СЕЛФLESS

В советское время употреблять слово «я» было не принято, в том числе в научных текстах. Даже свободомыслящие коллеги-филологи утверждали, что надо писать не «я», а «мы», а еще лучше - вовсе безличное «думается». Я возражал: позвольте, я это сделал, я могу ошибаться, мне и отвечать, а писать «мы» значит увековечивать собственные заблуждения под маской скромности.

Конечно, на это можно сказать, что «я» – последняя буква в алфавите, а желание якать – проявление нарциссизма. Между тем не так страшен нарциссизм, как его малюют. Первым о нем заговорил Фрейд, а классиком нарциссологии стал его последователь Хайнц Кохут  (Heinz Kohut). Согласно его Analysis of the Self (1971), нарциссизм – это либидинозное дополнение к эгоизму инстинкта самосохранения, тогда как христианская культура превозносит альтруизм и заботу о других, осуждая эгоизм и заботу о собственной личности. Преодоление лицемерного отношения к нарциссизму так же необходимо сегодня, как в свое время преодоление сексуального лицемерия, провозглашенное Фрейдом. Следует не отрицать желание личности блистать, а понять его законность.

В СССР соборно-христианские запреты подменялись официальным коллективизмом, но продолжали господствовать. Моральной цензуре нарциссическое начало подвергалось даже в такой естественной сфере его действия, как поэтическое творчество.

Интересный пример преодоления этой цензуры – в очерке о Шопене Б. Пастернака (1945), который умел, трудясь заодно с правопорядком, по возможности не отступаться от лица. Творчество Шопена, писал Пастернак, «всегда биографично не из эгоцентризма, а потому что, подобно остальным великим реалистам, он смотрел на свою жизнь как на орудие познания всякой жизни на свете и вел именно этот расточительно-личный и нерасчетливо-одинокий род существования».

Нарциссическая сосредоточенность Шопена на себе и своей биографии предстает приемлемой благодаря отклонению напрашивающихся упреков в эгоцентризме, выдаче ему охранного ярлыка реализма, демократизирующему приравниванию его жизни ко всем человеческим жизням и, наконец, эффектному, почти каламбурному образу расточительно-личной нерасчетливости – как бы прямой противоположности нарциссизма.

Скрыто нарциссична, по сути дела, и вся поэзия Пастернака. С одной стороны (по известной формулировке Романа Якобсона), его лирический субъект как бы все время заслоняется окружающим, а с другой – окружающее предстает системой проекций этого субъекта. Впрочем, бывает, что «я» откровенно ставится в самый центр внимания. Чего стоят вот эти строчки из «Душной ночи»: «... У плетня/ Меж мокрых веток с ветром бледным/ Шел спор. Я замер. Про меня!» Но обычно самолюбование не прочитывается благодаря покрову фирменного пастернаковского косноязычия, а иной раз и маскировке под нарочитую скромность.

В этом, конечно, играет роль христианский слой пастернаковского мироощущения. В масштабе же русской культуры в целом к таким околичностям предрасполагает сама нехватка соответствующей лексики. И это – несмотря на мощный всплеск нарциссизма в эпоху Серебряного века, особенно у футуристов, от которых сознательно отталкивается Пастернак. Иными словами, предлагаемой Кохутом реабилитации нарциссизма препятствует один из самых консервативных социальных институтов – язык. Так сказать, институт русского языка.

Красноречиво отсутствует в русском словаре аналог английского privacy, выражающего идею уединенной неприкосновенности англосакса в его доме, т. е. в его крепости. Лишь недавно появился некий эквивалент для identity – высокопарно-абстрактная идентичность. Еще хуже с осмыслением по-русски английского self.

В литературе по психологии, в частности в переводах Кохута, применяется неуклюже-многозначительная самость. Она подходит для обозначения некой абстракции, а не конкретного субъекта. В английском самости соответствует не self, а selfhood. Self же – вполне простецкое слово из, как говорится по-английски, четырех букв - подобно таким уважающим себя базовым лексемам, как life, love, fuck, cock, cunt, shit и т. п.

Словарная статья SELF в англо-русских словарях поражает обилием приблизительных соответствий: «свое "я"», «совокупность свойств (человека)», «сам человек», «бытие самим собой», «душа», «сущность», «личность, субъект», «я», «индивид как объект своего сознания», «эгоизм, собственные эгоистические интересы». За пестротой переводных эквивалентов теряется понимание того, что self – это местоимение, подобное русским «сам» и «себя», но осмысленное как существительное, то есть как объективированный предмет рассмотрения.

Что делать? Заимствовать? Но тогда, конечно, в суровой форме «селф», а не «сельф» (как у экзотических «гвельф», «шельф» и «эльф»). Правда, все равно получится мужской род: мой селф, твой сельф. Предпочтительнее женский – по аналогии с личностью, идентичностью, совестью, а еще лучше средний – типа мое «я», лирическое «мы», наше все, твое эго, альтер эго, супер-эго.

Однако мутации в средний род мешает русская морфология, требующая окончаний на -о или -е; фрейдистскому либидо с этим повезло, а селфу – нет, не писать же селфо. С женской ипостасью легче: достаточно добавить мягкий знак на конце по образцу таких почтенных вещей, как песнь, казнь, жизнь, смерть и заимствованная верфь! Итак – моя (твоя) селфь? Психология селфи? Или проще – моя (твоя) селфа? У него проблемы с целостностью селфы? Пока что режет слух, но все, как известно, решает узус.

Но можно держаться и чисто русского корнеслова. Самость мы отвергли за чрезмерные претензии, но почему бы не попробовать «самь» или «себь»? Моя (твоя) самь (себь)? Проблемы постсоветской сами (себи)? Или, на худой конец, личнь? Кстати, среди русских слов, которые в разное время вышли из употребления, были древние «собь» и «собьство».

Тут мы невольно вступаем на хлебниковско-солженицынско-эпштейновскую территорию (ДАР СЛОВА. Проективный лексикон Михаила Эпштейна), с ее смелыми неоархаизмами типа «ярь» и «любь», не рекомендуемыми лицам до 18 лет. Но поражает игнорирование проблемы self. Есть там, правда, выпуск, посвященный теме «речевого эгоизма» – словам «осебейщик», «осебейщица», «осебейщина», увы, трактующим проблему в традиционно пренебрежительном ключе.

Блистает бесселфьем и могучий репертуар русского мата, способного высказать все, о чем болит душа россиянина. Проявления нарциссической энергии тут, если и замечаются, то априори осуждаются – негативными коннотациями слов типа «выебываться» и «пиздеть».

Плохо дело. Консервативный язык. Консервативное сознание. Консервативное подсознание (мат). Консервативное новаторство. Срочно требуется селф-промоушн.