Анна Аркатова: Рассказы из книги «Смежные комнаты»
У Анны Аркатовой цепкая память. Она помнит 80-е в таких мельчайших подробностях и деталях, что, кажется, слышишь, как возвращается время, цокая каблуками и благоухая Madame Rochas. Запах этих французских духов, смешанный с сигаретным дымом, пропитал «Смежные комнаты». Здесь все постоянно выясняют отношения, сходятся, расходятся, пытаются избавиться от вредных привычек, мечтают о Париже и, конечно, самозабвенно занимаются любовью. Кто сказал, что в СССР не было секса? Анна Аркатова убедительно опровергает расхожее клише. А кроме этого, тогда было и много всего остального, несмотря на тотальный дефицит, закрытые границы и отсутствие интернета. Грустные, смешные, трогательные рассказы сборника «Смежные комнаты» можно читать подряд как роман о том, какими мы были и какими стали. Без нравоучительных выводов и глубокомысленных сентенций. Только добрая улыбка, только нежность, только недолгие объятия перед тем, как попрощаться со своей юностью и жить дальше в... смежных комнатах.
Сергей Николаевич, главный редактор проекта «Сноб»
Сыр в пути
Давно мы с тобой никуда не ездили, сказала Юля. Но это было неправдой. Мы никогда с ней никуда не ездили. Не давно — а никогда. Другое дело, что мы давно об этом не говорили. И вот заговорили. Я сразу откликаюсь — а давай поедем в Киев. Выступим в библиотеке у наших знакомых. Юле понравилась идея. И мы начали писать письма знакомым. Знакомые обрадовались и попросили выбрать один из семи дней недели. Мы тут же выбрали вторник. Это было всем очень удобно — приходился он на праздники плюс выходные.
И вот я сижу, дорожные дела обдумываю над чемоданом — и тут звонит мой брат из Риги.
— Что ты делаешь на праздники? (те самые плюс вторник).
— В Киев еду, говорю.
— В Киев? — удивляется брат. — С какой стати? Давай лучше поедем со мной в Париж.
— В Париж? — удивляюсь я. — С какой стати?
— Моей девушке, — говорит брат, — не дали шенген — а у нас отель забронирован, не говоря уже о билетах.
— Ну нет, говорю — нас в библиотеке ждут уже.
— Значит так, — не унимается брат. — Если ты со мной не поедешь — придется брать маму. А этого я не переживу. Я в прошлом году с ней в Рим летал. В отличие от тебя. Все. С меня хватит.
— Не могу, правда, в библиотеку уже стулья завозят к нашему приезду. Народ с ночи записывается, места занимает.
— С ума сошла! — отчаяние — и брат и переходит на жалобный тон младшего в семье.
Вот если бы вас так просили слетать (бесплатно) в Париж просто за компанию — вы бы долго сопротивлялись? С братом мы, кстати, тоже никогда никуда вместе не ездили.
Тут я вхожу в стадию мук совести и приступаю к саморазрушению. В его завершающей фазе я отказываюсь от Киева в пользу Парижа, и голос, которым Юля сказала «ну, что поделаешь», до сих пор звучит в моем правом ухе.
В общем отправилась Юля одна в эту киевскую библиотеку, а мы с братом полетели в Париж. Сейчас из этой поездки я помню только сонного брата в пижаме, вызывающего полицию. Потому что отель он умудрился снять аккуратно над арабской дискотекой. На обратном пути я купила Юле килограмм французских сыров. Она известный любитель сыров — а чем мне еще искупать свое малодушие, я не придумала.
Да, забыла сказать, что мы с Юлей живем в Москве. А брат с девушкой — в Риге. Так что мне пришлось сначала ехать в Ригу — и оттуда уже лететь по маршруту. Вернулись мы из Парижа стало быть в Ригу. На следующий день я отправилась на поезде в Москву. В середине пути, которая у этого поезда совпадает с серединой ночи, лежа на нижней полке и размышляя над несовершенством мира, я — стоп! — вспомнила, — стоп! что пакет с сырами — где? — забыт в Риге в холодильнике! Кошмар. Вот это настоящий ужас.
Оставшееся до утра время я провыла в мелкую вагонную подушку. Так что таможенники на границе даже не окликнули меня. Решили, что я с любимым рассталась.
