Как избавлялись от мусора наши предки

Давайте начнем с того, что заглянем в мусорный контейнер. Нью-Йорк, знаменитый высокой численностью населения и нехваткой свободной земли, является идеальным местом для того, чтобы изучить изменения в мусорном контейнере, произошедшие с начала ХХ века до сегодняшних дней. Жители должны были разделять все отходы на три категории — зола, «отбросы» (главным образом пищевые отходы) и остальной «хлам» — и собирать их отдельно. Благодаря инженеру Дэниелу Уолшу, который собрал «мусорную статистику» по городу, мы имеем представление о том, как менялось содержимое мусорных контейнеров в период между 1905 и 1989 годами. Главное изменение коснулось золы: ее доля серьезно сократилась, так как для отопления и готовки стали использовать нефть и натуральный газ. В начале столетия зола являлась главной составляющей мусора. Затем ее место занял новый тип отходов — так называемые «отходы общества изобилия»: сначала это была бумага, а после 1960-х годов еще и пластмасса. Ньюйоркцы теперь выбрасывали меньше стекла и металла — благодаря распространению пластиковых бутылок, алюминиевых банок, а также тенденции к уменьшению массы брутто (из-за чего стеклянные бутылки и металлические банки становились тоньше и тоньше). Если убрать из сравнения золу, получаются поразительные результаты. Вес остатков еды оказывается одинаковым для 1905 и 1989 годов. В 1939 году в мусорных контейнерах было больше бумаги, чем спустя пятьдесят лет. Поразительно, но больше всего мусора (без учета золы) ньюйоркцы выбрасывали в 1939 году (500 кг в год на человека — сравните с примерно 440 кг после 1980 года). Удивляет также и то, что меньше всего бытовых отходов в ХХ веке было в эпоху изобилия (1950–1960) — примерно 360 кг из расчета на человека.

Пример Нью-Йорка напоминает о том, что многие виды отходов люди производят уже давно, например бумагу. Он также демонстрирует то, как сложно перевести эти исторические данные в выводы о том, насколько расточительнее мы стали. В статистике прошлых лет указан вес мусора, однако на деле эти цифры могут дать представление лишь о части картины. Одной из причин, почему в баках Нью-Йорка 1960-х годов оказывалось меньше мусора, связана с тем, что теперь часть его сжигали в мусоросжигательных печах; Уолш подсчитал, что пламя уничтожало примерно 25% всех отходов. Однако даже с учетом этого факта мусор в 1960-х годах весил меньше, чем в 1930-х.Тем не менее стоит только обратиться к объему и составу отходов — и картина кардинально изменится. Сокращение количества золы и рост числа упаковок в составе мусора привели к увеличению его объема, из-за чего сравнивать ситуацию в разные годы становится все сложнее. Пластмасса и другие новые материалы дольше разлагаются и тем самым приводят к новым формам загрязнения. Кроме того, становится невозможно точно установить, что именно выбрасывали. Пищевых отходов после 1939 года стало меньше, но это, возможно, связано с ростом количества замороженных продуктов, готовых обедов и уже очищенных фруктов и овощей на прилавках магазинов (то есть стали выбрасывать меньше кожуры и требухи). Сегодня, однако, выбрасывается больше съедобной пищи. Тот факт, что вес бытовых отходов почти не меняется с 1980-х годов, хотя бутылки и упаковки стали легче, указывает на то, что люди стали выбрасывать больше. Наконец, приведенная выше статистика раскрывает то, от чего люди избавлялись дома, но ничего не сообщает об отходах, связанных, например, с питанием в кафе или в ресторанах быстрого питания.

В результате получается парадокс. В конце ХХ столетия ньюйоркцы были в восемь раз богаче, чем в его начале, при этом мусор к концу столетия стал весить чуть меньше. В то же время жители города стали выбрасывать больше бутылок, контейнеров и еды. С точки зрения материальной массы, они стали менее расточительны; с точки зрения человеческого поведения — напротив, более.

