувствовал. В том числе запахов и вкусов. Даже любимые сигареты не действовали, а ведь я курил их с двенадцати лет. И я запросто бросил курить — раньше на стенку бы лез. Больше ничто не доставляло мне удовольствия. Я забыл, каково это — испытывать удовольствие. В голове было пусто, и я каким-то образом знал, — не могу объяснить, каким, — что у меня больше нет мозга».
«И вы ни разу не подумали: „Так, мозг у меня должен быть, потому что я хожу и дышу”?»
«Ни разу. Я не понимал, какой из этого следует вывод, почему я дышу и говорю, если мозг мертв. Но что он мертв, знал точно».
Это и было главной проблемой для врачей. Грэм говорил, дышал и ходил, но не мог объединить названные способности в чувство жизни. Как убедить человека, что он жив, если он уверен в обратном? Врачи перепробовали все лекарственные средства, назначали нейролептики и антидепрессанты, но без толку. Обследование не выявило изменений в анатомической структуре мозга, психотерапия не дала никаких результатов.
«Их попытки только укрепили мою уверенность. Я сказал: мой мозг умер — с тем же успехом вы можете назначать мне карамельки».
Это был тупик. Грэм не мог ни убедить докторов в своей смерти, ни понять, что жив. И тогда совместным решением его отправили домой, под бдительный надзор соцработника и Мартина.
«Целыми днями я сидел тут, на диване, — рассказывает Грэм. — Месяц за месяцем. Думать мне было не о чем, делать ничего не хотелось, встречаться с кем-то и говорить тоже. Сидел и смотрел в стенку. Овощ овощем. Тело почему-то не хотело признавать, что мозг умер. Но я-то знал, что это правда. Сейчас даже вспоминать страшно, но так все и было».
Так все и было. Я закрываю глаза и на минуту пытаюсь представить эту малоприятную ситуацию.
«И как вы справлялись?»
«А что мне оставалось? Я был мертв и принял это как данность».
* * *
Хотя Котар подробно писал о таких пациентах, медицинское сообщество, видимо, ошиблось, назвав синдром его именем. Бэзил Кларк в книге «Душевные расстройства в Британии в прежние времена» упоминает о деятельности голландского врача Левина Лемния и о некоторых его пациентах — один из них по симптомам очень похож на Грэма. Так может, на самом деле первым это расстройство за сотни лет до Котара описал Лемний?
В поисках истины я отправилась в зал редких книг Кембриджского университета. Это просторная комната, в которой не раздается почти ни звука, разве что случайно скрипнет чей-то карандаш (пользоваться ручками строго запрещено). Заказанное издание ждало меня на выдаче — книжица 1581 года в кожаном переплете, за авторством Левина Лемния, озаглавленная «Мерила характеров». Я бережно взяла ее, отнесла в заднюю часть комнаты и, согласно инструкции, положила на обтянутую плюшем подставку. Где-то на этих старинных, покоробленных страницах я надеялась найти упоминание о болезни Грэма.
По дошедшим до нас сведениям, Лемний был известным писателем, автором работ об астрологии, продолжительности жизни и оккультных тайнах. «Мерила характеров» — своего рода научно-популярный обзор заболеваний и причин их возникновения. Как заявлено в самом тексте, он содержит «самые простые правила… сообразно коим всякий может... в точности узнать наружное состояние, привычки, характер и сложение своего тела, а также внутренние наклонности, переживания, побуждения и желания души».
Без сомнения, знай Лемний о синдроме Котара, именно ему он приписал бы дисбаланс системы жидкостей — обычное медицинское видение проблемы в то время. И действительно, значение четырех жидкостей (черной желчи, желтой желчи, крови и флегмы) и их распределения для сбалансированной работы организма — основной предмет рассуждений голландского медика.
И вот в последней главе я нашла то, что искала. Лемний добрался наконец до мозга и описал разные типы меланхолии, причем особое внимание уделил, по его определению, «подавлению духов». В частности, он привел следующий интересный случай: «Некий господин впал в такие мучения и юродство, что вообразил себя мертвым и был твердо уверен, что ушел из жизни». Друзья и знакомые этого господина пытались хвалить и бранить его, в надежде вернуть в обычное состояние, но тщетно. Он отворачивался от их слов и еды, которую ему приносили, утверждая, что мертв, «а в таком положении человеку не надобно подкреплять силы».
Знакомые симптомы. Грэму доктора тоже предлагали еду и питье, но он говорил, что не нуждается в пропитании. Он и вовсе прекратил бы принимать пищу, если бы родные ежедневно не заставляли его съесть хоть что-нибудь.
Пациент из книги Лемния отказывался от всякой помощи, настоящая смерть уже стучалась в его дверь. И тут друзьям пришла в голову гениальная идея. Они оделись в саваны и расположились у него в гостиной, поставив на стол блюда с едой. Увидев это, человек спросил, кто они и что делают. Друзья ответили, что они все — мертвецы.
«Как? Разве мертвецы едят и пьют?»
«Да, и ты сам убедишься в этом, если присоединишься к нам».
Похоже, поддавшись неожиданной логике, он стал вполне прилично питаться.
К моему разочарованию, Лемний не написал, выздоровел тот человек или нет.
При встрече я рассказываю Грэму эту историю. Погрустнев, он говорит, что многим обязан семье, особенно брату Мартину: «Он следил, чтобы я ел каждый день. И до сих пор каждый день приходит и проверяет, все ли в порядке. Думаю, ему страшно тяжело было видеть меня в таком состоянии». (Позднее я попросила Мартина о встрече, чтобы послушать его воспоминания о болезни Грэма, но он отказался.)
А друзья Грэма, знал ли кто-нибудь из них о его проблеме?
«Нет, я никому не говорил. Это было бы странно, взять и ляпнуть: знаете, у меня нету мозга. Приятели только сказали бы: да мы всегда это знали! Я и сам плохо понимал, что происходит, не мог же я ходить и рассказывать всем, что умер. Народ подумал бы, что я псих».
В редких медицинских исследованиях, где все же упоминается синдром Котара, часто приводят описание ощущений пациента, и читать их нелегко. Одна дама считала, что умерла, но застряла в чистилище. Она облила себя кислотой, полагая это единственным способом избавиться от тела. Вспомнив ее случай, я спрашиваю Грэма, почему за все эти недели, месяцы и годы он не совершил вторую попытку самоубийства.
«Я помню, что рассматривал разные способы. Звучит ужасно, но я думал, что если брошусь под поезд или положу голову на рельсы… как я сказал медсестре: уверен, голова останется на месте и я по-прежнему буду говорить. Поезд не может убить меня по-настоящему, ведь я умер».
К счастью для Грэма, с той поры, когда врачи рассуждали о балансе жидкостей, медицина сделала огромный шаг вперед. Через несколько месяцев после того, как Грэма поразил синдром Котара, им занялся Адам Земан — невролог, организовавший наше знакомство. Он обратился за советом к другому неврологу — Стивену Лаурейсу из Льежского университета. Позднее он с улыбкой объяснил мне: «Я знал, что Стивен любит странные явления». Потом я спрашивала самого Лаурейса, помнит ли он этот случай. «Как не помнить, — ответил он. — Единственный раз, когда я услышал от своего секретаря: пойдите поговорите с этим человеком, он рассказывает мне, что умер».
Перевод: Е. П. Чебучева