Тилар Маццео: Дети Ирены

Казнь Ирены

Варшава, январь 1944 года

Они повезли ее к аллее Шуха. Заключенные называли тюремный грузовик «капюшоном», и плотный брезентовый верх, который не позволял выглянуть наружу, усиливал и без того растущее ощущение ужаса. В то утро их было двадцать, может быть, тридцать — женщин, которых польские тюремщики в зеленых фуражках, провожая сочувствующими взглядами, затолкали в грузовик, везущий их теперь в последний путь. Многих в Павяке казнили целыми группами за тюремными воротами, на руинах гетто или на деревянных настилах над зияющими дырами разрушенных фундаментов. Их партия предназначалась для расстрела на улице Шуха. И хотя женщин везли в темноте, всем было очевидно, куда и зачем. Ирена знала, что это ее последний час.

Женщин ввели в комнату ожидания с дверями, ведущими в разные стороны, налево и направо. Многие плакали. По очереди называли имена, и женщины выходили через левую дверь, ведущую во двор. Один за другим звучали выстрелы. Рыдания в комнате становились все громче. Ирена услышала, как назвали ее имя, и короткий путь через всю комнату показался ей падением в пропасть. Звук часов, отсчитывающих секунды, казалось, заглушал все, и мир сузился до этих последних шагов и мыслей о матери и Адаме. Она пошла было налево. Но тут охранник приказал ей войти в дверь справа. Значит, будет еще один допрос. Когда же кончится эта пытка! Поскорее бы… Хотя как именно она закончится, сомнений у Ирены не было. В комнате ее ждал краснолицый гестаповец в высоких сапогах. Пойдем. Ирена подчинилась. Они вышли на улицу, где уже светило скудное зимнее солнце. Ирене в этот миг так хотелось, чтобы под рукой оказался цианид, чтобы тихо все закончить. Застрелит ли немец ее на перекрестке, как и остальных? Сейчас он вел Ирену, удаляясь от Павяка, к зданию сейма. На перекрестке аллеи Вызволения и улицы Шуха немец остановился и повернулся к ней: «Ты свободна. Беги отсюда, и побыстрее».

Сначала Ирена не поняла смысла сказанного. Свободна? И тут же ей пришло в голову, что без документов в оккупированной Польше ей не выжить. «Но моя кенкарта, — попыталась она настаивать, — мне нужна моя кенкарта! Отдайте мне мои документы!» Глаза немца сверкнули яростью. «Пошла отсюда, бандитка паршивая!» — прорычал он и ударил ее кулаком в губы. Рот Ирены наполнился кровью, она развернулась и, шатаясь, побрела в другую сторону. Оглянувшись, Ирена увидела, что немец исчез.

Она споткнулась. Прохожий машинально взглянул на Ирену и тут же заторопился прочь. Она была слишком слаба, чтобы идти дальше, а еще не зажившие ноги никак не позволяли спешить. «Дальше так продолжаться не могло, — говорила она позднее о первых минутах неожиданной свободы, — и я направилась к ближайшей аптеке. Ее хозяйка отвела меня в заднюю комнату, где я умылась, и [она] дала мне мелочь на трамвай». Звали хозяйку аптеки Хеленой. Она нежно умыла разбитое лицо Ирены и нашла, чем прикрыть выдававшую ее тюремную униформу.

Впоследствии Ирена признавала, что это было глупо — отчаянно и глупо, — но в тот момент она могла думать только о том, что нужно пойти домой к матери. Она села на трамвай номер пять, идущий до Воли, ошеломленная и напуганная. Внезапно в вагоне раздался крик какого-то подростка: Гестапо на следующей остановке! Быстро выходим! — и все пассажиры поспешили к дверям. Впереди немецкий патруль проверял документы. Женщины с сумками и мужчины в мятых федорах спешили мимо нее и исчезали в толпе, но Ирена не могла двигаться так же быстро. Пожилой мужчина с грустными глазами повернулся в ее сторону и остановился, дожидаясь ее. Ирена чуть не заплакала от благодарности, когда он предложил руку, чтобы помочь спуститься с платформы. Напряженный печальный взгляд незнакомца говорил, что ему очевидна ее принадлежность к Сопротивлению. Отойдя от трамвайных путей, Ирена укрылась в толпе, стараясь не спотыкаться. Ее сломанная нога горела от боли, но Ирена усилием воли старалась прогонять тьму, вновь и вновь захлестывающую ее сознание. Как легко было бы упасть в обморок и позволить забвению милосердно унести ее от всего этого. Когда Ирена добралась наконец до дома, то уже едва держалась на ногах. Хромота останется с ней на всю жизнь.