Хотелось бы подробнее остановиться на самом слове «отходы». Английское слово «waste» приобрело свое современное значение лишь в конце XIX века. В древнеанглийском слово «waste» (от латинского «vastus») означало дикую или пустую землю. Оно могло означать также и расточительство, как в притче о блудном сыне, который «пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно» (англ. «he wasted his substance on riotous living»), Евангелие от Луки, глава 15. Где-то в 1800 году европейцы использовали слова «waste», «Abfall» (нем.) и «dechet» (франц.), чтобы описать то, что образуется в процессе производства и подлежит удалению, например щепки в мастерской или мякина при молотьбе. Однако эти слова еще не означали мусор как таковой, хотя, несомненно, некие ассоциации имелись. Для слова «Abfall» в своем Словаре немецкого языка братья Гримм приводят в пример «оторвавшийся от дерева листок» и сравнивают его с падшим ангелом. Люди с незапамятных времен выбрасывали кости, еду и предметы, которые были им больше не нужны; первые свалки были обнаружены в древнем Кноссе и датируются 3000 г. до н. э. Мы также знаем от археологов, что индейцы майя, жившие на территории современного Белиза, выбрасывали в 900 г. н.э. вещи, находящиеся в отличном состоянии. Лишь в конце XIX века, когда остатки стали складывать в специальные урны, отдельно от фекалий и мочи, и когда администрация города взяла на себя сбор выброшенных вещей, у слова «waste» появилось его сегодняшнее значение. Оно стало означать «твердые бытовые отходы» (ТБО), отличные от жидких отходов антропогенного происхождения.

ТБО — категория не совсем понятная, она описывает то, что собирают городские службы, а не то, что выбрасывают люди. На сегодняшний день под эту категорию подпадает мусор из школ, парков, некоторых магазинов и компаний, а также ферм, но в разных пропорциях. В Копенгагене, например, жилищные отходы составляют 30% ТБО; в Соединенных Штатах — 60%, в Великобритании — 89%. Да и само определение отходов везде различается. В Японии к мусору не относятся бумага, стекло и некоторые другие материалы. Они относятся к категории ценных ресурсов, и их не включают в официальные данные по отходам, которые в результате выглядят весьма скромными. Конечно, в идеале хотелось бы подсчитать все отходы потребителя, начиная с бумаги и пластиковых стаканчиков, выбрасываемых на работе, и заканчивая остатками еды с тарелки в ресторане. К сожалению, в реальности все данные по мусору составляются теми, кто мусор собирает, а не теми, кто его производит. В книге я по возможности старался давать отдельные цифры по жилищным отходам, однако надо понимать, что получалось это далеко не всегда.

Вряд ли в современном мире найдется много понятий, которые настолько по-разному интерпретировались бы, как отходы. Многие писатели и люди искусства применяют это понятие для описания некоторой категории людей. Зигмунд Фрейд представлял психику человека как систему, производящую отходы в тот момент, когда человек испытывает эмоциональное возбуждение. Эту идею он почерпнул из термодинамики и теории о том, что любая работа сопровождается потерей энергии через потерю тепла. Некоторые современные авторы определяют мусор как способ «удерживать вещи в состоянии небытия». Многие цитируют антрополога Мэри Дуглас, которая, как известно, определила грязь как «беспорядок», продукт жизнедеятельности, который прежде всего помогает понять, что есть чистота. Между этими рассуждениями и страницами экологических журналов, на которых инженеры анализируют плотность отходов, виды мусоросжигательных печей и способы переработки, лежит огромная пропасть. Первые не очень интересуют вторых, и наоборот. Все это, однако, довольно печально, ведь чтобы разобраться в эволюции мусора, нужны и первые, и вторые. С одной стороны, отходы — вещь относительная, это предмет культуры, значение которого все время меняется. С другой стороны, это физическая категория, которая зависит от продуктов и практик, инфраструктуры, технологий сбора и уничтожения. По сути именно инженеры еще в 1900-х годах заявили о том, что отходы — «вовсе не бесполезная категория, а продукт, который находится не на своем месте». Эти слова принадлежат Хансу Тизингу, ученому члену Королевской опытной станции по водному обеспечению и сточным водам в Берлине, которая является старейшим европейским институтом санитарии окружающей среды. Пищевые отходы, подчеркивал Тизинг, могут быть первоклассным удобрением. Следует принять во внимание, что отходы не всегда были тем, что люди — как считают некоторые ученые — пытались уничтожить или спрятать, и не всегда на них смотрели как на нечто, не обладающее никакой ценностью.

