Ольга Хейфиц: Камера смысла

Платон

Звали его Платон, фамилия его была Вальтер, и получил он ее при рождении от отца, того самого Вальтера из рода богатых оружейных промышленников. Достопочтенные Вальтеры проживали в те дни в сердце Парижа, где деловая жизнь главы семейства была столь насыщенна, что Вальтера-старшего Вальтер-младший видел редко и вплоть до школьной скамьи сохранял туманное представление о нем. И все же по наследству вместе с фамилией Платону досталось не так и мало: крупная кость, рыжеватые усы, пшеничные брови и упрямый подбородок труженика рассудка, ниспосланного на Землю вразумлять и удивлять обычных граждан своей беззастенчивой прозорливостью. Ах, да, и любовь к оружию. Страсть, угнездившаяся в самой ДНК Вальтеров.

Платон всегда знал, что оказался здесь неслучайно. Не был он пылинкой на теле Ойкумены, проживающей свое воплощение бессмысленно, в полной безвестности и бесполезности и смиренно завершающей свой путь в недрах городского кладбища. Он, словно астероид, стремительный и жаркий, не сменит траектории и коснется судеб тысяч людей одним усилием разума. Разум — вот то, чем Господь наградил человека, воистину отделив его от всей прочей сущности на свете, и игнорировать этот великолепный дар он не станет. 

Примирившись с осознанием уникальной уверенности в себе и своем предназначении, он с удивлением взирал на мир людей, что влачили незадачливое существование в бесплодных мечтаниях и попытках распознать самих себя. В отличие от них Платон Вальтер всегда знал, куда и зачем движим он по спирали жизни, и, ретроспективно осматриваясь, приходил к выводу, что все неслучайно и великолепно устроено. Не нужно ни о чем беспокоиться, просто используй свои тело и мозг с толком.

Платон рано оставил иллюзии относительно родительской ласки и заботы. Главным для него стало умение быть не хуже других отпрысков. Третий ребенок, ожидавшийся с прохладцей и, однако, упрямо жаждавший явиться на белый свет, он стремился лишь к одному: к учению. С ранних лет, еще живя с родителями в Париже, Платон брел по направлению, именуемому наукой, в дебри неясные, но сулящие познание. Он действовал из любопытства, которое вскоре переросло в потребность знать и изменять. Воспользовавшись своим преимуществом относительно тех, кто еще блуждает в сумерках собственного сознания, он сразу же поступил на медицинский и стал изучать все, что могло дать ему представление о человеческом теле. Многочисленные науки, связанные со строением человека и его природы в целом.

Химия, биология, анатомия! Слаще любой музыки звучали эти слова в сердце Платона. Словно имена прекрасных богинь, они вызывали в нем благоговейный трепет и страсть. Порой ему казалось, что он знает все обо всем. Прогнозирование не входило в сферу его интересов, потому что это было скучно. Гораздо лучше было брать органическое соединение и испытывать его сотнями разных способов: нагревать, доводя до испарины, обогащать, увеличивая концентрацию основного вещества, охлаждать, выгоняя пар, соединять и разрывать белковые цепочки и чувствовать свою беспрекословную власть. Изучать человеческие организмы, сращивать ткани разорванной плоти, умной, чуткой и благодарной, разрушать лучевой терапией жирные прожорливые опухоли, пересаживать внутренние органы, наблюдать, как они приживаются, как происходит регенерация клеток, очищать и восстанавливать тончайшую систему кроветворения — вот что питало его тренированный ум, ненасытное любопытство и неистощимый исследовательский нерв.

Спустя годы он покинул Францию и практическую медицину ради Калифорнии и фундаментальной науки. И тут профессор Вальтер столь преуспел, что через некоторое время был на пороге воззвания к человечеству, когда все пошло не так.

* * * 

Париж 2019

Телефон в лаборатории звонил пронзительно и гулко, словно надрывая кафельную тишину пространства звуком, подобным грому небесному. В каждом звонке — зубовный скрежет всего немногочисленного персонала. Платон с трудом оторвался от микроскопа и поднял глаза, пересеченные изнутри зелеными линиями вдоль, поперек и вокруг черного зрачка. Под маской лицо его не выражало ничего, кроме бесстрастного изумления: кто посмел? Телефон в последнее время звонил так редко, что секретарь — единственное человеческое существо, которое он мог выносить во время работы, позволил себе ослабить бдительность и покинуть свой незамысловатый пост. Через стекло Платон видел, что в кабинете пусто, но образцы требовали дальнейшего исследования, необходимого для завершения фазы. Кто-то на том конце провода был настойчив и вызывал оскомину, Платон даже прищелкнул языком, ощутив, что от его внимательного напряжения язык пристал к небу и отходил с трудом, словно пластырь, слишком надолго забытый на коже. 

Наконец телефон замолчал, установилась блаженная тишина и отдохновение для нервов.

Рвать себя на части больше невозможно, давно пора было обнародовать правду о своем открытии. Но профессор Вальтер медлил. Он размышлял, взвешивая в голове очевидные последствия. Против: ему придется идти на контакт. Играть в открытую. Предоставить всем желающим доступ к рубежам своей жизни и личного пространства. Черт, это ужасно! Он запустил руки в волосы. За: он сможет положить конец бесконечным слухам, домыслам и искажению фактов. А то ведь с них станется, еще потащат в суд или предъявят обвинения! После случившегося с Анной его график был окончательно подорван журналистами, которые во что бы то ни стало стремились удовлетворить неуемное любопытство публики. Огласка, что обрушилась на него в последнее время, просто убивает его тем количеством глупости, что эти мудаки-журналисты выблевывают в мир каждый божий день… Платон Вальтер снял перчатки, маску и вышел.

* * *

Декабрь 2014. Онлайн-портал Discover Magazine

«Сегодня в учебном корпусе университета Беркли, штат Калифорния, прошла пресс-конференция профессора Вальтера, посвященная закрытию его проекта по погружению человека в криоанабиоз и лечению онкологических заболеваний посредством низких температур. 

Напомним, что в прошлом году доктор медицины, почетный доктор Университета Джона Хопкинса профессор Платон Вальтер был удостоен Нобелевской премии по медицине и физиологии за изобретение криомодулятора — препарата, который позволит организму человека инициировать состояние криогенного анабиоза. Однако профессор отказался от премии и сегодня официально подтвердил закрытие проекта. Одновременно он заявил, что закончил работу на территории США и возвращается в Париж, где в настоящий момент живет и учится его сын Давид Вальтер.

Мы предполагаем, что профессор принял такое непростое решение в связи с утратой супруги, знаменитого археолога Анны Вальтер-Стерн. Профессор отказался дать какие-либо комментарии, связанные со смертью жены, страдавшей тяжелой формой рака». 

* * *

Париж 2019

Дом на рю де Люин был словно живое напоминание об эпохе Наполеона III и великого барона Оссмана. Любой писатель любого века мечтал бы поселиться в подобном месте. Холеный, словно выдолбленный из единого куска старого камня, испещренный бесчисленными морщинами — знаками времени, придававшими ему сходство одновременно с дворцом и элегантным жилищем городского буржуа, дом под номером 5 предстал передо мной, оглушив богатым фасадом и мощными дверями парадного подъезда. Внутри, однако, градус роскоши несколько снизился, уступив место пыльным запахам времени и влаги, так свойственным старой Европе. 

Я медленно поднималась на третий этаж, прокручивая в голове план беседы, составленный во время бессонных часов в самолете. План был наверняка провальным, ведь даже я, посвятившая несколько лет сбору информации о профессоре Вальтере, не могла наверняка предположить, почему он согласился со мной встретиться.

Он сам открыл мне дверь. Высокий человек в свежей сорочке с закатанными рукавами, демонстрирующими знаменитые татуировки и нарочито демократичные пластиковые часы casio с ярко-синим ремешком. В мягких брюках, на ногах — кожаные домашние туфли. Легкий загар и копна выгоревших до ржи волнистых волос с проседью делали его похожим на калифорнийского любителя солнечных пляжей, только немного поблекшего. Очки в черепаховой оправе, чашка кофе в руке. Он выглядел небрежно и круто. Это отлично, что он пижон. Мне всегда казалось, что когда человек не чужд эстетическим радостям, это несколько смягчает его нрав, делает более уязвимым, быть может, из-за тщеславия. Лицо его не было молодым, не было старым, а скорее увядающим, словно яркие мужские черты задубели и отяжелели от времени.

— Ольга? — он сощурился от яркого света, хлынувшего из подъезда.

— Да, это я! Добрый день, профессор Вальтер. — Я протянула ему руку, содрогаясь от собственной смелости и невиданной удачи. 

— Привет, прошу вас, зовите меня Платон, — он выглядел дружелюбно, пожал мою руку, словно взвешивая ее в своей большой ладони, — проходите. — Он сделал приглашающий жест, пропуская меня вперед. — Секретаря я отпустил, так что придется нам обходиться самим. 

Мы прошли в квартиру по скользкому мрамору передней, минуя напольные вазы, японские ширмы, китайские комоды и огромное зеркало в тяжелой латунной раме, попирающее углами темный ковер со сложной геометрией. За приоткрытой дверью показалась витрина со старинными ружьями. Я знала, что профессор — азартный коллекционер и большой знаток оружия. Он перенял эту страсть вместе с фамилией и генами отца и деда, и, судя по всему, это было единственное из того, что их объединяло.

Передо мной открылась перспектива гостиной. В идеальном прямоугольнике пространства, казалось, царило безвременье: тяжелые шторы, правильные арки двустворчатых окон, разжиженный плотным тюлем свет, проникший сюда будто бы украдкой. На стенах почти везде — огромные полотна. Я узнала их: это были сплошь работы Давида Вальтера, сына профессора, который уже года два грезился арт-дилерам европейского рынка в самых сладких мечтах. О эти семьи героев, ученых и творцов, откуда вы только беретесь такие, полные великолепия и парящие в горних высях! Гостиная, продуманная небрежность и элегантность которой были точным отражением своего хозяина, на самом деле служила лишь обрамлением его и без того впечатляющей личности. Личности человека, застрявшего где-то на рубеже веков. Причем странным образом мне казалось, что он одновременно изрядно старомоден и мегапрогрессивен с этими своими подростковыми часами, антикварными пушками и футуристическими исследованиями. 

Мы пересекли маленький холл, разделяющий помещение на две просторные независимые зоны, и оказались в настоящем старинном кабинете. Вероятнее всего, это было сердце квартиры. Стены комнаты укрывали роскошные дубовые панели. На полу, сложенном из темного паркета, — красный ковер с мексиканским орнаментом. В одной части комнаты стояла искусно состаренная замшевая мебель, стеллажи с пестрыми переплетами книг и красивое резное бюро, а напротив, словно корабль, упирался в подоконник огромный письменный стол. На фоне окна выступало глубокое кожаное кресло цвета верблюжьей шерсти. На столе — самый распоследний, супернавороченный MacBook. Рядом — крошечный цифровой проектор. Снова эклектика, смещение временных пластов.

— Я могу предложить вам чаю или кофе? — осведомился Платон, кивая в сторону резного кофейного столика возле дивана.

— Только воды, если можно. — Я старалась взять себя в руки и настроиться на беседу. Великий ученый выглядел немного растерянным и заметно усталым. Впрочем, это абсолютно укладывалось в мое представление о нем. Необходимо было его расслабить, иначе откровенности не добиться.

Он налил воды в два высоких стакана и передал мне один из них. Присев на край стола, заметил: 

— Так уже десять?

— Да, я пришла, как мы договорились с мисс Клайд.

— Конечно, конечно. Тогда не будем терять времени. Я объясню вам, почему согласился на ваше предложение. Располагайтесь вот здесь, — он предложил мне мягкий, обитый полосатой тканью стул. — Я хочу сделать заявление. Точнее так… Я хочу, чтобы мы написали эту серию статей, биографию, книгу, неважно что… с тем, чтобы люди узнали правду из первых уст… Из моих уст. И долбаная пресса (прошу прощения!) перестала наконец писать бред про меня, мою семью и мою работу. Может быть, после этого все эти… люди… оставят нас в покое. — Он прервался и, казалось, немного выдохнул.

— Профессор, — осторожно начала я. — Вы абсолютно правы — именно таким образом мы утолим жажду многих страждущих. Отсутствие информации по любому интересному поводу всегда грозит искаженными, а то и вовсе выдуманными фактами! — Вальтер молча слушал, и я продолжила. — Пустоты же не бывает, так что нам нужно ее заполнить самим. Вы можете быть уверены, что в книгу войдут те факты и в том виде, в котором вы пожелаете их видеть и дать увидеть читателям. Люди не настроены против вас, люди просто любопытны, и в наших силах предоставить им информацию, которую вы сочтете необходимой. 

Вальтер обошел стол и опустился в кресло. Оно чуть слышно скрипнуло.

— Да, прыти вам не занимать… Даже не знаю, хорошо это или нет… Выбора у меня, похоже, немного, а вы были очень настойчивы, и вы — соотечественница моей жены. Пожалуй, это мне импонирует. К тому же моя мама была родом из Петербурга, так что, надеюсь, наше ментально-этническое соответствие станет позитивным фактором. Считайте, что я ответил вам, следуя эмоциональному импульсу. — Он улыбнулся.

— Благодарю, Платон! Давайте определимся с формой интервью. Вы хотели встретиться со мной, прежде чем я составлю для нас список тем. Поэтому списка как такового нет. Но я надеюсь о многом поговорить. Будет ли вам удобно, если я включу диктофон и вы будете просто рассказывать мне все, что хотели бы? Я буду иногда задавать уточняющие вопросы. 

— Звучит неплохо. Но с чего начать? Я весьма неопытный «даватель» таких масштабных интервью.

— А с чего все началось?

— Пожалуй, все началось с моих амбиций, — он задумчиво покрутил в руках стакан с водой. — Я, видите ли, довольно высокого мнения о своих возможностях. Ну или был до какого-то момента.

— Вы определенно преуспели, Платон. Это всем известно. 

— Однако теперь меня преследуют с глупейшими обвинениями в несоблюдении этики, в безнравственности моих идей, в чем угодно, да чуть ли не в том, что я сжил со свету собственную жену… Позвольте, я введу вас в курс моего видения ситуации, и потом мы сможем уделить внимание тем вопросам, которые вы хотели задать мне сегодня. 

— Конечно. Итак, начнем нашу беседу с того, что прольем свет на вашу работу и ваше отношение к тому, что вы делаете. Что вас мотивирует, что огорчает?

Я достала телефон, открыла приложение с диктофоном, аккуратно положила его на стол и вновь села.

Оставаясь в своем кресле, профессор Вальтер переплел пальцы рук и прислонил их к губам, словно собираясь с мыслями.

— Человек все время пытается найти способ продлить и качественно улучшить свою жизнь, — начал он. — Это стремление, а также, разумеется, неуемное любопытство заставляет нас, ученых, работать не покладая рук, и за последнее время мы добились значительных успехов. Каждое новое достижение давалось науке очень сложно, каждый прорыв — это путь длиною в десятки лет. Любые манипуляции с яйцеклетками, стволовыми клетками — это сложнейшая работа, за которой стоит неисчислимое множество идей, опытов, технологий. Сегодня сразу несколько областей биологии развиваются в невероятном темпе. 

Профессор сделал паузу.

— Тема моих исследований, крионика — это этически заряженная, острая тема. Скандальная, если хотите. Подобные революционные изменения всегда сопровождаются в обществе страшными конфликтами. Вы знаете, что человек, который изобрел ЭКО, многие годы подвергался гонениям со стороны церкви и прессы? И обрел признание, будучи уже в коме. Да-да, не делайте большие глаза. А сейчас на Земле десятки тысяч детей рождаются благодаря этой технологии. 

— Люди часто не готовы к чему-то новому, даже к чему-то замечательному, — я посмотрела в свои записи. — Профессор, вы делали заявление, что ваш метод способен избавить человека от некоторых видов рака, не могли бы вы рассказать об этом? 

— Да-да, конечно, это дополнительный бонус, на который я сначала не слишком рассчитывал. Смотрите, суть любой успешной криоконсервации состоит в том, чтобы перед погружением организма в анабиоз ввести в кровь криопротектор, который не позволит клеточной структуре повредиться при низких температурах. Я не буду вдаваться в детали, все научные выкладки можно прочесть в моих работах. Так вот, первые же опыты на крысах с онкологией показали, что клетки опухоли не пропускают криопротектор и, следовательно, не способны пережить длительное пребывание при тех температурах, которые используются в процессе криоконсервации. Так что по возвращении из анабиоза абсолютное большинство крыс избавлялись от злокачественных образований.

— Прекрасная новость. Вам есть чем гордиться. 

— Казалось бы… — профессор Вальтер усмехнулся. — Когда я получил начальные положительные результаты экспериментов, журналисты немедленно разразились прямо-таки адской бранью, атакуя мою лабораторию и пророча мне суды! Вы же видели эти карикатуры в идиотских газетенках? Я работал исключительно на частные средства, о поддержке правительства не было и речи. И тем не менее. Я изучаю возможности криоконсервации много лет, и именно в этом я увидел потенциал, способный дать человеку не только возможность пережить смертельные заболевания, но и на время приостановить ход своей жизни, заглянуть в будущее, сохранить молодость тела или хотя бы мозга, — он сделал глоток воды. — Еще 50–70 лет назад смерть определялась как остановка сердца, сейчас сердце останавливают специально несколько раз во время операции. Само определение смерти изменилось. Если общество будет воспринимать возвращение к жизни как нечто аморальное, то нам придется отказаться от реанимации, массажа сердца и многих подобных процедур… Я думаю вот что: если вы реально хотите жить дольше, то, вероятно, вас не испугает небольшая пауза в жизнедеятельности под названием криогенный сон. Тем более поддерживаемый и отслеживаемый лучшими специалистами в своем деле. Знаете, Ольга, мы тут не убегаем от смерти, но мы хотим жить. И жить долго, качественно, не вслепую, а со всей ответственностью. 

На этих словах он остановился, встал, налил себе кофе и добавил сахара. 

— Никак не могу отучиться принимать этот яд, — улыбнулся он и начал неслышно помешивать кофе крошечной ложкой. — Так вы понимаете, о чем я вам тут толкую? Моя позиция как ученого неизменна, а вот о причинах моего отказа внедрять эти разработки в жизнь так быстро не расскажешь.

— Я надеюсь, что правильно понимаю вас, Платон. Как ваш биограф я постараюсь придерживаться объективности. И ваша позиция мне ясна. Тогда, может быть, вы расскажете мне, с чего начались ваши сомнения, те, которые привели вас к тому, чтобы закрыть исследования? — я проверила запись и села поудобнее, готовясь долго слушать. 

— Да уж наверняка, — профессор осушил чашку и отставил ее в сторону. — Теперь я могу удовлетворить ваше любопытство. Сомнения мои начались с моей жены.

— Каким образом?

— Она согласилась участвовать в моей экспериментальной терапии как раз с точки зрения лечения рака. Она согласилась не сразу, но… со временем увидела в этом свой шанс на выздоровление.

— О! Я знала, что она была больна, но не знала, что она участвовала в экспериментальной терапии… Так значит, это правда…

— Никто не знал, я полагаю. Но все строили домыслы. Затем вы и здесь, чтобы я мог вам многое рассказать.

— Благодарю. 

— Не стоит благодарностей. Пора рассказать правду. Итак. На чем мы остановились?

— Ваша жена долго была больна? 

— Она была больна около года к тому моменту, как мы решили попробовать свое лечение. Но об этом мы поговорим позже… Не все сразу. 

— Конечно, профессор, с моей стороны мы не ограничены во времени. 

— Я теперь тоже не ограничен, — усмехнулся Вальтер. 

— Я была бы очень рада, если бы в процессе наших бесед вы рассказали мне и о личной стороне жизни. Конечно, при условии, что вам это будет комфортно. Ваша жена — невероятная женщина. 

— Без нее точно не обойдется, не волнуйтесь. Анна всегда занимала вашего брата журналиста больше, чем мои дела. Было бы лучше, чтобы так и оставалось…

Так вот, все началось с нее, и если дать мне волю, то ваша книга получится о любви. Любовная история — это все-таки не то, за чем вы приехали, — он улыбнулся сухими глазами, снял очки. — Расскажу о нашем знакомстве, пожалуй. Прежде позвольте небольшую предысторию. Вы знаете, что такое медицинская практика расширения сознания при помощи психоделиков?