Утром, прямо с московского перрона звоню брату в Ригу — это конец, я сыр оставила!
Что мне делать! Как мне Юльке в глаза смотреть!
Брат понимает, что серьезная доля ответственности за мое моральное падение лежит на нем. Не переживай, говорит. Завтра моя девушка (которой не дали шенген) едет в Москву. На этом же поезде. Привезет твой сыр.
Ура! Как-то пока ровно идем с судьбой. В ногу, можно сказать.
На следующее утро я приезжаю на вокзал пораньше. Встречаю заветный поезд. Выходит эта девушка с чемоданом по плечо. Вручает мне пакет с сырами и начинает тревожно вертеть головой. Оказывается, ее должна встречать подруга, но видимо застряла в пробке. Надо ее ждать. Мне стало неудобно оставлять спасительницу вот так одну с переносным шкафом. И мы покатили в вокзальный буфет. Я, не скупясь, угощала ее ватрушкой с чаем и со свойственной мне тактичностью рассказывала о Париже, который она потеряла. Наконец, объявилась подруга, и я, не помня себя от счастья, побежала к своей машине. Домой я приехала довольно быстро и практически не заезжая во двор обнаружила, что сумки моей со мной нет. Сыр есть – а сумки нет. Нет стало быть моих водительских прав, паспорта и перламутровой расчески. Про деньги я не говорю — это последнее чего я боялась лишиться в течение этого месяца. Где? Поезд. Буфет. Ватрушка! Я разворачиваюсь и мчусь на вокзал. На такси естественно, прав-то нет. Бухаюсь в ноги буфетчице — вот тут сидели вот так сумка висела — не видели? Шутите? Я к дежурному милиционеру — тогда они еще так назывались. Хрен с ней с сумкой — права с паспортом может подкинули или как там у вас это делается?
— У кого это у вас? — уточняет дежурный милиционер.
— У вас.... в криминальном мире, — повышаю я самооценку дежурного.
А этот день оказывается Днем милиции был. Не знаю, хорошо это или плохо для дела, только дежурный тут же рацию наладил и стал по всей строгости постовых опрашивать, не видели ли они черную сумку. Как она выглядит? — интересуется у меня через плечо. А я эту сумку как раз в Париже только что купила и еще не успела ее запомнить хорошенько. Поэтому все время путалась в показаниях. То мне казалось, что у нее две молнии и одна ручка, то наоборот — две ручки и одна молния. То я засомневалась — не на кнопке ли она с кармашком. Милиционер смотрел на меня с нарастающим подозрением. Ждите, говорит, в три часа придут мусорки вытряхивать — будете искать свои права. До трех было ровно три часа. Я побрела в зал ожидания, представляя, как я в праздничный день милиции буду показательно ворошить прокуренные контейнеры в присутствии понятых на Рижском вокзале. Готовые кипяченые слезы сбились в районе гланд. Я сложилась в пластмассовом кресле, не в силах осознать масштабы собственного ничтожества, как многие из нас не могут себе представить вселенную. Юля в этом масштабе слегка отодвинулась на второй план, но стоило мне задышать ровнее, как чувство вины и летящей в бездну репутации накинулось на меня, не стесняясь.
Тут над ухом запиликала рация. Я вздрагиваю. Милиционер-именинник куда-то указывает карающим перстом. Я оборачиваюсь. Стоит его товарищ с овчаркой. Вокруг — никого. Овчарка не шелохнется. Ждет команды.
— Ваша? — спрашивает товарищ.
— Нет, — уверенно отвечаю я, — собаки со мной не было!
— Девушка, сумка ваша, вот эта?
Я смотрю вниз. На кресле, ряда через два, действительно ежится сумка. У меня, конечно, фокус сбит — но очертания я признаю. Вроде моя. Вроде — или ваша? Сурово так. Как, наверно, положено по инструкции с бомжами и попрошайками. Я уже ощупываю ее. Внутри должна быть расческа перламутровая, носовые платки бумажные — но могут не быть, помада может быть, может не быть, очки могут быть, могут не быть. «Достаточно», — говорит дежурный. «Права, паспорт, кошелек!» — спохватываюсь я. Но ориентир — расческа! (На остальное я не рассчитываю.)
