«Тот усатый, который ездит по миру и ест тараканов». Отрывок из книги телеведущего-путешественника Михаила Кожухова
«А вы по правде все это ели?!» — из всех вопросов, которые можно задать «дяденьке из телевизора», люди чаще всего задают именно этот. Почему?! Вот же: камера показывает крупным планом, как я нежно беру короеда за головку и отправляю его в рот. Если это, к примеру, кузнечик или еще какой-нибудь представитель летающих или ползающих, то радиомикрофон, закрепленный на моей рубашке, записывает даже хруст его хитиновых пластинок на моих зубах. Как тут можно схитрить — заранее сделать съедобную копию и ловким жестом фокусника поменять их местами? Документальные проекты, которые снимаются для отечественного «ящика», такую роскошь пока позволить себе не могут.
— Жонглировать перед сотнями зрителей? Да вы с ума сошли! Я не умею. Я буду выглядеть полным идиотом, — сопротивлялся я изо всех сил, когда съемочная группа выталкивала меня на арену цирка из-за кулис на съемках в Китае самого первого выпуска программы «В поисках приключений». Меня все-таки вытолкнули. И первая же кегля или как там называется эта штуковина, какую используют в цирке жонглеры, выпала, разумеется, из рук. И я, конечно же, почувствовал себя полным идиотом, хотя китайская публика, увидев оператора с камерой возле меня, сообразила, что идут съемки, и ободряюще хлопала.
Потом, попривыкнув, я напрочь перестал стесняться в таких ситуациях, обнаружив простую истину: самоирония и отсутствие боязни показаться смешным еще не повредили ни одному телевизионному ведущему. Наоборот: его неловкость располагает зрителя к доверительности, сокращает расстояние между ним, самым обычным человеком в домашних тапочках, и «дяденькой из телевизора»: «Ой, а он, оказывается, совсем как мы!»
А иногда режиссеры на монтаже откровенно издевались надо мной. Однажды в Арентине я встал на wakeboard, когда у нас еще и слова-то такого не знали. Это что-то наподобие сноуборда, только тащит его за собой по воде катер. Причем я встал на него с воды и поехал — со второй попытки. Может, не так грациозно, как хотелось бы, может, и напоминал неуклюжего Винни-Пуха. Но ведь поехал! И что же вижу в монтаже? Раз пять я беспомощно плюхаюсь в мутную воду реки Ла-Плата и никак не могу подняться: они повторили несколько раз один и тот же кадр моего единственного падения. «Вы что же, негодяи, — спрашиваю, — делаете? Вы разве не видели, как я лихо ехал?» «Ничего, — отвечает режиссер, — ты уже столько подвигов в программе совершил, а зрителю будет забавно...»
Для моего участия в публичных представлениях мы потом изобрели хитрость — извинительную, как мне кажется, в таких случаях. В китайской опере, на танцевальных спектаклях на Бали или в Индии и почти во всех прочих театральных действах мы поступали так: сначала снимали самые яркие моменты представления — актеров, аплодирующую публику. Мне тем временем накладывали грим, подбирали костюм, объясняли, что нужно делать на сцене. Когда публика расходилась, мы просили актеров ненадолго задержаться и снимали еще раз какой-нибудь яркий эпизод спектакля — уже с моим участием. Потом на монтаже «перемешивали» оба фрагмента, и у зрителя создавалось полное ощущение, что я отработал чуть ли не все представление на сцене под восторженные аплодисменты зала. Бывало, я участвовал в спектакле и всерьез, когда повторить действо специально для съемок не представлялось возможным. В Южной Корее, на Кубе, на Мальте мне разрешали участвовать в театрализованной церемонии — в смене почетного караула какой-нибудь исторической и особо важной крепости, и тогда уж приходилось ориентироваться на местности и повторять вслед за «мушкетерами» и прочими «гвардейцами» все, что делали они.
Все остальное было по-честному! Обливаясь потом, я нес тяжеленную шпалу на вершину священной горы в Китае. Собственноручно измерял температуру у слоненка в Замбии там, где ее обычно измеряют у животных. Управлял подводной лодкой в Израиле. Стирал в свой собственный день рождения простыни из госпиталя для прокаженных в общественной прачечной в Бомбее и пускался на все остальные сомнительные авантюры, на которые не решился бы ни за какие коврижки, не окажись рядом телевизионной камеры. Иногда я сознательно шел на что-нибудь «этакое», экстремальное, преодолевая отвращение или страх, чтобы, как в спорте, «подтвердить разряд». Мне казалось, что зритель по ту сторону экрана только и ждет: что еще выкинет сегодня этот «усатый, который ездит по миру и ест тараканов»?
