Ивета Манашерова: Мы стараемся дать нашей публике возможность слушать не шлягеры

Ɔ. Вы с Тамазом — математики по образованию. Как вам в вашей деятельности помогает математический склад ума? Что преобладает — расчет или эмоции?

Когда я училась в МГУ на искусствоведческом факультете, мое математическое прошлое было очевидно — по систематизации материала и обработке знаний. Я поэтому и поступила на историю искусств: накопленные знания требовали логического осмысления.

Что касается коллекционирования, то здесь у нас эмоции преобладают, может быть, из-за того, что мы южные люди, выросшие в Тбилиси. Многое в жизни, будь то отношение к предметам коллекционирования или музыке, происходит под влиянием импульса. Первую работу — Айвазовского — мы приобрели в 1996 году. Впоследствии центром нашей коллекции стала картина Александры Экстер. Все попадавшие к нам картины мы сравнивали с ней, думая, как они будут существовать в одном доме. Эта эталонная работа сразу задала очень высокую планку, при которой сам процесс собирательства стал нелегким. Но зато, когда в Пушкинском музее проходила выставка «Портреты коллекционеров», его директор Ирина Александровна Антонова заметила, что часть экспозиции из нашей коллекции развешивать было легче всего, так как картины очень хорошо «дружили» друг с другом. Мы сами задавали своей коллекции ориентиры. Когда 20 лет назад мы начинали, мало было специалистов, адекватно оценивающих вклад художников русского авангарда в мировое искусство.

Ɔ. Каково это — жить в окружении произведений искусства высочайшего уровня? 

Это абсолютное удовольствие. И ответственность, которую ты несешь: следишь за условиями их пребывания, влажностью, состоянием работ, испытываешь постоянное желание дать им дальнейшую жизнь и поделиться. Делиться — важный для меня момент, не наслаждаться за закрытой дверью, а делиться с тысячами людей. Когда какие-то работы покидают дом, уезжают на выставку, я скучаю, возникшую пустоту временно заполняют другие произведения. Наша коллекция настолько большая, что физически невозможно жить со всеми произведениями. Некоторые мы видим редко, но для целостности коллекции они необходимы. Когда мы отдавали работы из своей коллекции в дар Центру Помпиду, расставаться с ними было тяжело. Но позже мы испытали настоящее удовлетворение.

Ɔ. Чего больше в коллекционировании — жажды обладания или понимания того, что для полноты коллекции необходимы работы того или иного художника определенного периода?

Страстная жажда обладания, особенно у Тамаза. Мы можем долго ждать, но стремимся получить то, что является для нас важным в том периоде, который мы коллекционируем. Особенно, если произведения уникальны, появляются на рынке редко, и мы понимаем, что шанс выпадает один раз в жизни. В такой момент отключается холодный расчет и вступает азарт охотника. При этом наши знания оказываются серьезным подспорьем. В наши любимые направления мы бесконечно углубляемся. Собрали прекрасную библиотеку по искусству, которая все время пополняется. Прошлым летом мы приобрели библиотеку известнейших американских галеристов Ингрид и Леонарда Хаттон. Благодаря им Запад сначала понял ценность русского авангарда, а потом приобрел некоторые из тех шедевров Малевича, Гончаровой, Ларионова, которые сейчас украшают МоМА, музеи Людвига и Тиссена-Борнемиса.

Ɔ. Вы сами участвуете в аукционах, вам знаком азарт торгов?

Если находишься в зале и участники аукциона знают, кто ты, это может помешать в приобретении. Поэтому лучше оставаться инкогнито. Но даже по телефону можно ощутить дыхание зала. В паузах, когда кажется, что работа уже твоя, вдруг прорывается чей-то голос, — и всё продолжается.

Ɔ. Есть ли искусство, которое вы никогда не будете собирать?

Салон и китч.

Ɔ. А насилие?

Это неоднозначное понятие. Например, на одной из принадлежащих нам картин Пиросмани брат убивает сестру, это жестокая сцена. Есть художники нам не близкие, но когда ощущаешь качество, масштаб, отсутствие фальши, всегда оцениваешь мастерство. Наша первая встреча с насилием в искусстве высочайшего уровня — Фрэнсис Бэкон. Мы впервые встретились с его картинами на арт-салоне французских галерей в музее Зураба Церетели на Пречистенке — кажется, в 2004 году. Галерея «Мальборо» выставляла две огромные работы. Они производили очень мощное впечатление. Мы тогда ничего не знали об авторе, но были готовы купить. Продавались сразу обе работы, но у нас хватало денег только на одну.

Ɔ. Что способно вас возмутить в искусстве?

Невероятно возмущают подделки. И равнодушие государства и музеев к этой проблеме: на выставке или на аукционе подделки недопустимы, это вопрос ответственности и репутации.

Ɔ. А восхитить?

Хорошая выставка, сделанная на высоком уровне. Оказаться рядом с каким-то открытием. Новое встречается все реже, какое же счастье открыть что-то. Как, например, неизвестную тетрадь Шагала в нашем случае. Удивительная радость воочию встретиться с шедевром, который видели только на репродукциях. Восхищают путешествия, легендарные концерты и спектакли.

Ɔ. У вашей коллекции очень широкий диапазон: от Айвазовского до нонконформистов. Когда вы охотились за полотнами Ладо Гудиашвили, это были чистые эмоции или желание вписать его имя в интересующую вас часть истории искусств?

Работы Гудиашвили, Какабадзе, Пиросмани, Ахвледиани очень важны в нашей жизни, поскольку связаны с Грузией, где мы родились и выросли. Первый эмоциональный этап — желание обладать вещью, связанной с твоей родиной, быстро сменяется следующим — показать людям многогранное явление, о котором они не имеют представления. Нашу коллекцию живописи начала века можно было бы объединить словом «авангард» — грузинский и русский.

Ɔ. С чем связано обращение ваших интересов еще и в сферу музыки?

Мы вообще склонны к эмоциональным и быстрым решениям. И стремимся привнести творчество в каждое дело. В 2008 году судьба устроила нам встречу с виолончелистом Борисом Андриановым, и мы с нашим культурно-благотворительным фондом U-Art решили поддержать его стремление организовать в России фестиваль виолончельной музыки Vivacello. Теперь Борис  Андрианов — художественный руководитель, я — президент фестиваля. Мы приглашаем лучших виолончелистов мира и собираем полные залы. На открытии предстоящего фестиваля выступят пять выдающихся музыкантов: Нарек Ахназарян, Клаудио Бохоркес, Данжуло Ишизака и художественный руководитель фестиваля Борис Андрианов. Кшиштоф Пендерецкий приедет лично продирижировать свое сочинение. У фестиваля Vivacello сформировался свой стиль. Борис Бровцын, замечательный скрипач, признался, что любит наш фестиваль за то, что на нем не требуется исполнять популярную классическую музыку. Мы стараемся дать нашей публике возможность слушать не шлягеры.

Ɔ. Какую музыку вы любите сами?

Музыку ХХ века: Рахманинова, Шостаковича, Шнитке. Но органная музыка Баха — основа основ! Недавно мы путешествовали по Грузии, ехали, конечно, через Тбилиси, и гид рассказал нам, что орган в тбилисской консерватории не функционирует уже больше 20 лет из-за недостатка средств на его реставрацию. Для нас это был эмоциональный шаг, решение помочь было принято моментально — и через год орган вновь зазвучал. Музыка сопровождает нас по жизни, мы дружим со многими музыкантами. Вслед за Vivacello появился фестиваль камерной музыки Vivarte, проходящий во Врубелевском зале Третьяковской галереи и принимающий лишь 300 зрителей. Но зато недавно подключения к интернет-трансляциям его программ превысили 120 тысяч.

Ɔ. Известно, что вы очень любите балет. Что вы предпочитаете?

Классический балет. Это невозможная красота. Могу тысячу раз смотреть «Жизель» и переживать до слез.

Ɔ. Билеты на историческую сцену Большого театра стоят 15 тысяч, это слишком дорого для обычного любителя балета. Вас не настораживает, что это приведет к недопустимой смене публики?

Было бы правильно, если бы цены на спектакли соотносились с принятыми в Европе и Америке. Когда моя дочь Дина училась в Колумбийском университете, для студентов максимальная цена в Метрополитен-опера была 20 долларов. Я считаю, заоблачные цены на билеты в Большой — это ужасно. Конечно, из-за этого публика становится другой.

Автор: Наталия Колесова