Он уже открывает. А там — все на месте. Представляете? Кошелек с деньгами и права с паспортом — все, кроме расчески! Как такое могло случиться? Только в светлый милицейский праздник. Овчарка тянет носом к кошельку. Прости, дорогая. Вот так судьба — ускользает, дивная, на поворотах, а потом нагоняет. Золотце! Я целую ангела милиционера и его товарища с овчаркой.
Лечу домой, к сыру! Только бы Юля отозвалась — потому что завтра выходные, а сыр уже и так на испытательном сроке. Звоню ей — она с еле уловимой добротой в голосе — а, это ты… — соглашается со мной встретиться в обеденный перерыв. В свой единственный обеденный перерыв! О, Юлия, ты не пожалеешь! Ты еще не знаешь, что тебя ждет! Ты простишь мне бедный Киев, потому что я выбирала эти волшебные сыры не в дьюти-фри, как замордованный турист, а в специальном фермерском магазине в Сите, как сноб и гурман. Три человека по-французски советовали мне чем их запивать и еще два — как хранить. Твоего любимого шевре только три вида! Я делаю несколько пассов над бесценным подарком — чтоб не дай бог никуда не улетучился по дороге, прыг-скок в машину, и жму на Варварку. Юля там ждет меня в кафе. Путь мой довольно близкий — по переулку на набережную и направо. И так все хорошо шло в переулке — как вдруг набережная встала и стоит. Совершенно мертвая. Никогда здесь в час дня пробок не было — и на тебе. Ну ничего, за полчаса-то сдвинется как-нибудь — думаю я, тем не менее серьезно беспокоясь за сыры, уже дающие о себе знать, как они это умеют.
Блин, за полчаса мы сдвигаемся метров на сто. Еще двадцать минут тащимся по Солянке. До конца Юлиного перерыва десять минут — звонить срочно! Но... нет, только не это... Телефон, с утра обложенный кошмарами, разрядился, как сволочь последняя, вот его истинное лицо! Без пяти вбегаю с сыром в кафе. Юли нет. Конечно, Юли нет.
Вечером, блея над экраном, утыкаюсь в ее сообщение: «Дорогая Анна, мы попали в зону непреодолимой турбулентности. Как-нибудь в другой раз». Как-нибудь — слышали?
Прошел месяц. Сыр давно ходил по рукам. Себе я оставила янтарный брусок Cantal farmier, безрадостно угощая им редких гостей. Юли в их числе, разумеется, не было. Не ожидала я такого от сыра, тем более французского.
Араукария
Arauсaria heterophylla
Родина — Южная Америка, Австралия, острова Тихого океана. Имеет пушистые ветви, отдаленные друг от друга мутовками. Хвоинки плоские, линейно- шиловидные, темно-зеленого цвета, густо расположенные со всех сторон стебля. (Энциклопедия комнатных растений)
Лена вышла замуж удачно, но неперспективно. За кандидата наук. Исторических. Звали его Эдгар. Эдгар жил в советской Латвии, а изучал войну Севера и Юга Америки. Лена хотела, чтобы все было как раз наоборот. Жить в Америке, а изучать север и юг Латвии. Или какой-нибудь другой страны. Это все равно. Главное — где жить. Эдгар был доволен, как продвигалось изучение его вопроса в целом. А Лена была недовольна ни вопросом, ни Эдгаром, ни своей внешностью. В Латвии трудно быть красавицей. Практически невозможно. Вечная бледность, отсутствие нормального спортивного костюма и костюма вообще, маленькая зарплата, длинная зима, отсутствие нужного лака для ногтей, мягкого халата, белок в центре города, приличного стоматолога, беговой дорожки, вегетарианского ресторана, чешских ластиков, денег, бассейнов с минеральной водой, самой минеральной воды, автомобиля, опять спортивного костюма и мало ли чего еще…
Со всем этим приходилось бороться. И Лена боролась, как могла. Каждое утро она надевала тренировочные штаны, которые в прошлой жизни составляли пижаму их дальней родственницы из Дании, и бегала вокруг ботанического сада. Ботанический сад еще издалека приветствовал Лену двадцатиметровой араукарией, похожей на елку-акселератку. И Лена, выходя на облупленное крыльцо своего подъезда, как лонжей цеплялась взглядом за ее веселую верхушку и начинала зарядку. В отличие от Лены счастливая американская араукария могла развиваться в любом грунте — были бы условия. А именно: тишина, покой, респектабельные соседи. Лене же казалось, что респектабельным как раз должен быть грунт, а все остальное можно пережить.