Тут самое время сказать спасибо эпохе семидесятых, на которую пришлось мое детство: в те времена не заниматься спортом среди мальчишек считалось чем-то неприличным. Для всех, считая отпетых отличников — «ботаников», хотя термина такого в ту пору не было. Занимались в спортивных секциях все, и я в том числе: самбо, боксом, плаванием обычным и подводным, горными лыжами, академической греблей, водным сплавом и конным спортом. Если бы не все это, никогда бы не вышел из меня «универсальный солдат», готовый почти на все, что и делало наше трэвел-шоу таким разнообразным. А меня, что уж там, наполняло некоторой тщеславной гордостью: кто-то из коллег-ведущих может скатиться со склона на лыжах, другой — нырнуть с аквалангом. Третий знает, как держать в руках, к примеру, весло. А ну-ка, кто еще, кроме меня, сделает все это по очереди, да еще проскачет галопом вместе с гаучо и выстоит раунд против бойца муай-тай, тайского бокса старой школы, и получит по завершении удивленно-восторженный вопрос от соперника: «Сэр, простите, а сколько вам лет?»
Иногда новый телевизионный «подвиг» приходилось совершать осознанно, так сказать, по производственной необходимости. Как-то мы снимали в Таиланде, в Институте Пастера, «дойку» яда у змей, и уже на площадке стало ясно: сюжет получается скучным! Чтобы спасти ситуацию, я и предложил выбрать какую-нибудь не слишком ядовитую тварь и дать ей возможность меня укусить. Чтобы потом меня же и спасти с помощью сыворотки-антидота. А когда увидел этот эпизод на экране, самому стало не по себе: извивающаяся зеленая «молния» бьет меня по руке, и в рапиде, — так называется замедленная съемка, — видно, как змея повисает на моей коже, зацепившись острыми зубами. Жуть.
Нет, все было по-честному — ну, может, за исключением двух случаев.
Первый произошел в Северной Африке — то ли в Тунисе, то ли в Марокко, уже не помню, где меня с трудом взгромоздили на скакового верблюда. От нормального «корабля пустыни» скаковые верблюды отличаются не только отменной резвостью, но еще и высоким ростом, и настораживающей костлявостью. Я же давно вышел из весовых параметров, допустимых для жокея. Кроме того, мы с моим скакуном не понравились друг другу с первого взгляда. Оказавшись на его костлявой спине, я сразу понял: если эта скотина пустится во весь опор, я точно упаду. И, может быть, даже разобьюсь. Насмерть. О том, чтобы принять участие в скачках, не могло быть и речи.
Увидев мою беспомощность, два бедуина подъехали ко мне на своих верблюдах с боков, и мы с ними проскакали рысью несколько десятков метров. Зритель об этом не узнал: в смонтированном сюжете все выглядело так, как будто я и вправду принимал участие в скачках.
Еще одна моя телевизионная ложь тоже связана с Африкой. Шел двадцать первый день невероятно утомительной экспедиции по Замбии и Зимбабве. Позади оставались тысячи километров тряских проселочных дорог, жара и пыль, проклятая курица-гриль — нередко единственная еда, которую можно было проглотить без страха за последствия для здоровья в какой-нибудь деревенской забегаловке, ночевки в гостиницах сомнительного санитарного свойства и прочие прелести долгого путешествия по «Черному континенту». Накануне вылета домой мы снимали последний предусмотренный планом сюжет на каком-то озере в Зимбабве о ловле неведомой мне «тигровой рыбы», ради которой туда будто бы приезжают люди со всего света. Но «тигровая» ловиться никак не хотела! Примерно через час съемок мне надоело полоскать блесну в мутной воде озера, и я отдал спиннинг сопровождавшему местному жителю. Ему повезло больше: как только что-то клюнуло, я вырвал у него из рук средство ловли и стал азартно крутить катушку, выуживая добычу. Прикорнувший на солнце оператор Алексей Лебедев встрепенулся и взял на плечо камеру. Рыба была не крупной, сопротивлялась несильно, я комментировал на камеру и, вытянув ее из воды, с чувством произнес заключительную речь. Про то, что нам не повезло на этот раз: «тигровая рыба» так нам и не далась, но это ничего, потому что будет повод вернуться в Зимбабве, а пока наша программа подошла к концу и все такое прочее. Бросил улов под банку лодки, сложил спиннинг и дружески помахал зрителю на прощание.
В приключенческих книжках средней руки в таких случаях пишут что-нибудь вроде: тяжелый груз ответственности в эту секунду свалился с плеч, усталый, но довольный выполненным долгом я растянулся в лодке, объяснив провожатому: все, finitа, приятель, мы едем домой! В жизни было не так.
— Мишка, — виновато сказал оператор Алексей Лебедев, уставший к тому времени таскать по Африке тяжеленную камеру BETACAM, которая весила килограммов двенадцать. — Прости. Я забыл нажать на кнопку «запись».