«Я была так наивна, — говорила Ирена впоследствии, — что провела дома несколько ночей, в той же квартире, где меня арестовало гестапо». В тот день по всему городу ездили грузовики с громкоговорителями, оглашая имена тех, кто был казнен за преступления против Германии, а висевшие по всему городу объявления крупными буквами оповещали людей о ее смерти: Ирена Сендлерова, 20. Я[нварь]. 1944. Преступление: оказание помощи евреям.

Рано или поздно кто-то знающий о том, что она по-прежнему живет в своем старом доме, увидит это объявление, и сюда вновь явится гестапо. Ирена, конечно, вскоре это осознала. Оставаться здесь было слишком опасно. Но и уйти было невозможно. Янина умирала. Годами она страдала от болезни сердца. Дочь в Павяке и проведенные в тревоге бесконечные ночи сыграли свою роль, и Ирена боролась с чувством вины и сожаления. Пусть и невольно, но к какому еще выводу можно было прийти, кроме того, что виновата в этом она?

Через день-другой после освобождения Ирену стала тревожить еще одна мысль. Почему они ее отпустили? Может, это какая-то ловушка? Она думала о том, что случится, если в квартиру придет кто-то из связных — почти все они были ее друзьями. И действительно, вскоре юный связной принес записку и тут же исчез. Увидев в записке свое конспиративное имя Иоланта, Ирена все поняла. Все это устроила «Жегота». И они хотели, чтобы она покинула дом. Теперь она знала, где можно укрыться.

Но Ирена не могла. Она не могла бросить свою мать. Пришло еще одно сообщение. В нем Юлиан Гробельный пытался предупредить Ирену о грозившей ей в доме матери опасности. Приходила Янка и тоже умоляла не подвергать себя риску. Но Ирена их не слушала. Послушать — означало бы исчезнуть для матери. Кузина, которая во время заточения Ирены приходила ухаживать за Яниной, обещала остаться с больной; все вокруг убеждали Ирену бежать. Но она все равно не могла оставить мать. Ночью Ирена перебралась к соседке, живущей этажом выше и согласившейся ненадолго приютить беглянку. Прячась так близко от матери, Ирена могла, осторожно спустившись вниз, проводить с ней хотя бы немного времени.

Но даже это было неразумно. Ирена могла навлечь беду на них всех, и Юлиан постепенно терял терпение. Как-то ночью, в последнюю неделю января, чуть было все и не случилось. Сразу после окончания комендантского часа, когда улицы пустели и начинались рейды гестапо, на лестнице многоквартирного дома Ирены снова раздались топот тяжелых сапог и грубые голоса с немецким акцентом. Сердце ее замерло. Ирена знала, к чему эти звуки. В гестапо поняли, что она сбежала, и теперь здание обыскивают. На первом этаже с грохотом хлопали двери. Ирена безнадежно оглядела маленькую квартиру… В шкаф? Спрятаться под кроватью? Но прятаться смысла нет. Все равно найдут. Было глупо умирать вот так. Как глупо. Ирена уже не могла поверить, что вела себя настолько безответственно. Она поняла, что на этот раз ее арест убьет мать. Выражение лица приютившей Ирену соседки ясно показывало, что та поняла — это и ее смертный приговор тоже. «Внутри мы уже умерли от страха», — говорила потом Ирена.

«Я не знаю, как долго это длилось — минуты текли словно вечность, — пока мы не услышали, что топот постепенно удаляется». Когда в коридорах снова стало тихо, в дверь соседки постучали, и кузина Ирены вручила ей записку, а потом, быстро ее обняла и исчезла. Прощай, Ирена. Ты должна уйти.

Ирена развернула тонкий листок бумаги, руки ее дрожали. Она прочла душераздирающее послание от матери: «Они снова ищут тебя, тебе нельзя даже приближаться ко мне, чтобы проститься. Уходи как можно быстрее». Гестаповцы обыскали все нижние этажи здания и остановились всего этажом ниже того, где пряталась Ирена.

Ирена наконец уступила. Какие могли быть еще варианты, если речь шла о жизни ее матери? До нее дошло, что она была ужасной дочерью. Юлиан Гробельный быстро организовал Ирене новые документы, и она, прятавшая в убежищах тысячи людей, теперь сама вынуждена была скрываться. На короткое время, пока Ирена выздоравливала и набиралась сил, ей было позволено остаться в Отвоцке с Юлианом, Галиной и Адамом. Но задерживаться на одном месте ей — находившейся теперь в самом верху списка людей, особенно упорно разыскиваемых гестапо, — было невозможно. Для ее и Адама безопасности было необходимо постоянно переезжать, меняя убежища. Из-за ее дерзкого побега немцы с аллеи Шуха запоздало поняли, что в Сопротивлении она была отнюдь не просто маленьким винтиком. Охота на Ирену началась.

Она получила новые документы, и как и сотням детей, которых она спасла, Ирене пришлось заучивать множество разных деталей «своей» жизни. Звали ее теперь Кларой Домбровской. Ирена перекрасила волосы в рыжий цвет, в архивах Армии Крайовой сохранилось ее портретное описание того времени: рост около 160 сантиметров, стройная, с «слегка орлиным носом», яркими голубыми глазами, короткой стрижкой. После первых нескольких недель на свободе, проведенных в Варшаве и в Отвоцке на излечении, Ирена стала постоянно переезжать с одного места на другое. В том же Отвоцке были и другие безопасные уголки. Какое-то время она провела у дяди в Новы-Сонче. Когда становилось слишком горячо, она возвращалась в Прагу, скрываясь в Варшавском зоопарке, где еще с осени, когда ее арестовали, нашла убежище часть руководства «Жеготы», включая Адольфа Бермана. Только так, постоянно меняя конспиративные квартиры, и можно было выжить, но при этом Ирена страшно скучала по матери и Адаму.

В Отвоцке Ирена наконец узнала героическую историю ее спасения. Когда Янка сообщила новость об аресте Адаму и Марии Кукульской, все трое были решительно настроены ее вызволить. В Отвоцке горе и беспокойство Адама постоянно напоминали о том, что необходимо действовать. Юлиан пообещал, что «Жегота» достанет любую сумму, чтобы подкупить гестапо, если это вообще возможно. За Ирену был выплачен крупнейший выкуп в истории организации. Никто точно не знал, о какой цифре шла речь, но она составляла не менее 35 000 злотых — по сегодняшнему курсу порядка ста тысяч долларов.

Но как все устроить? Сделать возможным такой безрассудный побег могла только взятка, данная в самых верхах гестапо, а у кого в Сопротивлении были такие связи? Трудность заключалась именно в том, чтобы найти человека с нужными контактами. Нельзя же было просто подойти к «нужному» немцу на улице и предложить ему денег — особенно если выглядишь как еврей. Сопротивлению нужен был кто-то польского происхождения, имеющий выход на гестапо. Кто-то вроде Марии Палестер, с ее важными связями, каждую неделю играющей в бридж с немецкими осведомителями и не раз пользующейся этим, чтобы добывать нужную подполью информацию. У Марии была широкая сеть контактов в подполье, и она могла рассчитывать на его помощь, но все же невозможно было свести к минимуму риск, которому она подвергнется, пытаясь спасти Ирену. Воспользовавшись своими связями, она рисковала жизнью своей семьи.