По утрам Лена бегала, а по вечерам изучала мышцы ног перед зеркалом в прихожей. Результат Лену как правило радовал. Настолько, что Лена однажды решила, что с ногами у нее все в порядке. Мало кто из женщин с высшим образованием может себе такое позволить. Но у Лены был дерзкий характер. Люди с таким характером не останавливаются на полпути. И Лена, ни на секунду не отрываясь от зеркала, делала два шага назад, упиралась спиной во входную дверь и прищуривалась. Грудь маловата. И не надо себя обманывать. Это факт. Правда, Эдгар так не считал. А как ты считал, как ты считал, Эдгар, а? Спрашивала Лена. Это, по-твоему, нормально? И она угрожающе придвигала к нему на ладонях свои полудетские формы. Эдгар пугался. Лена могла заплакать. А ему в институт… Сейчас это делают, Эдгар, делают, дорого, но делают, слышишь? Леночка, ты мой проездной не видела? Я живу с идиотом.
Летом сдали квартиру. До октября жили в каком-то курятнике на взморье без газа и воды. Эдгар полтора часа добирался до своей научной работы, но в ноябре, наконец, смог оплатить жене заветную реконструкцию. Лена плохо перенесла наркоз. Два дня у нее зашкаливала температура, и Эдгар приносил ей в клинику заморские фрукты киви, на которые уходила половина его исторической зарплаты. Грудь как-то неожиданно обрела статус доминанты на субтильном Ленкином туловище. Теперь оно почему-то напоминало Эдгару молодой кабачок. «Эвересты», — тихо произносил Эдгар, озадаченно обводя пальцем растекшиеся соски. Весь следующий год «эвересты» предъявлялись со скромной гордостью неискушенным знакомым. Женщинам разрешалось потрогать швы.
Зима прошла худо-бедно. С грудью наперевес. Весной на повестку дня выплыл рот. Мой рот — мой крест, думала Лена, пробегая мимо царственных рододендронов свободных расцветок. Желтые, фиолетовые, персиковые. Араукария сверху делала им ручкой. Им и бегущей по кругу Лене.
По большому счету Лена была чересчур критична — но ее можно понять. Куда с такими губами? Кривенькие, сдвинутые, какие-то наполовину съеденные. Дома Лена открывала американские журналы. Журналами Эдгара щедро снабжали коллеги, чьи счастливые предки, в отличие от Эдгаровых, знали войны Севера и Юга не понаслышке. Люди в этих журналах запросто рождались с губами, ногами, зубами такими, как надо — чтоб самим всю жизнь не стыдно носить и детям было что оставить.
В июне, само собой, сдали квартиру. Ботанический сад на три месяца снова заменила унылая береговая линия. А через три месяца в подпольном китайском салоне Лене вытатуировали вокруг губ пожизненный голливудский контур.
Эдгар первым встретил на дорогом лице это тревожное темное кольцо. Оно напомнило ему беспомощную, вечно делящуюся клетку в учебном фильме по ботанике. Эдгар скривился, повторяя движения клетки. «У нее рука все время дрожала! — расценила его гримасу Лена. — Но эскиз-то — мой, ты заметил?» И бесстрашно, как чеку, дернула из футляра новенькую помаду.
В теплицах цвели кактусы-эхинопсисы. «Я ни разу не была за границей. Деньги уходят черт знает на что», — Лена бежала, следя за дыханием. Было модно следить за дыханием, иностранной литературой и альтернативным кинематографом. А нужно жить так, чтобы все следили только за тобой.
Квартира сдавалась уже автоматически. Эдгар вставал на два часа раньше, чтобы наносить воды из колодца и успеть на рейсовый автобус.
Лена на два дня съездила в Финляндию. Как ей понравился пароход! Как ей понравился пароход! На таком пароходе бы в Америку… Эдгар сделай же что-нибудь! Сколько можно — я извелась.