С середины XIX века с отходами начали происходить разные метаморфозы, связанные с их ценностью, местом хранения, способами их переработки и людьми, которые всем этим занимались. К трем главным изменениям относятся следующие: в конце XIX века муниципалитет, решивший взять на себя задачу следить за здоровьем жителей и чистотой города, перенял функцию сборщиков угольной пыли и старьевщиков; на начало и середину ХХ века пришелся расцвет двух основных решений того периода по устранению мусора — «сжигать или закапывать», тогда мусор рассматривали как вид издержек; и наконец, после 1970-х годов граждане-потребители начали воспринимать отходы как ценный ресурс, на этот же период приходится и зарождение новых видов переработки отходов. Разумеется, ни один из этих переходов не был гладким или идеальным. Давайте посмотрим, как все это происходило в разных странах.

В XIX веке сборщики золы и старьевщики были главными действующими лицами в системе повторного использования мусора в западных сообществах. Тряпье, кости и прочие отходы являлись важными промышленными ресурсами в то время, так как сырья не хватало, а технологическая замена еще была ограниченной; тогда из тряпья производили бумагу и обои, а из костей делали клей. В 1884 году в Париже было примерно 40 000 старьевщиков (chiffoniers); по всей Франции сбором отходов для переработки занималось полмиллиона людей, в большинстве своем женщины и дети. К середине столетия во многих европейских городах появилась двойная система утилизации отходов: сборщики с лицензиями собирали мусор утром, а те, у кого лицензий не было, ночью. В Лондоне в начале XIX столетия сборщики золы вывели ее утилизацию на новый уровень, разделив ее на несколько классов. Зола служила отличным удобрением, а вместе с ростом Лондона она становилась еще более ценным ресурсом — ее использовали для производства кирпичей. Однако к 1840-м годам золотое время сборщиков золы закончилось вместе с появлением дешевой оксфордской глины, а также других способов изготовления кирпичей.

Утилизация создала благотворные связи между потребителями, промышленностью и сельским хозяйством. Однако будет неверным представлять ее в виде замкнутой системы или некой формы самодостаточного местного метаболизма, когда материальная энергия продолжает циркулировать по одним и тем же венам. Зачастую мусор перерабатывался не в том районе, где его выбросили. Местная экономика порой получала инъекции из очень далеких мест. Огромное количество лондонской золы, например, оказалось в итоге в Москве, когда город отстраивали заново после пожара 1812 года. Рубашки и куртки, отвергнутые своими парижскими хозяевами, донашивали малоимущие жители Европы, Северной Африки и Латинской Америки; в 1867 году из Франции вывозилось свыше 800 тонн старой одежды. Торговля старой одеждой имела поистине международный масштаб. Великобритания, Соединенные Штаты и Германия просто утопали в десятках тысяч тонн тряпья. Благодаря развитой хлопчатобумажной промышленности в Ланкашире британская ветошь была особенно богата хлопком (50%), хоть он и не рос на британской земле, щедро удобряемой британскими нечистотами. Огромное количество датского масла и американской говядины, съеденных лондонцами, превратились в энергию и воду, которые не нашли обратной дороги в свою исходную экосистему. Словом, местная утилизация способствовала постоянному перемещению отходов из одного уголка мира в другой.

В свете сегодняшнего беспокойства по поводу мусорных свалок и загрязнения так и хочется превознести осознанность викторианцев с их бережливостью и умением утилизировать отходы. И тем не менее система переработки мусора того времени говорит больше об инфраструктуре, чем о принципах или привычках предков. Старьевщики и другие подобные им торговцы рухлядью существовали по той простой причине, что люди покупали новые, все более дешевые предметы одежды массового производства и избавлялись от старых, а не приспосабливали их в хозяйстве в качестве салфеток или занавесок, как в 1660-х годах делало семейство Пипса. В 1830-х годах американские семьи без всяких угрызений совести выбрасывали фарфоровый сервиз на восемь персон, получивший всего одно незначительное повреждение. Вещи утилизировались только там, где существовали системы утилизации. Там же, где их не было, потребители сами придумывали, как избавиться от ненужного. В Бостоне в 1893 году санитарный комитет зафиксировал, что одни жители города сжигают свой мусор, «в то время как другие заворачивают его в бумагу и, пока идут на работу, незаметно бросают на тротуар, или оставляют его на пустыре, или выбрасывают в реку». Вне зависимости от того, что люди делали с мусором, они в любом случае не отправляли на переработку входившие в его состав бумагу и остатки пищи. Реки Миссисипи и Гудзон считали свалками для всяческих отходов. Британские же семьи были печально известны тем, что нередко выбрасывали не до конца сожженный уголь, что было весьма расточительно.