В конце концов, обратившийся в иудаизм муж Марии Генрик сейчас был в неменьшей опасности, чем в самом начале войны. Их сын Кшиштоф являлся членом подпольной боевой группы и тоже постоянно рисковал жизнью. Кроме того, семья продолжала прятать в доме еврейских друзей. Но Мария не станет уклоняться от смелой игры. Ирена помогла выжить ее семье, и если это в ее силах, она поможет. У Марии был один человек, который знал кое-кого нужного подпольщикам. Так, постепенно они вышли на того самого офицера, который и вывел Ирену на перекресток аллеи Вызволения и улицы Шуха в утро, когда должна была состояться ее казнь. Привлеченный фантастической суммой, немец согласился внести в официальные бумаги запись о ее смерти.

Операция проходила в духе шпионских историй «плаща и кинжала». Доставить взятку гестаповцу было фантастически рискованно. Решилась на это четырнадцатилетняя дочь Марии Палестер Малгожата. Она спрятала свертки с деньгами на самом дне своей школьной сумки и спокойно, с храбростью опытного бойца Сопротивления, отправилась на опасную встречу. Застрелить ее тут же на улице и забрать деньги было проще простого. Когда находили тела поляков, немцы обычно не утруждали себя вопросами. Кроме того, офицер мог запросто взять деньги, но не попытаться спасти Ирену. По какой-то причине он так не поступил.

Адам раскрыл Ирене еще одну тайну. «Жегота» пошла на такие крайние меры — спасти всего-навсего одного агента из огромной сети — в основном из-за списков с детьми. Когда Ирена думала, что, составляя их, спасает жизни другим, на самом деле она спасала жизнь себе. «Жегота» писала, что делает все возможное, чтобы вытащить меня, — вспоминала Ирена, — но такие послания получали все заключенные». Естественно, руководители организации Юлиан Гробельный и Адольф Берман в том числе заботились и лично об Ирене и Адаме. «Но их огромные старания были вызваны чем-то большим, чем просто чувствами, — поняла Ирена. — Они знали, что, если меня не станет, след детей будет безвозвратно утерян. Списки были единственным способом найти их всех и вернуть в еврейские общины. И «Жегота» не ведала, что они уже хранятся в надежном месте благодаря моему связному. Из моих сообщений они знали лишь то, что немцы ничего не нашли».

Но что делать со списками теперь? Острота проблемы возрастала по мере того, как все больше членов ячейки Ирены попадало в руки гестапо. Янка по-прежнему хранила те листы, что дала ей Ирена в день ареста, но были и другие спрятанные записи. Что будет, если Ирену опять арестуют? А если что-то случится с Янкой? Ее муж состоял в Армии Крайовой, а потому их дом был местом очень уязвимым. Все листы нужно было собрать воедино и как следует спрятать. Зимой 1944 года Ирена и две сестры, Янка и Яга, договорились о новом месте хранения. Они спрячут списки в бутылку и закопают ее под яблоней в зарослях на заднем дворе дома Яги на Лекарской улице.

Ирена все это время жила в бегах и хорошо понимала, что если для безопасности Адама видеться с ним какое-то время не стоит, то так тому и быть. Но разорвать связь с матерью было невозможно. Янине оставалось недолго, она умирала. И гестапо знало это. Старый дом Ирены в Воле, где по-прежнему жила Янина, постоянно находился под наблюдением, и Ирену там в любой момент ждала ловушка. Сейчас она отгоняла от себя угрызения, что постоянно рискует жизнью матери, но только впоследствии поняла, какая опасность на самом деле той грозила. Ирена старалась держаться в стороне, но выглядело это как предательство.

Ирена гнала эти мысли прочь. Остановиться сейчас означало бы допустить провал. В течение нескольких недель после побега, несмотря на сильные боли, она вернулась к подпольной работе уже как Клара. Ирена собиралась, как и раньше, доставлять необходимые средства нуждающимся семьям и навещать детей. Точных сведений о посещении Иреной спрятанных детей и их семей зимой 1944 года нет. Она и Адам тщательно записывали всех «ее» детей, но эти отчеты не переживут бурной варшавской зимы 1944 года. Но наверняка известно, что одними из первых Ирена навестила семью в округе Охота — своих старых друзей, Зофью Ведрыховскую и Станислава Папузинского, — чтобы проведать трех «их» еврейских детей, в том числе свою любимицу Эстеру.

Зимой 1944 года Охота была скорее пригородом Варшавы, и дом Зофьи и Станислава — под номером три — был последним на Матвицкой улице перед тем, как она уходила в поля и сельские усадьбы. Станислав работал в медицинской клинике и каждый день ездил в Старый город. Зофья же работала в Охоте, в расположенной по соседству с их домом публичной библиотеке. У них со Станиславом была плакучая ива, чьи ветви свисали на запущенный задний двор, и яркие цветники, за которыми Зофья пыталась ухаживать с более чем полудюжиной детей. Едва Ирена ступила на порог, как они встретили ее счастливым хором. Все они обожали пани Ирену. У Зофьи и Станислава было пятеро своих детей: Марек, которому в тот год исполнилось тринадцать, десятилетняя Ева, девятилетний Анджей, четырехлетняя Иоанна и совсем еще крохотный, родившийся в тот же год Томас. Часто, когда приходила Ирена, Зофья была на работе, и гостью встречала ее свекровь с традиционными для польского гостеприимства чаем с печеньями. Вместе с жившим по соседству старичком, паном Сикерой, она приглядывала за всеми детьми на улице, когда их родители были на работе, и здесь их было целое племя — детей с такими именами, как Славек, Юлия, Адам и Ханя. Также здесь находилось четверо или пятеро еврейских детей, которых прятала ячейка Ирены. Самой старшей из них была «Тереза Тухольская» — Эстера, — которая на манер матери приглядывала за маленьким Томасом.

К счастью для Ирены ее не оказалось здесь днем 22 февраля 1944 года, в суровый заснеженный четверг. Тогда в семье случилась трагедия. Станислава не было дома — может быть, он был в клинике, может быть, на собрании подполья. Зофья тоже отсутствовала, была на работе, и большинство старших детей лет тринадцати-четырнадцати играли на улице. Мальчишки убежали в голые зимние поля за домом поиграть в бойцов Сопротивления. У них вполне могло быть с собой оружие, и они на примере родителей отлично знали, что для борьбы с немцами требуется немалая смелость. Как и Ирена, Зофья и Станислав работали на подполье вместе со своим старым профессором, а их сводная сестра Галина Кучовская была старшим оперативным сотрудником Сопротивления.

Пока мальчишки воевали в полях с воображаемыми немцами, их заметили немцы настоящие. Сначала дети с восторгом восприняли их вмешательство как продолжение игры, но немцы взялись за них по-настоящему, приказав сдаться. Преследуемые солдатами дети бежали, боясь остановиться. Первый дом на улице принадлежал родителям Марека, Станиславу и Зофье. Дети едва успели вбежать туда, как за ними в дом ворвались солдаты. Завязалась потасовка. Маленькая Ева, плача, спряталась под кроватью. Немцы начали стрелять, и пуля попала в одного из старших мальчиков, тяжело его ранив. Он с криком упал на лестницу. Остальные мальчишки, выпрыгнув в окно, побежали в поля, снова преследуемые солдатами. Было лишь вопросом времени, когда те вернутся обратно за раненым мальчиком и его родителями.

Когда напуганный сосед привел Зофью из библиотеки, немцев в доме уже не было, а оставшиеся младшие дети были сильно напуганы. С широко раскрытыми от страха глазами они смотрели, как Зофья пытается остановить у мальчика кровотечение и в спешке сжигает какие-то бумаги. Первой ее мыслью было спрятать детей на чердаке. Она знала, что скоро здесь появится полиция вместе с гестапо. Взвесив все шансы, она обратилась к детям и назначила Эстеру старшей. Ты должна отвести их в дом моего друга на улице Круча, — сказала она ей. Эстера знала, где это. — И побыстрее. Сюда не возвращайтесь, скоро я сама к вам приду.

Забрав детей поменьше, Эстера тут же убежала. Зофья осталась с истекающим кровью ребенком, перевязала его и пристроила на чердаке. Но вся лестница была в крови и нужно было избавиться от этого следа, который вел прямо к мальчику. Пока сосед пытался навести порядок в гостиной, Зофья, набрав ведро воды, принялась оттирать кровавые пятна.

Именно за этим занятием ее и застали немцы, когда вскоре вновь ворвались в дом: плачущей, на коленях, с тряпкой в руке. Она не успела закончить до их прихода. Немецкий солдат встал прямо над ней. Направив на нее оружие, он потребовал немедленно выдать ребенка. По дороге в гестапо, сидя в кузове грузовика, она убаюкивала мальчика, думая, что скоро их отпустят. Но ребенок умер у нее на руках еще до того, как они доехали до аллеи Шуха. Зофью — которая уже находилась на примете у гестапо в списке лиц, подлежащих допросу по другим делам, — привели на него одну.

Станислав, услышав о случившемся, сразу бросился к Ирене. Теперь новый дом был нужен не только еврейским детям, сам Станислав нуждался в убежище. Но он не мог взять с собой детей. Поможет ли ему Ирена? Она не думала ни секунды. Эстеру Ирена направила в «летний лагерь» для укрываемых еврейских детей у городка Гарволин в шестидесяти километрах к юго-востоку от Варшавы. Для других детей она найдет убежища в приютах и в нескольких случаях у друзей. Особенно ей помогут старые связи по Свободному польскому университету. Несколько детей отправятся в сельскую местность рядом с местечком Анин. Часть детей Зофьи в конце концов также найдут свое убежище в Гарволине и приюте в Окенце вместе с Эстерой.

Станислав предпринимал героические усилия, чтобы вытащить Зофью сначала из гестапо, где ее допрашивали, а затем из Павяка. Он разговаривал с каждым, кого знал в Армии Крайовой. Но учитывая, что ставкой была жизнь детей, а сам он был в бегах, проделывать такое было опасно, да и сотрудничество Галины с подпольем подписало Зофье смертный приговор. Ее расстреляли в Павяке весной 1944 года, точно так же как собирались поступить с Иреной. Зофье было уже около сорока, и она до последней минуты хранила молчание.

Той весной подкуп гестапо — или попытки его подкупить — становились все более частым делом в подпольной сети. Юлиан и Галина владели небольшим загородным домом в Цеглове, деревушке рядом с Минск-Мазовецким, и уже больше года он использовался как убежище, где подвергающиеся риску дети могли переждать какое-то время, пока Ирена не найдет им новые документы и постоянный приют. Однажды в марте именно здесь гестапо схватило Юлиана, которого они, правда, сочли не лидером «Жеготы», а одним из рядовых партизан. Юлиана забрали в Павяк, и его нужно было оттуда вытаскивать. Он был неизлечимо болен туберкулезом, и даже если переживет пытки, его быстро убьют невыносимые условия тюремного содержания, сырые камеры Павяка. Ирена обратилась за помощью к старым друзьям из круга доктора Радлиньской. Доктор Юлиуш Майковский, директор одного из медицинских учреждений, расположенного в доме номер 15 по улице Спокойней, согласился помочь. Работая вместе с медицинским подпольем в Павяке, доктор Майковский проносил в тюрьму лекарства, еду и необходимые вещи, чтобы поддерживать слабое здоровье Юлиана. Наконец для него удалось получить медицинскую отсрочку и возможность перевода в Варшавский госпиталь, пусть даже в качестве заключенного. Но до госпиталя пациент так и не доехал. «Жегота» — вновь за огромную взятку — устроила Юлиану побег из машины «Скорой помощи».

Смелый по своему замыслу побег Юлиана подарил Ирене новую идею, и она снова обратилась к доктору Майковскому. К марту ситуация со здоровьем ее матери стала критической. Силы Янины быстро таяли, и Ирена не могла позволить, чтобы мать умерла в одиночестве в их старой квартире. Не поможет ли доктор Майковский выкрасть ее из дома? Тот согласился, и вместе они разработали дерзкий план. Доктор подъедет к дому на машине «Скорой помощи» якобы для того, чтобы увезти Янину в местный госпиталь по срочному вызову. Присматривающие за домом гестаповцы, разумеется, поедут следом, но в искусственно созданной суматохе образуется небольшое окошко между прибытием Янины в больницу и тем моментом, когда ее сможет найти там гестапо. Когда Янину вкатили в залитую ярким светом комнату на одном из верхних этажей, сестры из медицинского отдела Сопротивления были уже наготове. Они помогли слабой женщине выбраться через окно, а затем спустили ее по пожарной лестнице. Здесь в аллее Янину ждала еще одна «Скорая», чтобы отвезти в убежище «Жеготы», домой к Стефану Вихлинскому, вдовцу убитой Стефании.

Позднее Ирена так отзывалась об этой отчаянной авантюре: «Я должна была выкрасть из дома собственную мать и отдать ее на попечение незнакомым людям, чтобы она скончалась несколько недель спустя». Когда 30 марта 1944 года Янина умирала, Ирена была рядом с ней. Дни накануне они тихо провели вместе. В один из них мать, крепко сжав руку дочери, вырвала у нее обещание: Не приходи на мои похороны, Ирена. Они будут искать тебя там. Обещай.

И оказалась права. Не найдя Ирену на похоронах матери, гестапо было в ярости. Раздраженный агент без конца расспрашивал друзей и членов семьи: «Где дочь умершей?». Скорбящие пожимали плечами. «Ее дочь в тюрьме Павяк», — говорили они.

«Конечно, она была там, — выдавливал сквозь зубы агент, — но теперь-то там, непонятно почему, ее нет».

К весне 1944 года Ирена руководила подпольными операциями из убежища в доме Марии и Генрика Палестеров. Адам оставался в Отвоцке и беспокоился о ней. Ирена пыталась унять горе и погрузиться в работу, подгоняемая чувством мести. Адам видел, как она изменилась. Это было неудивительно: Ирена — которой было едва за тридцать — каждый день в течение уже пяти лет жила на грани гибели. Она похоронила мать и больше десятка друзей, чудом избежала собственной казни. В своих руках она держала жизни тысяч человек, и это психологическое бремя было невыносимо. К тому же Юлиан Гробельный взваливал на нее все большую и большую ответственность. Она была генералом, а он ее фельдмаршалом. И Ирена не остановится. Но также Адам знал, что сам он долго выносить этого не сможет.

Во время еженедельных собраний «Жеготы» стало очевидно, что полномочия ее руководителя все больше переходят к Ирене. К июлю по подпольным каналам стали расходиться сообщения, что с востока приближается Красная Армия. В оккупированной Варшаве гестапо все туже сжимало кольцо вокруг Сопротивления — в котором сейчас участвовало больше людей, чем когда-либо. Город был на грани взрыва. В последние дни месяца Ирена узнала о группе еврейских беженцев, борющихся за выживание в лесах. «Это был отчаянный крик о помощи, о них сообщил кто-то, кому удалось бежать из Треблинки», — вспоминала Ирена. «Я вынесла проблему на обсуждение президиума», — и руководство «Жеготы» немедленно поручило Ирене опасную миссию по доставке этой группе нужных для выживания вещей и денег. Адам, который в своей изоляции в Отвоцке вел материальный учет, тщательно записал все расходы. «Я узнала, что этот человек из Треблинки (не помню, как его звали) передал им деньги, — говорила Ирена, — потому что на следующий день, еще до начала восстания, он хотел, чтобы я сообщила об этом [«Жеготе»]».

Ирена по-прежнему хранила списки «своих» детей. Они с Янкой знали, что грядет битва за Варшаву. В эти последние мирные дни женщины откопали листки из сада Яги, переупаковали весь архив, записи с именами всех, кого спасла их ячейка начиная с 1939 года, в две стеклянные бутылки из-под содовой и вновь зарыли под той же яблоней. К 1 августа, когда в Варшаве начались уличные бои, в списке значилось не менее 2500 детей.

Перевод: Шляпин Д. В.