Эдгар выиграл годовую стажировку в университете Южной Каролины. Наконец-то! Не робей там, Эдгар, подключай все, что можно, слышишь? Ты помнишь, кстати, что ты обрезан, Эдгар? Учти — это шанс. С анатомической точки зрения ты уже еврей. Ладно, что мы будем по телефону — я скоро приеду.
Через год Эдгар крыл американские крыши с веселой бригадой армянских строителей. Печальные войны Севера и Юга разыгрывались уже без его участия.
Американские соседи слева переехали. Переезжая, подарили Лене и Эдгару свои велосипеды. Соседи справа делали ремонт. Лене и Эдгару отошел компьютер. Где у нас такие соседи? Где? А такие велосипеды?
Лена освоила мексиканскую кухню. Потом итальянскую. Кое-что из французской и китайской, самую малость. Соседи были в восторге. Это вас ваша мама научила? Нет? Папа? Нет? А кто? Невероятно! У нас Фрэд тоже прекрасно готовит — его бабушка спец по омлету с беконом. Фрэд смущен: что есть — то есть…
Трижды Лена заставала Эдгара в «Макдональдсе». После чего, поразмыслив, вернулась к яичницам.
По вечерам Лена по-прежнему смотрела на себя в зеркало. Внимательно. Все теперь как будто было хорошо. Вот местечко — она трогала указательным пальчиком ямочку на бедре — куда можно разместить отличную татуировку! Это должно поднять общий градус жизни в целом. Хотя Эдгар своим нытьем его, конечно, собьет. А ведь мы уже три года живем практически без документов — что он себе думает?
И Лена залегла в интернете в поисках альтернативы. Альтернативы полетели хлопьями, дождями, фейерверками, пухом и пером разодранных в бессоннице подушек. Из Ниццы прилетел Жан Поль. Ку-ку, Жан Поль, что, так и звать всю жизнь? А если просто Жан? Не откликаешься? Леношка, я же не делю тебя на Ле и На. Нет, Лена не делится.
Автобиография Жана Поля сопровождалась подробными иллюстрациями. Они раздражали Лену неистребимой витальностью. Вот фотография. Жан Поль вдалеке по пояс в воде. Жан Поль вдалеке по колено в снегах. Жан Поль на яхте. В машине. С мамой на барбекю. С сестрой на барбекю. (На заднем плане — на переднем чья-то рука с фужером.) С семьей друга (у них только что родился ребенок, чудо — правда?). А это отдельно с другом. А это Жан Поль дома. Это гостиная. Спальни. Их три. Садик. Это моя гордость — араукария. Очень нравится маме.
Жан Поль в запотевшей ванной примеряет новый халат. Всегда веселый и слегка размытый Жан Поль удобно сократился до Жо-Пы. Из всей Жопиной фотосессии наиболее перспективным Лене показался друг и подземный гараж на три машины.
***
Эдгар крыл и крыл шифером разноцветные крыши, а Лена встречала в нью-йоркском аэропорту Жана Поля. Волнений хватило с головой. Что надеть — раз. Как узнать — два. Что ответить — три, в том случае, конечно, если речь сразу начнется с официального предложения.
Надеваем, конечно, декольте. Не самое радикальное — но все-таки. Франция должна узнавать своих героев, пусть даже будущих. Дальше — встреча. Держась за чемоданы, в Ленином воображении возникали Вольтер, Ив Монтан и Франсуа Миттеран. Против двух последних Лена не возражала. Интересно, кстати, стал бы Ив Монтан в первом же послании делиться такими интимными подробностями, на которые решился Жан Поль.
Жан Поль простодушно сообщал, например, что у него на голове волосы пересажены. Волосы пересажены! Откуда пересажены? Господи, только бы не сообщал — откуда. Лена в свою очередь отобрала для виртуального знакомства единственный на ее взгляд удачный снимок. Она на пляже стоит на цыпочках вполоборота. Видно все. Рвущийся на волю бюст, многообещающий рот и общая сопротивляемость судьбе. В рекламных целях лицо было тщательно скорректировано компьютерными хитростями. Не до полного обмана, конечно, но некоторая угроза разоблачения, что и говорить, Лену слегка смущала.
