«Африканские дневники». Фотограф Виктория Ивлева — о своей работе в проблемных регионах Африки

Многие знают Африку только по портретам животных, которых снимают как людей: необыкновенно красивые бегемоты, прекрасные, как нежные девушки, зебры. Но моя выставка — это история о людях и их жизни на уникальном континенте, где время словно остановилось. И триста, и пятьсот лет назад он был примерно таким же, как сейчас. И во многом — благодаря действиям белых людей, которые долгие годы использовали Африку, ее население и ресурсы, а теперь продают туда оружие. В последнем участвует и Россия.

Единственное, что напоминает в Африке о ХХ или XXI веке, — это пластиковые канистры для воды и мобильные телефоны, которыми многие местные пользуются, не зная цифр, а просто зная, какие кнопки нажимать. И я хотела, чтобы пришедшие на мою выставку люди поняли весь ужас этого существования. 

Ни одна из фотографий на этой выставке не кадрирована. Я не приукрашиваю реальную жизнь, а пытаюсь запечатлеть ее такой, какая она есть, — это мое внутреннее правило как фотожурналиста. Документальная фотография — это не то, что потом доделываешь в фотошопе, это фиксация событий, которые происходят здесь и сейчас.

Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему Африка так странно нарезана? Ровные квадраты и прямоугольники, из которых складывается политическая карта Африки, — это дело рук колонизаторов. Причем делилась территория, как мне кажется, в основном от балды: собрались джентльмены, определили зоны влияния, порезали континент, а дальнейшая судьба Африки их не волновала.

Летом 1994 года, на излете геноцида тутси в Руанде, я услышала по радио, что Россия посылает туда самолет с гуманитарной помощью, который еще и вывезет из Руанды российских гражданок, вышедших замуж за руандийцев, с их семьями, мужьями, детьми. Меня это поразило. Я подумала: вот, наконец мы меняемся, мы помогаем стране, которая вне наших политических интересов.

Я решила поехать в Руанду и посмотреть, что там происходит. Так я впервые попала в Африку. Потом я ездила туда еще несколько раз — всего в моей жизни было шесть африканских поездок в шесть-восемь стран. Иными словами, я знаю совсем небольшую часть этого континента, который на самом деле очень разнообразен — по крайней мере, куда более разнообразен, чем, например, Европа.

В конце июля 1994 года на самолете МЧС России я прилетела в соседнюю с Руандой страну — Заир, куда, спасаясь от ужасов геноцида, бежали многие руандийцы. Через сутки наш самолет, забрав женщин и детей, улетел в Россию, а я осталась еще на десять дней. На выставке очень много снимков именно из лагеря беженцев на границе Руанды и Заира — это и невероятные похороны погибших из-за геноцида, когда из мертвых тел буквально сооружались курганы вперемешку с землей, и бесконечный многочасовой поход за водой, когда приходилось пробираться сквозь джунгли, цепляясь за лианы, пролезая под какими-то корнями и корягами, сбивая в кровь ноги и неся тяжеленные фляги и канистры с водой. Несчастным людям приходилось проделывать это изо дня в день.

Моя журналистская «карьера» в Руанде закончилась тем, что мы с водителем просто стали подбирать на обочинах умирающих людей и развозить их по госпиталям. Мне всегда казалось и кажется, что человек и его жизнь важнее журналистики. Но после всего, что я увидела и испытала в Руанде, после этого отвратительного ощущения неравенства между приезжими европейцами и бедными, голодными и страдающими местными, на которых многие из моих коллег позволяли себе смотреть сверху вниз, никак не сочувствуя, я больше не могла заниматься журналистикой и, вернувшись в Москву, на десять лет ушла из профессии.

Следующая моя поездка в Африку случилась только в 2003 году: вместе с «Новой газетой» мы проехали несколько африканских стран и сделали большую историю о детях-солдатах. В то время на севере Уганды действовала абсолютно безжалостная Господня армия сопротивления (ГАС) — группировка бандитов, которые крали детей и превращали их в настоящих солдат: заставляли стрелять, участвовать в набегах, убивать. Все это длилось 20 лет. Хотя, я думаю, отряда морских пехотинцев было бы вполне достаточно, чтобы справиться с этими бандитами.

Для сбежавших от боевиков детей были организованы реабилитационные центры, в одном из которых дети рассказали мне, что с ними делали бойцы ГАС. Например, они заводили детей в лес, раздавали им палки, ставили в круг, одного клали в центр, а других заставляли забить его до смерти. Тому, кто отказывался, они предлагали поменяться местами с приговоренным.

Как-то раз мы сидели с этими детьми и обсуждали, кто кем хочет стать в будущем. Все хотели работать шоферами, потому что это крутая профессия. А один мальчик сказал, что хочет быть врачом. Я помню, мы все очень удивились: после всего, что он прошел, он выбрал такое гуманитарное занятие. А потом он подошел ко мне и сказал: «Я подумал, вдруг вы можете заплатить за мою школу? Я очень хочу учиться». И я пообещала ему помочь.

Вернувшись в Москву, я долго пыталась найти какие-то гуманитарные организации, которые могли бы определить его в школу. Спустя несколько месяцев безуспешных поисков, когда мне уже начало мерещиться его лицо в толпе прохожих в Москве, я поняла, что единственный выход для меня — вернуться в Уганду, найти мальчика и сдержать свое слово. Я знала только его имя и возраст. Еще я знала, что в Уганде живет 24 миллиона человек, больше половины из которых — дети примерно того же возраста, что и мальчик, которого я искала.

Так я прилетела в Африку в третий раз. В реабилитационном центре, где мы расстались с мальчиком, никто его, конечно же, не помнил. Но зато у них оказалась картотека со всеми детьми, которым они помогли. Я пролистала целую кучу анкет с одинаковыми, ужасного качества фотографиями, на которых даже родная мать не узнала бы своего ребенка, пока вдруг не наткнулась на знакомое имя: Одонга Боско — так звали мальчика. Оказалось, что он находится в лагере для внутренне перемещенных лиц примерно в ста километрах от реабилитационного центра, где мы с ним познакомились. С большим трудом, поскольку все дороги там были закрыты из-за возможности нападения вооруженных бандитов, я добралась до этого места. Помню, как меня вели мимо бараков и хибар, потом мы подошли к какой-то хатке, у которой вместо двери была красноватая дырявая занавеска. Она отдернулась — и за ней стоял он, мой мальчик. Я заплакала и спросила его: «Ты меня помнишь?» — а он ответил: «А я вас ждал». И я поняла, что он ждал меня все это время, свято поверив моему слову.

Затем я довезла его до города, мы купили какие-то вещи, необходимые для учебы, его определили в школу, и я уехала в Москву, каждый месяц поддерживая его, чтобы он мог учиться. Так он окончил школу, потом консул России в Уганде помог ему выправить все необходимые документы, он приехал в Москву и стал учиться в РУДН на медицинском факультете, в прошлом году выпустился из РУДН, стал терапевтом, теперь учится в ординатуре и будет кардиологом. Усилия, которые он к этому приложил, абсолютно невероятные: разница в образовании между Угандой и Россией, языковой барьер, трудные медицинские предметы, латынь — все это, конечно же, очень усложнило его путь в получении образования. Тем не менее благодаря его упорству все, задуманное в джунглях, сбылось.

В 2004 году я побывала в Анголе. Мало кто знает, но там произошло самое большое после Курской дуги танковое сражение: в течение семи месяцев кубинцы и южноафриканцы, бившиеся за счастье ангольского народа, провели ряд военных операций, унесших жизни тысяч людей. Военные советники там были из России и США. Наследие почти 30-летней гражданской войны, подогреваемой другими государствами, — раскиданные по всей стране обломки танков и другой военной техники и огромное количество заложенных противопехотных мин. Предполагается, что их закладывают против пехоты, то есть против взрослых мужчин весом около 70 килограмм. На самом деле, чтобы подорваться на такой мине, достаточно надавить на нее с силой, равной нажатию на компьютерную мышку. Эта мина не может лишить человека жизни, но при взрыве ему оторвет руки и ноги. И это страшная проблема Анголы и других стран, где до сих пор остаются заминированные территории: через много лет после войны люди подрываются на минах и становятся инвалидами. Причем противопехотные мины не производят ни в одной африканской стране — их производят в России, Китае, США и некоторых странах Евросоюза.

Я хочу, чтобы моя выставка открыла посетителям непарадную, нетуристическую Африку — Африку боли, страданий и мучений, в которых во многом виноваты и мы.

Подготовил Егор Прокопьев

Вам может быть интересно:

• «Звонили и визжали в трубку». Кто отменил показ российской гей-драмы «Фанаты» на ММКФ
• Пора рожать? Помогут ли обещанные Путиным выплаты справиться с демографическим кризисом
• Как пеленание детей определяет «национальный характер» русских

Больше текстов об обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь