Рыбный день

Апрель в большинстве стран Европы начинается с фарса. В России — первоапрельской шуткой, у французов — апрельской рыбой. Бумажную рыбу вешают на спину жертве, и она (жертва) так и ходит с ней целый день на радость окружающим. Весь месяц прошел под знаком этой рыбины. То ли фарс-, то ли форс-мажорные обстоятельства... В начале апреля работники фабрики 3М заперли в кабинете своего генерального директора в знак протеста против увольнений. Испуганные политики стали выступать с оправданиями этого метода защиты трудящимися своих прав. Мол, а что остается делать бедному работяге?.. Обрадовавшись, что они нашли поддержку не только в своих кругах, но и у политической элиты, работяги стали отлавливать начальников и сажать их под замок: пусть выслушают наш гнев! Рассерженный президент республики согласился принять делегацию возмущенного разума, подчеркнув при этом, что осуждает насильственные методы. «Ах, он еще и осуждает! — закричал возмущенный разум. — Ну так мы тогда к нему не пойдем».

В результате сообщения об отлове работодателей стали столь же частыми, как рекламные паузы на телевидении. Прогрессивно мыслящая элита не видит в этом ничего, кроме отчаяния простых граждан. Ведь никому еще зубов не выбили! Правда, когда раскачивали такси Франсуа-Анри Пино и кричали: «А ну выйди! Надо поговорить», я подумала, что первые зубы сейчас полетят. Пока, к счастью, побили только машину. А я про себя отметила, что богач Пино ехал не в лимузине с шофером, а в такси, как простой ситуайен. Но в эти подробности сейчас уже никто не вникает, все захвачены следующим скандалом.

***

Его инициатором стала женщина, которой я искренне восхищаюсь уже много лет. Ее зовут Ева Жоли. Она судья. И ненавидят ее, по-моему, все французы: правые и левые, артисты и бухгалтеры. Она была первой и, наверное, последней женщиной, замахнувшейся на сильных мира сего. Замахнувшейся и сразившей наповал. Кому-то пришлось заплатить огромные штрафы, кто-то пожертвовал карьерой и репутацией, а кто-то до сих пор мотает срок. Среди ее жертв нефтяная компания Elf Aquitaine, министр и предприниматель Бернар Тапи, банк Credit Lyonnais, министр иностранных дел Ролан Дюма и его любовница Кристин Девье-Жонкур. Много еще разного важного народу прошло через бюро знаменитой судьи. Как кегли, полетели головы этих граждан от шара Евы Прекрасной (Жоли — «красивая» в переводе с французского). Ее называли истеричкой и психически больной, на нее устраивались покушения, ее муж пытался покончить с собой, но она шла по прямой, сметая со своего пути мусор коррупции. Наведя хотя бы видимость порядка во Франции, она отправилась в Исландию — возвращать сто миллиардов долларов, улетучившихся из этой разорившейся страны в первые месяцы глобального кризиса. «Ты с ума сошла! Тебе надоело жить!» — возмущались близкие.

В свои шестьдесят пять Ева счастлива, что может свой опыт войны с французскими политиками посвятить борьбе с мировой коррупцией. Мало ей покушений. Как апрельский гром, прогремела ее первая книга «Обыкновенные герои». Ева решила поделиться с общественностью методами своей работы. Она не верит ни одному органу власти. Коррумпированы совершенно все, считает она. На все крупные организации у Евы есть компромат. Теперь Ева решила стать депутатом Европарламента и начала свою предвыборную кампанию. Да здравствует Ева!

***

Еще одним апрельским скандалом стал выход книги Клары Рохас. Она была правой рукой, руководителем предвыборной кампании и просто подругой Ингрид Бетанкур — знаменитой французской заложницы. Прошлым летом французы провели у телевизора все каникулы, ожидая развязки трагикомедии, разыгранной Саркози, назвавшим освобождение Ингрид приоритетом своей внешней политики. Он несколько раз посылал за ней в Колумбию военно-транспортные самолеты, уверяя, что договорился с террористами, но самолеты возвращались домой пустыми. Когда партизанская группировка ФАРК все же освободила Ингрид, Франция встречала ее цветами и слезами счастья.

Потом в Америке вышла книга, в которой два товарища француженки по несчастью рассказали, что национальная героиня была редкой эгоисткой. Американцам тогда не поверили. И вот самая верная ее соратница обрушила на Париж свой монолог о годах, проведенных ею в совместном заточении с кандидатом в президенты Колумбии. Город погрузился в неловкое молчание. В книге приводится много душераздирающих подробностей: и то, как Бетанкур захватила выданное в коллективное пользование всем заложникам радио, и как забирала себе все книги, и даже отнимала у заключенных еду. Однажды, вспоминает Рохас, женщинам разрешили написать письма близким. На двоих им выдали только один лист бумаги. Получив послание от Ингрид, ее семья не посчитала нужным ни передать его семье Рохас, ни сообщить о самом его факте получения. Видимо, эгоизм — семейная особенность Бетанкуров. Колумбийцы даже уговаривали Ингрид быть помягче с товарищами. Что тут скажешь? Выводы из книги Рохас делать опасно. Хотелось бы дождаться хоть какого-то ответа Бетанкур. Символично, что эти разоблачения недавней героини снова пришлись на время апрельских баталий.

В их нервный контекст удачно вписалась фотовыставка «Споры», ставшая, на мой взгляд, одним из главных культурных событий Парижа прошедшего месяца. Восемь десятков фотографий и более ста тысяч посетителей. О «Спорах» говорят все, но так и должно быть. Каждая фотография (а представлены снимки, сделанные за все время существования фотографии) когда-то становилась предметом самой серьезной дискуссии, потому все они и были отобраны.

На них есть холокост и изнасилованные во время львовских погромов женщины, отрезанные головы испанских солдат и последние мгновения жизни Бисмарка. Тут же висят «Христос в моче и крови» Серрано, зоофильский портрет Анджелины Джоли Лашапеля, автопортрет Роберта Мэпплторпа с плетью, засунутой в анальное отверстие по самое не хочу. Что рядом с этим делает снимок агонии колумбийской девочки Омайры, снятой Франком Фурнье, которую не смогла спасти ни одна Армия спасения в мире?

Я никогда не плакала в кино и тем более на выставках. Но над фотографией Кевина Картера зарыдала в голос. «Гриф, ожидающий смерти ребенка» — так она называется. Когда в 1995 году южноафриканец Картер уезжал в Судан на съемки, он был уже одним из самых опытных фотографов в мире. Он хорошо знал свой континент и привык работать в условиях войны. В Судане он делает серию репортажей о гражданской войне и о голоде, который наступил, когда правительство отказалось от международной помощи. Он снимает измученных, умирающих от голода людей. И вот его взгляд падает на голую девочку. Ей едва исполнилось два, она ползет по пыли, не в состоянии поднять головы. За ней не отставая следует гриф. Он терпеливо ждет, когда девочка испустит последний вздох. Картер начинает фотографировать, понимая, что снимок станет символом страшной войны. Потом он встает, отгоняет стервятника и что есть сил бежит прочь. Он пробежал много километров, упал на землю и разрыдался. Фотография была опубликована в The New York Times. Она действительно cтала символом. После публикации редакцию забрасывают письмами. Все хотят знать, что стало с девочкой. Редакция публикует сообщение, что фотограф не знает, выжила ли девочка.

С этого момента жизнь Картера пошла наперекосяк. Стали задавать вопросы, почему же он не помог ребенку. Картер получает Пулитцеровскую премию за свой снимок. Через два месяца после церемонии награждения он покончил с собой, поставив своей смертью вопрос всем ремесленникам от фотографии: где граница между профессиональным долгом и долгом моральным? Выставка, напомню, называется «Споры», а спор суть сомнение. Значит, под сомнение ставятся все представленные фотографии.

Если вдуматься, вся наша жизнь и есть этот бесконечный спор с самим собой, с нашей совестью, с нашим прошлым. Спор, который не прерывается даже на священное для всех французов время dejeuner или летних вакаций. Впрочем, наверное, это тема для следующего парижского обзора.