Чарити

Рассказ написан специально для «Сноб».

Я залетела сюда, в это сообщество чужеземцев, случайно, на полтора дня с двумя ночевками, потому что когда-то я проездом завтракала здесь же, в этом краю, со Стеллой и моими знаменитыми друзьями.

Стелла обитает в Чарити зимами, живет при художнике Дионисии, который тоже сюда переезжает на полгода. Стелла знает меня просто как Беттину, она не в курсе, что это мой псевдоним, что я известна в некоторых тесных кругах как трансмишер.

Трансмишер, поясняю, от слова «трансмиссия».

Я никого не могу с собой брать в свои трансы, то есть переброски и перемещения, так можно выразиться. Поэтому я всегда одна и без денег. Мой трансмишинг не приносит мне доходов. Конечно, я могла бы работать секретным курьером по маршруту Садовое кольцо–сейфы Швейцарии, а также под заказ похищать мелкие объекты с выставок и из сейфов. Но это означало бы для меня потерять свободу.

В нашем малом кружке трансмишеров двое уже посидели за решеткой, перемещаясь только в строго заданном направлении с посылочками, поскольку у хозяев под прицелом находились также семьи несчастных.

В порядке информации: мы не можем, никто из нас не может переносить в момент транса ничего тяжелее двух килограммов.

Это важно для рассказа о том событии, которое произошло на следующий же день.

Что я для посторонних – нечто странное, всегда приветливое, легко одетое, говорящее на многих языках свободно. Боящееся полиции. Не допускающее флирта. Внешность любая по желанию. Иногда я ворую, но очень легкие вещи. Сто каратов, например.

Однажды я дошла до самого дна и, сделав несколько мелких уколов в район ноздрей и бровей плюс загримировавшись под веснушчатую блондинку, померила кольцо с бриллиантом прямо под самой камерой слежения.

Кольцо я обработала уже в Амстердаме в доме графини Кристины Кеникс, художницы, бриллиант покрыла латексом, покрасила изумрудкой под поддельную бирюзу и оставила в сумочке до востребования. Латекс снимается легко. Бриллиант был продан при помощи Кристины ее жадной подруге по легенде «Зено срочно хочет "Бентли"».

Мои снимки уже лежат в Интерполе, только даты и время в них совпадают, поэтому аналитики знают разных персонажей, которые в промежутке получаса засветились в разных регионах земного шара, и потери при этом составили полмиллиона евро (деньги нужны были для пластической операции на девять персон).

Чаще всего я безвозмездно беру сумки.

Но подруги, богатые дамы из высшего света, верят в то, что я Беттина фон Аним и что я избегаю репортеров. Тем не менее на вернисажах в фонде Пегги Гуггенхайм, во всех операх мира, на кинофестивалях в Ницце и Венеции, всюду мои светские друзья со мной встречаются, в том числе даже на охраняемых яхтах среди модного сброда. Беттина фон Аним.

Но сейчас круг слегка замкнулся, создалась необходимость лечь на дно. Меня искали хозяева сбежавших трансмишеров. Те двое исчезли из-за решетки, пропали и их семьи. Это была тщательно спланированная акция нашего товарищества. Вообще-то наша цель – разоблачения, вброс в СМИ компры, взятой на самых высоких уровнях, тем самым попытка влиять на общественное мнение. Но тут дело было только в том, чтобы справить девять поддельных документов. Само похищение прошло гладко. А уж искать семьи в Бразилии, Южной Африке или в Тель-Авиве прежним хозяевам было не под силу. Тем более что беглые прошли через руки пластических хирургов, причем в разных клиниках мира. Ведь каждый такой мастерюга способен производить только клоны, отсюда отряды похожих красавиц, передающих имена и телефоны врачей из рук в руки.

Но у хозяев беглых трансмишеров оказался список членов нашей группы, нечего было надеяться на молчание узников. Под пыткой можно не выдать, но когда угрожают при тебе пытать твоих детей...

Правда, там были только клички и имена. Фамилий друг друга мы не знаем.

Однако после пластической операции оба «наших» лишились возможности мгновенно перемещаться в пространстве.

Поэтому для нас, остальных, отменялся такой вариант, как смена лица. То же произошло бы (нас пре­ду­преж­дал учитель), если бы мы взяли в транс груз больше двух килограммов.

Иногда, говорил он, очень нужно. Но нельзя! Я повторяла это себе в тот момент на пляже. Нельзя. Нельзя.

Маленькое тельце в прибое. Но нельзя.

Они, наши враги, перетрясли все фотоархивы светских репортеров, попавшие в интернет, изучили видео­съем­ку залов, где я не могла не появляться: отсутствовать – значит не быть в кругу избранных.

Совпадение скелетов и черепов разных лиц – вот что их занимало. Еще бы, лишиться таких доходов!

Один наш трансмишировал к ним в офис вовремя, после того, как они провели сверку изображений, накладывая их друг на друга, но их срочно вызвал шеф в другое здание (он никого не вызывал, кстати). Наш человек быстро стер мои данные и ввел из Сети в их базу данных рентгеновские снимки пациентов хирургических отделений (черепа с чудовищными патологиями, кстати). Маленькая месть.

Свои меня предупредили, чтобы я не появлялась в дружественных домах. Нигде в мире.

Бывшие хозяева тоже пока затаились. Они оказались бессильны без наших двух трансмишеров. Привыкли все получать бесплатно и мгновенно. Как у них чесались руки, в которых было пусто! Их далеко идущие планы свернулись, как кислое молоко. Отсюда произошли две незапланированные разноцветные революции, замена одного президента на двойника и мировой кризис.

 

Так вот, Стелле мои побочные ­друзья сообщили по интернету, что я приеду в Чарити и что мне нужна квартира на две ночи. Стелла дала свой адрес.

Очутившись на жаркой, пыльной улице, я купила в придорожной лавчонке чемодан, купальник, легкую юбку, шлепки и оказалась при багаже.

Я действительно прилетела из Индии, из аюрведического санатория, где провела три недели в массажах, йоге и чистке организма ценой в полтысячи евро за сутки (на самом деле я там находилась недолго и прибыла оттуда не в аэропорт, а высадилась на ближней улочке).

Стелла встретила меня у порога.

Со Стеллой вышел ее бойфренд Дионисий, художник. Меня провели через закоулки старого запущенного дома на пространную веранду, которая выходила прямиком к пляжу и океану.

Надо всем этим висело уже покрасневшее светило.

– Ну, у вас тут рай, – похвалила я.

– Рай, – откликнулась Стелла печально.

Дионисий был польщен. Какая-никакая аура меня всегда окутывала. Моими комплиментами гордились.

Я всегда знала цену всему, инстинктивно. Но повадки эксперта, нажи­вающегося на неофициальных сертификатах, то есть устных, без следов (это не Кандинский, не-не-не), мне претили.

Проще говоря, иногда меня просто физически тошнило от опасности. Это было то, чем нас снабдил погибший учитель: резкое ощущение несвободы, неудобства в случае угрозы. До рвотных позывов.

Собственно, если бы не события последних дней, я бы уже жила по крайней мере безбедно. Надо только было оказаться в некотором месте в определенный момент заранее. Покупатель уже готов был ехать со мной смотреть искомую вещь днем позже.

Цена вопроса составляла четверть миллиона – моя доля.

Но меня затошнило.

То есть не было ли это подставой, вот в чем вопрос.

Они уже, возможно, просекли некоторую закономерность: предпродажа фальшака сопровождалась каким-то мгновенным видением. Чья-то фигура возникала, которую в виде тени фиксировали камеры слежения. После чего начинался громкий, безобразный скандал.

Галерейщики наняли людей.

Теперь я была далеко от всех, сидела в кресле, пила чай.

Внимание! Послышались голоса.

На входе в рекламных позах стояли три блондинки.

Возраст их прочитывался тут же, род занятий тоже. Все у них уже было.

Разговор велся о том, что они в шоке. Произошло просто адское шоу. Они поехали на пати, и не к четырем, а специально к пяти, попозже. И все равно там никого еще не было, а к ним сразу подошли двое и так сказали: девочки, что, приехали работать, будете нам отстегивать половину.

И все с матом.

Девочки им ответили «а ну, без рук» и резко так ушли.

Они, рассказывая это, явно были взбудоражены и польщены: их, сорокалетних, приняли за молодых проституток!

Они прилегли на тахту. Вторая тема была пожестче: власти далекого Гоа приняли негласный законопроект о том, чтобы не давать визы незамужним женщинам моложе сорока пяти.

Вот что теперь местным делать? Многие люди ездили и туда и сюда, страны-то в двух часах воздушного пути. Где Чарити, где Гоа? Дискриминация по гендерной принадлежности? Гаагский суд? Но тут вам не Европа, здесь свои жесткие правила.

Мало того, власти Гоа собирались требовать въезда мужа вместе с женой. То есть тратиться еще фиктивному мужу на билет туда и обратно?

Да, от судеб защиты нет.

Потом эти три грации отчалили. Вот уж действительно они были три грации, хариты, музы: что Чарити делает со своими обитательницами, что! Океан, морской воздух, плавание, загар, фрукты, массажные салоны. И одеты (раздеты) грации были у желтых модельеров (которые купленное в Париже и Лондоне передирают стежок в стежок).

И шла жизнь, особенно после заката: рестораны, звонки, возгласы, встречи, объятия – может, перепадет что-то в роде мимолетной любви, тут это просто. Любовь – искомый конечный продукт, производное всей этой жизни, цель – найти.

Вот Дионисий совершенно случайно нашел свою любовь (я побывала тут на разведке вчера, послушала). Он нашел любовь в интернете и был счастлив как младенец, теперь дайте ему насосаться, приникнуть к груди, а то, что его Али оказалась замужем, Дионисия не волнует: он нашел. Дионисий причем нашел не женщину по переписке – это важно, он нашел певицу своей жизни, нашел ее песни, ее музыку и ее поэзию, и это для никому не известной Али важнее важного: вот он, ценитель. Дионисий написал ей «емелю», получил ответ (а клип Али, снятый ее мужем-продюсером, был размещен там же).

Дионисия сразу пригласили в гости. Оказалось, они обитают рядом, в получасе езды на скутере. Посетил их дом. Был в умилении. Увидел их постель, бросился на нее чуть не рыдая и об этом рассказал Стелле. А как же, Стелла была его единственной родной душой на всем побережье.

Муж-то Али, я знаю, не продюсер. Мне не удалось понять, кто он, а это о многом говорит. То, что он за мной не охотится, еще ничего не значит. Он, видимо, просто чем-то здесь торгует, без рекламы.

Али тоже не певица. Это крыша. У нее ни концертов, ни продаж.

Теперь Стелла пока на перепутье, ей надо снова искать свое, она потратила на Дионисия три года. Ни семьи, ни детей, ни любви. Три года назад она нашла Чарити как спасительную обитель, бросила все, работу, подруг и свою неудачную любовь, служебный роман, покинула и заботливую маму, которая теперь все время шлет отчаянные эсэмэски, что квартиросъемщики съехали и новых не найти (на квартплату почти все тут живут).

А у Дионисия был прекрасный дом с видом на океан и заходящее солнце. И все складывалось так хорошо!

Подруги на родине легко ее забыли и принципиально почти не узнавали, когда она возвращалась по весне. Спрашивать ее им не хотелось, а все ихнее она знала из почты и инета. Стеллу даже не стремились звать, как раньше, в гости. Семейные, заросшие бытом, занятые детьми и мужьями, в тесных квартирах, заваленных книгами и хламом, который нет сил от­сор­ти­ро­вать и выкинуть, они, эти подруги, давно вычеркнули прекрасную Стеллу из списка живущих.

Бывшая любовь, мужчина во цвете лет, когда она зашла на прежнюю работу, стал хорохориться, потягиваться и таращить свой пивной живот, многозначительно поглядывая на остальных. Господи, и это был он?

Стелла стала столь совершенной, что просто не могла найти себе места на родине.

Народ там, дома, вообще считает, что в Чарити одни мертвые. Ведь что есть жизнь? Иметь цель (это самое важное) и ее достигнуть.

Вопрос из Чарити: чего достигать-то?

Туманный ответ: исполнения желаний.

Вопрос из Чарити: а у нас что? У нас ведь полное исполнение желаний! Погода, природа, свобода, дешевка. Деньги есть.

Ответ: знаете, погодные условия не есть главное в развитии человечества. Вот местные ваши при таком раскладе, что и океан, и солнце, и дешевка, кокосы-ананасы, чего они достигли, аборигены? Все ведь в прошлом! Что тут, выросли собственные выдающиеся мастера? Интеллектуалы? Художники, что бы ни иметь в виду под этим словом? Ни архитектуры, ни производств, ни университетов, ни наук. Мелкая торговля. Два этажа как предел. Грязь, салоны тату, подозрительные массажи и педофилия. Телевизоры с сериалами. Да и вас что ни полгода, то высылают на родину. И зацепиться в Чарити не за что – продажа домов иностранцам запрещена.

Вопрос из Чарити: что, так и жить в нищете, тесноте, мокропогодице, снегах и гриппе? Толочься в толпе, в метро, общаться на работе с кем попало? Попадать в эти жуткие больнички? Не знать, с кем потрахаться? Потому что дома негде? Не видеть солнышка, не дышать воздухом?

Ответ: наркоманы вы там.

Вопрос из Чарити: вы же курите сигарету за сигаретой? Пьете водку до блёва? Обжираетесь в гостях – три кило прибавки за вечер? Это же тоже наркота, привыкание. Чем вы лучше?

Ответ: вы для жизни мертвы.

Вопрос из Чарити: вы-то не мертвы?

Это я, как обычно, создаю для себя портрет местности и список проблем ее аборигенов.

Мы поклевали у Дионисия орешков кешью, выпили чаю.

 

Затем было вечернее мероприятие, традиционный закат солнца. Дионисий усадил меня в первый ряд партера. Солнце, красное, улыбающееся, аккуратно, как барышня, опускалось седалищем в море.

Главное тут было – осуществится ли точное попадание в горизонт, то есть ясно ли будет видно, как нижний край светила коснется предела. Тогда свершится тачдаун.

Однако не срослось, горизонт поднял некоторую водную пыль.

Потом мы поехали ужинать в лучший ресторан. Меня принимали по высшему разряду. За все платила Стелла.

Я тоже расплатилась с принимающей стороной своим щебетаньем о том, как я жила в SwaSwara, в цековском санатории (его так окрестил Антон Носик, с которым мы до того ужинали в далеком Гоа). Там, в этом аюрведическом прибежище, жила также Марина Абрамович, ударение на второе «а», знаменитость, которая устраивает перформансы по всему миру, позирует голой для видеоарта, а начала она с того, что бритвой вырезала у себя на животе красную (в полном смысле слова) звезду, из которой полила струйками кровища. Марина иногда месяцами живет за стеклом в каком-нибудь музее, сидит на унитазе и моется на глазах у публики. Люди валом валят на нее посмотреть. И к ней туда стала каждый день приходить какая-то женщина. Потом она начала ей писать записки. Это была знаменитая лесби Сьюзен Зонтаг, мать всей западной культуры, которая вскоре умерла от третьего рака. Маринин следующий проект – в MoMA она будет стоять со змеями в руках на высоте пяти метров по восемь часов в день, а в конце бросит их. Тут я выразила моим новым друзьям сомнение в том, что общество защиты животных позволит мучить змей.

И у Марины ужинают друзья: Бьорк, Мэттью Барни, Лу Рид и та из «Секса в большом городе», которая не лесбиянка и не кривоногая, Ким Кэтролл.

Затем я показала Стелле и Дионисию свое видео, я его сняла на телефон, как мы со всем этим хуралом ужинаем в ресторанчике шиваистского городка поздней ночью, после того, как нам явилась местная достопримечательность в пруду, когда мы спустились по ступеням к этому прохладному черному зеркалу. Там к нам выплыла из темной глубины белая женщина с обширным животом, но без шеи, с головой в виде огромного рта, подождала чего-то и скрылась. Оказывается, мы видели легенду местных ночей, об этой полурыбе говорят, что она питается трупами, тут тонут бесчисленно. Даже на колоннах выбито: не погружаться.

Так прошел наш ужин с Дионисием и Стеллой.

Утром они за мной заехали на такси, и мы отправились... куда? В ресторан завтракать.

Это была чудесная поездка, в открытые окна дул душистый ветер с соломенных полей, видны были далекие горы. Стелла подбородком показала туда: недавно они ездили на двое суток в заброшенный монастырь, в святые места, добираться туда восемнадцать часов в одну сторону, из них шесть часов пешком по горной тропе вверх и потом восемь часов вниз. Обратно труднее!

Но невероятно интересно, что, когда полезли в последнюю отвесную гору, пошел снег! И стемнело быстро! На вершине в разрушенном монастыре, как оказалось, живут только девушка и мальчик двенадцати лет. Они не видятся друг с другом. Едят, что люди им оставят. Воду носят из ручья, он ниже на двести метров. Девушке двадцать семь лет. Оба не говорят на английском. Постоянный холод. Оба монаха, и мальчик, и девушка, обитают в подземельях в разных концах горной вершины и жгут каждый свой костер. У мальчика была вода в консервной банке, он усадил тех, кто дошел, согрел банку на костре и дал им попить горячей воды.

Стелла побрела в другой конец монастыря, заметила в щели огонь. Девушка сидела у костра без воды, явно больная. Ведрышко рядом с огнем валялось пустое.

Стелла мне радостно рассказала, что сходила вниз за водой к источнику, чуть не упала, было скользко, потом согрела воду, покормила хозяйку горы тем, что было взято с собой, печеньем и колбасой.

Девушка поела, закрыла глаза, взяла левую руку Стеллы и что-то стала бормотать. Лапки у нее были холодные, мягкие и черные, как у обезьянки. Она держала их на пульсе. Неожиданно Стелле стало очень жарко, как от теплового удара. И вроде бы монахиня ей как-то сообщила (чуть ли не во сне), что это тепло дает большую силу и ее можно передать кому нужно, надо только взять теперь Стеллу за левую руку в районе пульса. Я не шелохнулась в тот момент.

Она сказала, что возвращалась из монастыря чуть ли не на крыльях.

Тут и пришло известие обо мне, которое она восприняла как начало другого будущего. Почему-то она на меня надеялась.

 

Мы уселись в пляжном ресторане, и к нам подгребли еще двое. Собственно, создавалась обычная для Чарити ситуация, компания разнородных пар, сцепленная, как пазл, разнородными боками: один знает этих, другой – тех, и эти двое всех соединяют, и спасибо. Светская жизнь, то есть.

Дионисий познакомил меня с пришедшими, с рок-музыкантом и его женой. Я так подробно рассказываю о них, потому что они все стали позже свидетелями одного довольно важного для меня события.

Женой этого музыканта была очень спокойная оторва, мощная, как кариатида, буддистка Тами, которая прошла огни и воды, ничего не боялась и ничему не удивлялась. Ее сила была не творческая, не создающая, не нервная и не постоянная, неприятная для окружающих, эгоцентрическая, занятая только собой. Ее сила была позитивной, доброжелательной и равнодушной. Она себя никому не навязывала и мало о себе говорила. Около этой могучей женщины хотелось пригреться, встать под ее защиту. Видимо, это было в ней генетически заложено. Но довольно глубоко, не проявляясь ничем, даже в дальнейшем, при развитии тех страшных событий.

Потом мы стронулись и пошли куда-то за пять километров в другое кафе. К нам присоединилась еще одна пара, та самая Али, новая любовь Дионисия, и ее безымянный муж, загорелый до сиреневого цвета, с блестящей головой и выпуклыми лиловыми глазами, которые он безуспешно прикрывал веками. Дионисий не отходил от Али, они следовали впереди, муж Али отстал, вел переговоры по телефону, мы кучковались втроем посередке: Тами, Стелла и я. Музыкант вообще куда-то делся.

Солнце висело еще высоко, океан накатывал мощные волны, в воде виднелись точки, головы пловцов. Было не слишком жарко. Над нами пролетел вертолет. Не за мной ли? Я могла ожидать чего угодно. К примеру, звонка по мобильнику и пули в голову через три секунды после ответного нажатия кнопки. Нет, я им нужна живая.

Дионисий впереди так и приплясывал рядом с Али. Как-то странно он подпрыгивал, сгибался, размахивал руками: убалтывал.

Стелла заметила:

– Он ведь больной, у него проблемы с позвоночником.

Я видела только, что он то припадает к Али, то клонится в сторону.

Мы шли к месту моей предполагаемой гражданской казни, неумолимо приближалась судьба. Вертолет вернулся, пролетел низко над головами.

С него, видимо, велась аэросъемка. Там, вдали, может быть, сверяли видео с полученными изображениями. ­Йохан­нес­бург? Москва? Интерпол?

Как это бывает, вертолет садится, из него выпрыгивают люди в мундирах, подхватывают человека под руки, все.

Но уже впереди было кафе, Али и Дионисий поднимались по лестнице к навесу.

Там, под сенью пальм и крыш, я буду частично в безопасности. Оттуда можно незаметно исчезнуть, якобы получив по телефону известие и извинившись. Только ведь вопрос куда. Где найти то неизвестное им место, в котором я никогда не была и где можно спрятаться?

Вертолет улетел. Мало ли какие дела у местных пограничников. Тут вон торговцы белой смертью работают почти открыто.

Я спросила:

– Пограничники?

Стелла в ответ почему-то стала рассказывать, что был случай недавно: сюда, в Чарити, завеялась мамаша с семью детьми, молодая такая мать-путешественница, принципиальная странница. Старшей ее дочери было шестнадцать лет, и ей так понравилось в Чарити, что она решила тут остаться с новыми местными друзьями. Вся пошла в мать, у той к тридцати двум вон сколько детей. Ну что, мамаша уехала с шестью младшими, девочка осталась. Ее нашли утром на пляже мертвую и изнасилованную. Медики сказали, передоз. Диагноз и вердикт. Никто не сел. Но все знали, в каком кафе она сидела в ту ночь и кто ее угощал кокаином, и откуда были те, кто ее, уже умершую, волок на пляж.

Мамаша с шестью детьми прибыла на опознание и опять уехала, снова на сносях.

Это Чарити. Это свобода. Это тач­даун для всех.

Мы забрались по ступенькам в рес­торан, чтобы как раз наблюдать свер­ху этот тачдаун.

Оказалось, что данное заведение, в котором мы осели, оно для родителей с детьми. Тут имелись низенькие качели, в спутанной соломе, которая здесь изображала траву, валялись кубики.

Родители пребывали в большой беседке за огромным низким столом, в подушках. Дети паслись поодаль. Их было четверо. Одна девочка, совсем маленькая, одетая только в памперсы и платочек, орала, стоя перед павильоном. Просто стояла и рыдала. Родители вели себя достойно, сидели не шелохнувшись, ни намеком не позволяя понять, кому из этих людей за столом девочка плачет. Видимо, здесь было принято воспитывать детей ровно, без паники, не вмешиваясь.

В стороне, за столиком, немолодая пара, наоборот, то и дело вскакивала. Им работы хватало. Их дети, трехлетние по виду близнецы, проводили время у качелей, где находилась еще одна девочка, совсем голая, в панамке, двух лет. Она не издавала ни звука. Видимо, пока что не говорила. Старший близнец, рыжий и кудрявый, занят был тем, что не допускал голую к качелям. Младший, беленький, рылся в песке, что-то строил из кубиков. Родители рыжего срывались с  лавки каждый раз, когда он отталкивал девочку, и уводили его. Тогда девочка с трудом карабкалась на качели. Рыжий как можно скорее вырывался от папы с мамой, кидался к качелям и сбрасывал врага в песок. Девочка, упорный ребенок, не плакала, поднималась и выжидала. Она была тут изгой, ничья.

Мы со Стеллой потягивали сок. Дионисий и Тами в креслах пили спиртное. Али сидела рядом с ними в гамаке лицом к солнцу. Спокойствие, безразличие, нирвана.

Так. А где же родители голой девочки, которую все время бьют? Ни она ни к кому не подбегала, ни на нее никто не смотрел.

Спиной к качелям сидела за столиком плотная молодуха, смуглая, чернявая, в коротком платье и босоножках на высоком каблуке. Она пила и ела, ни на что не глядя. Демонстративно так и слегка с претензией.

Один только раз голенькая подошла и прислонилась к ней, но мамаша, вот она, не шевельнулась.

Видимо, она тоже придерживалась той точки зрения, что ребенок должен сам осваивать этот мир. Или ей все надоело.

Она ела и ела, перемалывая челюстями мясо, запивала это дело пивом и неохотно поднимала свои черные глаза на окружающий мир.

Такой принцип защиты своей территории, свободной от детей. Иначе зачем люди сюда пришли?

Но океан, вот в чем дело, океан гремел в нескольких десятках метров отсюда, лизал песок своими жадными языками, если говорить правду. Лизал пустой песок в надежде на добычу.

Девочка, опять сброшенная бешеным рыжиком с качелей, поднялась, огляделась, нагнулась и вдруг подобрала веревочку.

Потянула за нее – из соломы выехал кусок синего пластика. Игрушка!

Рыжий пока что ожесточенно болтался на качелях, закрепляя свою победу. Скоро ему надоест, тогда жди драки.

У детей так: валяется что – пусть валяется. Но стоит кому-нибудь это присвоить, как у остальных пробуждается инстинкт охоты.

Поэтому девочка побежала, волоча кусок пластика за собой. Она ринулась к океану.

Теперь я поняла, что это был не просто бесполезный предмет. Внимание: это был продолговатый плотик. На нем, видимо, взрослые катали детишек в океане. Потому там и была веревочка.

Девочка, может быть, вспомнила предназначение этого предмета. Скорее всего, кто-то ее водил с собой поплавать. И, пока близнецы не отобрали, она поволокла плотик к воде, защищая свою добычу.

Ее мать сидела рядом с нами наверху, профилем к линии прибоя, и лениво работала челюстями, прихлебывая из кружки пиво.

Она явственно отдыхала тут, пришла, то есть, побыть на воле. С ребенком ты всегда на привязи. Понятно же.

Здесь, на этом клочке земли, царила свобода, провозглашенная свобода родителей.

Я спрашивала себя, кто я такая, чтобы вмешиваться в чужую жизнь (или смерть). Это не принято в западном мире.

Да и не будешь стоять с палкой над этой мамашей. Рано или поздно это произойдет, если не смотреть за ребенком. Именно «смотреть за», следить глазами.

Девочка будет от нее сбегать всегда. Есть такие дети, группа риска. Немножко подрастет, уйдет окончательно, как та несчастная, которую нашли на пляже.

Наша компания сидела лицом к океану, но вряд ли они станут вмешиваться. Ни огромная спокойная кариатида Тами, которая уже выпила свою порцайку и ждет, когда нальют еще, ни Али, к которой поднимается муж, ни Дионисий, наблюдающий с бокалом в руке приближение тачдауна. Только Стелла насторожилась. Но она робкое, совестливое существо, и она не станет нарушать границы чужой приватной жизни.

Я тоже ни на что не имею права.

Бежать по песку, хватать ребенка, который уже омочил ножки и хлопочет, подтягивая плотик к воде? И куда потом с ним? К матери? А если настойчивая девочка опять побежит вниз, спасая свое добро от рыжика?

Молодуха, принципиально не глядя по сторонам, мрачно сидела над десертом.

А внизу, в полосе прибоя, приплясывал лицом к океану невысокий парень в роскошных дредах. Он только что кинул партнеру, находящемуся в воде, пластиковую тарелочку и ждал.

И он стоял профилем к нам, спиной к девочке, как-то так это выглядело. То ли заходящее солнце слепило ему глаза.

Девочка уже завела в воду плотик.

Издали набегала огромная волна.

Но я не могу взять в транс больше двух килограммов! Нельзя!

Я набрала сигнал SOS по шести адресам.

Волна накрыла ребенка.

Всплеск, девочку вознесло в позе эмбриона, мелькнул притянутый к груди подбородок, поджатые ножки, скрюченная рука, в стекловидной пасти океана исчезла мокрая макушка, напоследок мотнулся кусок синего пластика. Все. Закрутило, закачало панамку.

Колонна, Стекло, Сердце, Очки, Генетик, Скорая – мои адресаты.

Перед тем как исчезнуть из кафе, я все-таки пожала левую руку Стеллы, прикоснувшись к ее пульсу.

И тут же ощутила сильнейший теп­ловой удар.

Девочка, как оказалось, весила шестнадцать килограммов.

Тот лишний вес я взяла на себя благодаря полученной силе. Я смогла оценить дар монахини.

Мы всемером подняли девочку с глубины на берег, Скорая применил искусственное дыхание, сделал непрямой массаж сердца, отсосал ртом воду из бронхов.

Мы перецеловались, потом они ­ушли в транс.

Я стояла с живым ребенком на руках.

Никто наверху ничего не видел, ни извлечения из воды, ни откачивания, всей этой долгой получасовой процедуры. Наше время отличается от времени жизни.

Но все видели, что я держу чужого ребенка.

Девочка глухо кашляла, терла глазки. Не плакала. Не приучена.

Идиотское положение.

Парень в дредах, который в очередной раз готовился кинуть тарелочку, размахнулся, развернулся и увидел меня. И тут же, не отвлекаясь, ловко бросил тарелочку партнеру.

Я стояла. Куда мне было ее девать? Нести наверх? Все оттуда, небось, смотрят на меня с легким неодобрением. Что было плестись за чужим ребенком и караулить его, а тем более демонстративно брать на руки? Как бы осуждая.

Затем парень поймал тарелку, аккуратно положил ее на песок и со словами «Thank you» взял у меня девочку и понес наверх.

Плотик бил по его ногам: веревочка как была зажата в детском кулаке, так там и осталась.

Я пошла следом.

Наверху, в кафе, меня с огромным приветом уже ждет чернявая мамаша.

Причина ее поведения теперь была понятна: она следила за ребенком наверху, отец же (дреды) должен был отвечать за побережье.

Именно поэтому он с таким значительным выражением на лице и полувзглядом наверх сказал свое «Thank you».

Она распределила сферы влияния. Отец обязан тоже принимать участие в воспитании ребенка!

Поэтому она принципиально не полезла вниз.

Он же тоже имел свою территорию свободы и право на игру в тарелочку.

Возможно, между ними уже шла та семейная война, в которой доказательствами чужой неправоты служат чудовищные аргументы вплоть до самоубийств (иногда медеи убивают детей, а как же).

Возможно, эта мать собиралась доказать всему свету, что он никчемный отец. И она бы это доказала на всю оставшуюся жизнь.

Я вернулась к своей честной компании. Они беседовали, как всегда. Они знать ничего не хотели. Им было за меня неудобно. Одна Стелла о чем-то догадалась. Она отошла и принесла мне кофе. Я, однако, была сухая. Мы не оставляем никаких вещдоков и улик. Мы ныряли обнаженными.

Я страшно рисковала, и не только собой. Окажись ребенок на три кило тяжелее, мы бы все сейчас кучковались здесь, на пляже, не будучи в состоянии взлететь, без денег и документов, причем Скорая был в белом халате, а Сердце – вообще в шубе. И все бы остались без какого бы то ни было будущего. Спасибо Стелле и той монахине.

Парень в дредах, принеся девочку и матом выразив свое мнение мамаше, тут же сбежал вниз по ступенькам мимо меня и исчез отсюда от греха подальше.

А вот мамаша предстала передо мной, уперла руки в боки и начала орать. Она никому не позволит, своей матери даже, влезать в ее жизнь. Фака-маза.

Между тем девчонка ее уже, шатаясь, двигалась к океану, волоча за собой плотик, подальше от рыжего ­врага.

Я кивала, кивала.

Ребенок тащился, увязая в песке.

Ну что ж, киты тоже упорно выбрасываются на берег. Мыши вообще миллионами лезут в море.

Все. Я больше ничем не смогу помочь бедной девочке.

Но вот что интересно: народ на веранде и у стойки, все эти обкуренные бородатые пацаны и их пьяноватые девушки, они все вдруг безмолвно начали тянуть шеи, рассматривая эту человеческую песчинку, которую уносило к океану, этого голого, беспомощного человечка, идущего на смерть.

Ни в каком интернете такого не увидишь!

Баба все орала, принципиально не глядя в сторону берега, но она уже тоже что-то почувствовала.

Потому что наступила тишина. Хозяин отключил музыку.

А под навесом, за спиной орущей бабы, некоторые даже достали телефоны и направили их вниз, но с такого расстояния нечего было ловить. Стоп. Покой, невмешательство, нирвана.

А бедная Стелла сидела, чуть не плача, опустив глаза.

Дионисий что-то объяснял Али и ее мужу, показывая на садящееся в море светило, кариатида пила уже какую по счету порцию джина с тоником.

Я только сказала: «Твой ребенок сейчас умрет».

Это вызвало новый поток криков о том, что она не позволит никому указывать, как ей жить.

Но почему-то она все-таки двинулась вниз. Она шла, увязая нелепыми каблуками в песке, – вырядилась зачем-то в будний день, – и орала, теперь уже дочери.

Судя по ее спине и протянутым рукам, можно было подумать, что она рыдает.

Девочка стояла уже в воде и подтягивала к себе плотик.

Все в природе замерло. Море лежало шелковое, мелкая рябь колыхалась вокруг ребенка.

Дитя плюхнулось на плотик. Плотик сел на мель.

Веранда начала облегченно смеяться. Мы со Стеллой тоже. Кариатида хмыкнула.

Да! Все давно следили за развитием событий.

Мамаша вернулась с девочкой на руках. За ними полз, как живой, плотик. Уж что маленький человечек имел на свете, за это он и держался, за веревочку.

Грянула обычная похабная музыка, но все восприняли ее с благодар­ностью, зашевелились, оживились, посыпались заказы, забегал официант.

А мы сидели лицом к закату, тачдаун опять не удался, марево все скрыло.

Но не было в обозримом пространстве более заботливой матери, чем наша чернавка, она одела своего детеныша, она катала его на качелях, а рыжего, который кинулся с кулаками защищать свою собственность, застыдившиеся родители мигом подхватили и увели и больше не отпускали.

Мамаша так и носила свою дочь до темноты, потом села за стол ее кормить.

Мы со Стеллой тайно улыбались как заговорщики.

Али и ее муж растворились еще раньше, так ничего никому не сообщив о себе, но, видимо, сделав свое дело.

А позже все сели на большой веранде на втором этаже в квартире кариатиды. Мы были как бы персонажи некоей местной светской хроники, хотя и не нужные никакой прессе.

– Закинемся? – сказала Кариатида.

И вот тут наконец и Дионисий получил свою порцию счастья. Видно было, что оно ему в конце концов привалило, что ему стало хорошо, и он, не в силах сдерживаться, буквально подскочил со стула и начал приплясывать. Лицо его сморщилось, пошло лучами радости от глаз и носа, руки выделывали движения, как бы обхватывая шары. Потом счастье кончилось, и Дионисий, скрюченный, сел у стены на корточках. Надо было добавлять, а ему больше не предложили.

 День прошел. назавтра мне надо было уходить.

Что ж, я решила. Та гора и тот монастырь, где живут в развалинах мальчик и девушка. Они-то туда ушли по каким-то своим причинам?

Пора к ним.

Тепловой удар, спасибо доброй Стелле, был передан мне недаром.С