Поэтому в аэропорту на всякий случай Лена купила французский флажок. Номер рейса она не запомнила и встречала уже третий самолёт из Франции, слегка помахивая флажком. Сначала в районе декольте, потом татуировочки на бедре и, наконец, безнадежно царапая коленку.
Очередная делегация сосредоточенных европейцев растекалась по залу, по-птичьи вертя головами. Приземлился самолет из Риги. У паспортного контроля организованно выстроилась баскетбольная команда. Баскетболисты в бордовых куртках переминались с ноги на ногу, безо всякого любопытства глядя сверху вниз на маломерную толпу. Араукариевая роща. Они говорили по-латышски, и им нравилось, что их никто не понимает. Потом они проплыли мимо Лены, пружиня на каждом шаге, и Лена услышала знакомую речь. В какой-то момент она удивилась собственному равнодушию. Ее ностальгия улетучилась еще в первые два месяца. Но сейчас она вдруг вспомнила ботанический сад, такой скромный по сравнению с парком мистера Корнуэлла, где Эдгар получил последний заказ. Он работает там уже вторую неделю, и мистер Корнуэлл обещал помочь с бумагами. Конечно, Эдгар не может просить как следует. Он может только как следует рассказывать про эти забытые театральные войны Севера и Юга. Вряд ли этим можно заинтриговать мистера Корнуэлла. Правда, он не слышал, как именно Эдгар рассказывает. Рассказывает так, что Лена перетаскала всех подруг к нему на лекции! Вот как он рассказывает. Вместо этого он сидит на крыше мистера Корнуэлла и даже не может прикрикнуть на своих армян. А ведь они может и не подозревают, что в Америке вообще есть север и юг. Эдгар не умеет кричать. Даже на нее, когда она является под утро с какого-нибудь party, или теряет билет на концерт, или путает номера счетов, или шипит в телефонную трубку на его маму, которая почему-то стала плохо понимать по-русски.
— Вам плохо, мисс? — заботливо тормозит пожилая пара в одинаковых холщовых брюках.
— Плохо? Что вы! Нет. Спасибо. Все в порядке, — Лена и не заметила, что плачет.
Но вы плачете…
— Это я от радости, — и убедительно сморкнулась в протянутую бумажную салфетку.
Она проводила взглядом туристов, а может быть американцев. Те, почувствовав, оглянулись и синхронно помахали ей пергаментными ручками. Потом развернулись, на мгновение замерли с осторожностью, чтобы не потерять равновесие, и двинулись дальше. Они держались за поручень тележки оба двумя руками, и толкали ее, боясь обременить друг друга таким несложным трудом. А может быть им просто так легче было идти. В этом возрасте уже требуется опора. Хотя бы тележка с багажом.
Лена смотрела им вслед, и чем дольше она смотрела, тем настойчивей какой-то ребус, как в картинах Дали, перемежал ее взгляд. Лена сощурилась и сморгнула. Из дальнего угла в к ней безошибочно катилась судьба. Судьба была низкоросла, лысовата и суетлива, ее обтягивала безразмерная футболка, живот которой от края до края украшало размашистое голубое сердце. В этом сердце, как камбала в тазу, колыхалась удивительно знакомая в сто раз увеличенная тетка на цыпочках, с ясельно выпяченными губами, грудями-дирижаблями и глазами вынутой из-под шкафа куклы. Контур голубого сердца бойко обегал незатейливый субтитр — I LOVE LENA. Жан Поль все-таки прилетел.
Лена постояла еще с минуту, потрясенная то ли мужской находчивостью, то ли безудержным технологическим прогрессом на земном шаре, потом развернулась на каблуках и медленно качнулась за ближайшую колонну.
Узкий цилиндр урны мрачно глянул всеядным зрачком. Лена занесла над ним вытянутую руку. Мокрая бумажная салфетка шмякнулась прямо в цель. Пластиковая бутылочка из-под воды слегка подергалась на хромированном откосе в приятной джазовой перкуссии. Но лучше всех падал французский флажок. Сначала он летел нарядным солдатиком, потом повертелся веселым новогодним флюгером, потом отчаянно перевернулся вверх ногами, спикировал на пол и бесшумно умер у чьих–то видавших виды кроссовок.
Вам может быть интересно:
Больше текстов о политике, экономике, бизнесе и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь