У всех бывают плохие дни, или История клинической депрессии. Отрывок из книги Бинни Киршенбаум

Тяготы страдания

Кот вытягивает шею, и Альби чешет его под подбородком. Если бы Банни была больше похожа на Джеффри. Или хоть чуть-чуть похожа.

— Не хочешь ли позавтракать?!— спрашивает Альби. — Есть тосты в морозилке. Могу отскрести плесень с творожного сыра.

Вряд ли он рассчитывает, что Банни посмеется над шуткой, которая и при иных обстоятельствах не показалась бы смешной, и все же надеется на смешок и даже на полуулыбку, но Банни лишь отвечает:

— Я не голодна.

— Может, тогда кофе? Не хочешь ли чашку кофе?

— Нет, — отвечает Банни, — не сейчас. Может, попозже.

Каждый день Альби твердит жене, что ей было бы неплохо одеться и выйти погулять, и каждый день слышит в ответ: «Не сейчас. Может, завтра». 

Сейчас Банни важно знать: «Ты не подскажешь, что это за животное? Ну это, которое сворачивается клубком?», вопрос, кажущийся неуместным, если не быть посвященным в ее душевное состояние. Тут же, как по команде, Джеффри спрыгивает с дивана и делает то, что положено коту: описывает три узких круга против часовой стрелки, как будто участвует в ритуале развода друидской пары, затем успокаивается и сворачивается клубком. Банни мотает головой. «Да не это, я имею в виду — в качестве механизма защиты. От хищников», — зачем-то добавляет она. Ее попытки вспомнить то, что она наверняка знает, похожи на мигание плохо вкрученной в патрон лампочки и не приносят ей ничего, кроме непонятного образа, разбивающегося на частицы пыли, прежде чем принять какую-то форму. Банни не сомневается, что такое животное существует, но не может определить, как оно называется и на кого похоже, лишь абсолютно уверена, что у него имеется хвост. 

Периодические кратковременные провалы памяти симптоматичны для ее болезни: факты и даты ускользают от нее. Она часто теряет нить, по которой можно довести мысль до конца, и слова, не все, но очень нужные, исчезают, как во вспышке исчезает где-то на океанском дне рыба-фонарь. Банни приходит к выводу, что способна описать отдельную сценку, но та соединительная ткань, которая необходима для полноценного рассказа, превращается в пробел, в пустые строки на странице. 

Ее болезнь. Банни не знает, как еще охарактеризовать, сформулировать то, что с ней что-то не так. Не то, что не так в целом, а лишь в части, касающейся ее личности. То, что в целом, она знает, как сформулировать. Словно строчку, заученную для спектакля, Банни часто повторяет: «Вообще-то я — не человек, а головная боль, а кому она может быть приятна?» И это правда. Про Банни трудно сказать, что она «приятная», но ее можно любить. 

Хотя в комнате не холодно, Банни натягивает одеяло до подбородка. Это одеяло (из зеленой шерсти цвета ветвей адирондакской сосны, с грубой текстурой, как у власяницы) ассоциируется у нее с девочками-скаутами. Сама Банни никогда не была ни скаутом, ни членом организации «Девочки у костра»*, ни членом какой-либо другой фашистской или неофашистской организации, требующей носить униформу с перевязью для медалей, лент и значков. Недостаток собственного опыта, впрочем, не играет роли в формировании у нее железобетонных представлений, в частности, что девочки-скауты, будучи социально регламентированной молодежной группировкой, податливой к тоталитарной идеологической обработке, проводят выходные, расхаживая строевым шагом по горным тропам. Но даже для Банни связывать маленьких девочек в коричневых платьицах с коричневорубашечниками казалось преувеличением; впрочем, это никогда не мешало ей отмечать, просто отмечать, что коричневый — своеобразный выбор цвета униформы, предназначенной для маленьких девочек, поскольку, если уж говорить о детских вкусах, существует ведь причина, по которой не производят коричневых воздушных шаров. 

Подобные высказывания характерны для ее личностных проблем. Однако неприятная эксцентричность не имеет никакого отношения к нынешней фазе болезни Банни. И хотя сама Банни не решается описывать свое состояние именно этими словами, она страдает от депрессии. Применительно к себе самой глагол «страдать», из-за присущей ему театральности, она употреблять стесняется. В этом контексте глагол «страдать», по ее мнению, отдавал бы мелодрамой и самовосхвалением и, кроме того, характеризовал бы ее как человека эмпатически неразвитого, если настоящим страданием считать только голодную смерть, рак кишечника четвертой стадии или ситуацию, когда детенышу макаки-резуса вместо матери суют в объятия проволочную одежную вешалку. Говорить о себе, что она «страдает», означало бы для нее, что она, ко всему прочему, еще и сволочь. На фоне всего, что может дурного приключиться с сознанием, всех этих галлюцинаций, описываемых Оливером Саксом**, типа того как жена принимает своего мужа за пару рукавиц, депрессия, даже если это большое депрессивное расстройство, не вызывает почти никакой иной реакции кроме зевка или закатывания глаз. Получается, что с Банни все в порядке, ну разве что она слишком склонна себя жалеть. Но если с Банни в принципе все в порядке, то что же с ней не так? 

Независимо от того, что именно с Банни не так, ясно одно: не дружить с головой — вовсе не то же самое, что быть нормальным больным. Если ты нормальный больной, окружающие, по крайней мере, притворяются, что ты им небезразличен.

Звонят и даже навещают. Готовы сбегать по твоим делам, купить тебе апельсиновый сок и сироп «НайКвил», принести суп и банановый смузи, а также погулять с собакой. Спрашивают: «Могу ли я что-нибудь для тебя сделать? Хоть что-нибудь?»

Разумеется, рассчитывают при этом, что ты не поймаешь их на слове, но хотя бы выполняют формальности. Иногда присылают цветы. А вот Банни никто ни разу не навестил. Никто не выразил готовности принести ей горячего супа. Никто не удосужился прислать ей открытку с пожеланием «Поправляйся!» или воздушный шарик с желтой счастливой рожицей, не говоря уж о корзине цветов. Справедливости ради, фраза про то, что никто не удосужился прислать Банни открытку с пожеланием «Поправляйся!», не совсем точна. Правда, и письмецо, которое Лиззи Фрэнк прислала ей около двух недель назад по электронной почте, было не совсем такой открыткой:

Дорогая Банни! 

У всех бывают плохие дни. Ты не исключение. Возьми себя в руки и не парься. 

Чмоки. Лиззи

P. S. Не забудь. Новогодняя ночь. Ждем тебя.

И если уж совсем по справедливости, друзья звонят Альби, чтобы поинтересоваться, как себя чувствует Банни; чего они не делают — не звонят, когда Альби нет дома. Никому не хочется разговаривать с Банни. Боятся ее спрашивать, как она себя чувствует. 

С учетом профессии Альби неудивительно, что он разбирается в нравах и привычках животных, знает, где они обитают, какие у них брачные игры, чем питаются и у кого из них имеются хвосты. Знает про их защитные механизмы, а именно кто из них для защиты прячется, кто убегает со скоростью ветра, а кто сворачивается в клубок. Отвечая на вопрос Банни, он перечисляет:

— Панцирные многоножки, ежи, броненосцы.

Затем, не в силах отказать себе в удовольствии, Альби увлеченно рассказывает про то, какие бывают панцири у броненосцев. С избыточным энтузиазмом описывает он пластины покровной кости, разглагольствует на тему роговых отростков на эпидермальных чешуях, и тут Банни его обрывает:

— Нет, это не броненосцы.

Хотя у Банни всегда вызывало энтузиазм, даже восторг то, в чем разбирается и чем увлечен в выбранной им области исследований ее супруг, очевидное отсутствие у нее интереса к покровным костям в этот раз можно было спрогнозировать. Тем не менее для Альби это болезненно, как укус крапивы. Впрочем, боль от укуса быстро проходит, и он говорит:

— Возможно, ты имеешь в виду ежа. У него есть колючки, как у дикобраза, только они полые внутри и не отделяются от его тела, когда до них дотрагиваешься.

Не успевает Альби объяснить, как именно еж сворачивается в тугой клубок, выставляя наружу свои то ли колючки, то ли иглы, как Банни его спрашивает:

— Ты бы не мог приготовить мне кофе?

Альби чувствует облегчение, как будто в нем разжалась какая-то пружина. Спрыгивает с дивана.

— Колумбийский? Мокко Ява по-французски? А еще у нас вроде бы оставались кое-какие запасы суматранского кофе. — Альби предлагает жене на выбор различные варианты.

— Мне все равно, — отвечает Банни и, когда муж оказывается вне пределов слышимости, повторяет: «Мне все равно». И тише: «Мне все равно». И еще

тише: «Мне все равно. Мне все равно. Мне все равно. Мне все равно. Мневсеравно.Мневсеравно.Мневсеравно». Слова произносятся сами по себе, как раскачивается маятник Ньютона или течет река, или как гудит мантра «Ом» у какого-нибудь псевдобуддистского мракобесного шарлатана. Банни не хватает благопристойной толерантности по отношению к перешедшим в буддизм, потому что ее старшая сестра — псевдобуддистская мракобесная шарлатанка. Банни не особо любит свою старшую сестру, как, впрочем, и младшую, и те отвечают ей взаимностью.

* Campfire Girls — американская молодежная организация, основанная в 1910 году.

** Оливер Сакс — американский невролог и нейропсихолог британского происхождения, автор ряда популярных книг, описывающих клинические истории его пациентов, включая книгу «Человек, который принял жену за шляпу».

Книгу можно приобрести по ссылке

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь