Размышления о славе

Written by Stephen Fry. For more articles by Stephen Fry, visit www.stephenfry.com

"Пусть слава, за которой все стремятся,В надгробных надписях для нас живет"

Цитата, послужившая зачином, столь неизгладимо оттиснута у меня в памяти, что проверять ее по книге необязательно: это первые строки «Бесплодных усилий любви». Когда без малого тридцать лет назад, в университете, я участвовал в постановке «Усилий», Хью Лори, игравший короля Наварры, не мог выговорить этих строк без хохота: взглянет на Пола Шлезингера, который играл Бирона, и неудержимо раскалывается, как это называется в театре. На подмостках такое случается: бессознательная реакция вроде (почти) безвредной аллергии, необъяснимая и непредсказуемая. Для Хью Лори аллергеном был Пол Шлезингер, причем довольно сильным. Наш многострадальный режиссер, Бриджид Лармур, в итоге заставила всю королевскую свиту произносить начальный монолог нараспев, наподобие гимна или клятвы, – заглушать хиханьки. Ныне Бриджид Лармур – художественный руководитель Уотфордского театра, Пол Шлезингер возглавляет отдел развлекательных программ на радио Би-би-си, а Хью Лори канул в безвестность. Так-то коловращение времени несет с собой возмездие. Кстати, я играл Дона Армадо – того самого шекспировского персонажа, который в списке действующих лиц характеризуется ярче всех: «Дон Армадо, чудак-испанец». Правда, мой Дон Армадо был чудак-мексиканец, поскольку... но это уже совсем другая история.

Введение

Нижеследующий текст вам лучше читать, вжившись в образ знаменитости. Жизненный успех сильно зависит от умения поставить себя на место другого: вообразить себя принцем или нищим, самодержцем или самодуром, губернатором или губошлепом, невзирая на свои ученые степени, статус или уважение окружающих. Итак, вместо созерцания славы со стороны, посильного для всех нас (как-никак знаменитыми рождаются только в королевской семье), попытайтесь-ка увидеть ее изнутри.

Слава. На ней помешана вся страна, если не вся планета, но говорить о славе мы стесняемся. Слава – одна из тех гипотетически вожделенных черт характера... стоп, что я говорю... это не черта характера. Слава не чета храбрости, милосердию, доброте, мужеству, красоте или терпению; не чета она, кстати говоря, и лени, бесчестности, жадности или жестокости. Слава уникальна тем, что она крайне зависима от обстоятельств... ага, это я и хотел сказать. Если ты великодушен, силен или мудр, ты великодушен, силен или мудр, в каком бы уголке земли ты в этот день ни находился. Перебравшись на другой конец континента, ты автоматически не станешь мелочным, хилым и тупоумным. Зато знаменитости часто становятся совершенно безвестными, стоит им пересечь границы родины. Только мировые знаменитости знамениты повсюду, но их можно по пальцам перечесть. Когда-то уверяли, что Мохаммед Али знаменит настолько, насколько это вообще возможно. То же самое говорили о Чарли Чаплине и Элвисе. А кто знаменит сегодня? Осама бен Ладен? Робби Уильямс может гулять по Лос-Анд­же­ле­су неузнанным, а Джонни Карсон, по слухам, так печалился, что в Лондоне по нему равнодушно скользят взглядом, что договорился о показах своего телешоу в Британии по сниженной цене. Что касается меня, сознаюсь, в Италии, например, я – ноль без палочки, а в России, насколько мне известно, нахожу отклик в сердцах.

У славы есть одно необычное свойство. Она существует только в сознании окружающих. Слава не является неотъемлемой чертой, особенностью или достижением. Слава – абстрактный объект, существующий исключительно вовне. В то же самое время, сколько бы она ни обусловливалась познаниями других о данном человеке, эти другие не в силах развеять или отключить славу, порожденную их знанием. Господи, ну и коряво я выразился. Серьезно, я очень недоволен этой фразой. Попробую еще раз. Итак, мы не в силах, при всем своем горячем желании, отнять у человека славу. Сделать человека одиозным, немодным, скандальным, презренным, превратить в посмешище – это-то мы можем, но чем больше стараемся, тем лишь больше увеличиваем его известность. Слава – производное от памяти. К примеру, я не могу побудить вас забыть Адама Сэндлера, как не могу приказать: «Забудьте о Джеке Потрошителе или Рональде Макдональде». Это вроде известного психологического трюка, когда просишь кого-то не думать о чем-то конкретном и неординарном – о желтой панде, скажем. Попробуйте-ка не думать о желтой панде. Сами видите, теперь в вашей голове накрепко засел образ этой зверюшки. Слава – это громадный резиновый замок (ну знаете, детские батуты в виде замков), который мы надули до предела, произнося с придыханием имена знаменитостей. Просто выговорив слова «Адам Сэндлер», я раздул его славу еще на кубический миллиметр. Слава сдуется, и то не сразу, только если люди вообще перестанут упоминать его имя. Поскольку в последние годы Сэндлер снимается в какой-то слезливой дребедени (исключение – прекрасная «Пьянящая любовь»), я не могу подавить в себе мысль, что Сэндлеру немного забвения не повредит, но не будем отклоняться.

Фама-мем

В этом понятии объединяются древнегреческое Фама – дух или олицетворение славы (древнеримский аналог – Fama) и концепция мема, введенная Ричардом Докинзом (на сайт его заходили? Отличное местечко, масса пищи для размышления, но атмосфера мирная, и клевые футболки для безбожников продаются). Будем называть фама-мемом ген известности, единицу измерения славы; его единственная функция – самовоспроизводиться, внедряя паразита – имя данной знаменитости (x) – в сознание широких масс (m). Фама-мем Икса не требует, чтобы вы симпатизировали Иксу, уважали его, восторгались им или даже кое-что о нем знали. Чтобы заразиться фама-мемом, достаточно смутно сознавать, что Икс существует. Строго говоря, на мой взгляд, негативное отношение к Иксу лишь активнее распространяет фама-мем. Известность того, кого облили презрением или застукали с поличным, с соломинкой в носу или вставленным не туда органом, распространяется куда быстрее, чем известность изобретателя полезных вещей и творца гениальных произведений. Занятно, что коллективное бессознательное древних греков (такое же мудрое и поэтичное, как их философствующее сознание) придало Фаме облик сплетницы о множестве языков, весьма похожей на Молву в английских аллегориях XVI–XVII веков. Ибо фама-мем передается вербальным путем, а точнее, посредством упоминаний на письме и в устной речи. Математическое моделирование и составление уравнений я предоставлю тем, кто поумнее, но, несомненно, можно разработать некую описательную формулу, которая позволит изучить перемещения фама-мемов на протяжении определенного времени в человеческих популяциях.

Другие особенности славы

Есть профессии, где слава – побочный эффект, сопутствующее явление, мерило достижений. Если вы блестяще играете в крикет и входите в число лучших игроков мира, ваше имя будет известно, допустим, двум миллиардам человек. Если вы блистаете на футбольном поле, ваша известность будет еще шире. Если же вы отлично играете в американский футбол, вас будет знать в лучшем случае лишь четверть миллиарда. Но вас узнают не менее пяти миллиардов, если вы игрок в американский футбол, обвиняемый в убийстве собственной жены и ее любовника. Фама-мем О-Джея глубоко засел в каждом из нас и, сдается мне, еще долго не выйдет в тираж. Если вы пишете книги, поете песни, играете в кино, зачитываете новости перед телекамерой и тому подобное, слава появится у вас так же неизбежно, как хронический кашель у шахтера. Если вы убиваете людей достаточно крупными партиями – неважно, в качестве частного лица или крупного политика, – ваше имя тоже прогремит.

Излишне уточнять, что масштабы славы и качество творений никак не взаимосвязаны. Дэн Как-Его-Там, написавший «Код Леонардо» или как бишь его, на данный момент очень даже знаменит, но через полвека будет столь же безвестен, как Рафаэль Сабатини или Джеймс Хилтон (хотя они-то намного больше заслуживают славы). Собственно, Дэн-Мэн и его никуда не годная книжонка имеют к нашей теме самое прямое отношение. Опус Дэна переполнил чашу моего терпения куда быстрее, чем это случается с другими, даже самыми беспомощными бестселлерами. Я с первого же слова понял: этот писатель напрочь обделен яркостью, проницательностью, остроумием, соображением и талантом. Халтурщик, каких мало. Первое слово его книги – лучше поверьте мне в кредит, не читая – «знаменитый». «Знаменитый символолог Генри Выхухолл...» или какая-то эквивалентная чушь – вот зачин этой гадостной книги. Как втолковать человеку, что нельзя начинать художественное произведение, первой же фразой извещая читателей, что ваш герой «знаменит»? Зачем об этом говорить – вы мне покажите, что он знаменитый.

В свое время после передачи, где кого-то представили как «знаменитого юриста», основатель Би-би-си лорд Рейс в гневе разослал своим сотрудникам легендарную инструкцию. Документ гласил: «Слово ЗНАМЕНИТЫЙ. Если человек знаменит, излишне указывать на этот факт, а если не знаменит, то вы лжете. На Би-би-си это слово упо­треб­лять­ся не будет». Молодец шотландец!

Конечно, те, кто ценит деньги, скажут мне, что Дэн Пупкинс, посиживая на толстой мошне, слушает да посмеивается, и, кроме высоких тиражей, ему никакие похвалы не нужны. Что ж, тем, для кого деньги – показатель объективной ценности человека, уже ничем не поможешь. Жрите дерьмо: триллионы мух не могут ошибаться. Или, как когда-то сказал кто-то (Дороти Паркер, если верить онлайновым словарям цитат – я лично не верю, там никогда не указываются источники, номера глав и стихов и так далее): «Хотите знать, какого мнения Бог о деньгах? Посмотрите, кому он их дает». Конечно, Дэн Не-Помню-Кто пользуется успехом, конечно, на данный момент он довольно известен. Я не завидую ни центу его капитала, ни грану его «известности». Бездарность его книги интересна только потому, что эта книга столь популярна именно потому, что она сделалась столь «знаменитой». Каждый год издаются сотни тысяч плохих книг – что ровным счетом ничего не говорит об их авторах. Успех «Леонардова кода» что-то говорит исключительно о толпах людей, которые купили эту книгу и сочли ее более или менее читабельной или правдивой, тем самым спровоцировав распространение фама-мема.

На славу работает тот факт, что фальсифицировать ее невозможно, а оспаривать ее существование нельзя: она не менее и не более доказуема, чем любая вещь на свете. Мы можем пререкаться о том, владеет ли Дэн Ой-Кто-Это писательским ремеслом, но нельзя спорить, знаменит он или нет. Кстати, а так ли уж он знаменит, если его фамилия вылетела у меня из головы? Браун!

Вот черт, она мне вдруг вспомнилась. Я не собирался наводить справки. Решил: пусть фамилия Дэна сама всплывет у меня в памяти, если всплывет. И вот всплыла, как это ни досадно. Дэн Браун, а точнее, феномен его мерзкой книги, определенно знаменит. Вправе ли я снабжать его произведение эпитетом «мерзкий»? Это спорный вопрос, в конечном итоге вопрос вкуса (иначе говоря, если у вас есть вкус, вы разделяете мое мнение, если нет, то не разделяете... ну ладно, не будем вдаваться).

Что ж, хватит ходить вокруг да около. Что в реальности значит слава для того, кто знаменит? Не смею отрицать, у себя на родине я очень даже неплохо узнаваем. С моей стороны было бы ложной скромностью – причудой на грани тщеславия – прикидываться безвестным. Ко мне подходят на улице, за мной (иногда) гоняются папарацци, незнакомые люди в письмах просят у меня денег, совета, поцелуев, одобрения, минутку моего свободного времени и т. п. Журналисты, которым больше нечем себя занять, сочиняют описания моего характера или упоминают обо мне мимоходом. Люди, никогда в жизни не видевшие меня в яви, знают, что ненавидят или обожают меня. Меня просят стать попечителем благотворительной организации Икс, войти в совет директоров доброго дела Игрек и так далее. Я могу заказать столик в Ivy, раздобыть билеты на премьеру, приглашение на вечеринку. Я VIP средней руки. Не из списка A, но и не из списка на букву Z. В таком положении я нахожусь едва ли не четверть века.

Приятно ли быть знаменитостью? Или, как всегда спрашивают начинающие журналисты, каково это? «Каково это – работать с Натали Портман, каково вести программу QI, каково быть знаменитостью?» Я не знаю, каково это. Каково быть англичанином? Каково носить шапку? Каково есть тайский красный карри? Мне не дано ответить на вопросы, сформулированные по этой модели. Господа начинающие журналисты, новоиспеченные очеркисты и юные репортеры, прошу вас со всей серьезностью: никогда не задавайте вопросов, которые начинаются с «каково», ибо они моментально обнажают вашу некомпетентность. Одно время я пытался разводить сюрреализм, отвечая что-то вроде: «быть знаменитостью – это как ходить в оперный театр в голубой пижаме. Это как целоваться с Нилом Янгом, но только по средам. Это как серебряный диск, приклеенный к уху росомахи. Это как слизывать крошки с живота официантки, которую зовут Эйлин. Это как пирог из поленты с лимоном, только чуть шире. Это как восход луны на планете Поскер». Нет, правда, каково это? Я же сказал: отстаньте.

Ну ладно, Стивен, но по большому счету, каково это – быть знаменитым? Расскажите же. Да? Хорошо. Естественно, я могу поведать вам только о том, «каково» быть знаменитым в качестве Стивена Фрая. Подозреваю, некоторые элементы совпадают с опытом других знаменитостей, но в конечном итоге быть знаменитым в качестве Стивена Фрая – не то же самое, что быть знаменитым в качестве Карла Сагана, Дэвида Ферниша или Вернона Кея.

Начну с истории, которая иллюстрирует лишь одну грань моей мысли. Лет пятнадцать назад в Харроугейте снимали телефильм «Лагерь военнопленных Люфт», где я играл вместе с Николасом Линдхерстом. Несколько вечеров мы дегустировали блюда, которые в нашей гостинице подавали в номер, а потом решили смотаться в город и попытать счастья в индийском ресторане. Нас приметила компания молодых харро... молодых харроугейтеров? Молодых харроугейтцев? Харроугейтовяне – как-то не звучит. Короче, нас взяли за лацканы несколько типичных представителей молодежи Харроугейта. Они приветствовали Николаса на странной смеси северно-йоркширского с гипотетическим южно-лондонским, шутливо, но довольно увесисто пошлепывая его по плечу и приговаривая: «А ну, Родни, сучий потрох, дай автограф, перец беспонтовый». Так они его мурыжили, а Николас лишь терпеливо стоял и вздыхал. Потом обернулись ко мне и, чуть ли не обнажив головы, самым учтивым тоном проговорили: «Простите, мистер Фрай, не будете ли вы так любезны тоже дать нам автограф?» Когда мы с ними расстались, Линдхерст обиженно произнес, растирая ушибленную руку: «Что за дьявольщина? Меня обзывают сучьим потрохом и колотят со всей дури, а ты, значит, "мистер Фрай"?!» «Ну так, – сказал я, – дело в том, что ты играешь младшего брата, всеобщего любимца из любимой комедии, вот они с тобой и обходятся как с младшим братом, а я играю епископов и генералов – со мной обходятся соответственно». «Вот черт, верно! – сказал Ник. – Теперь только на епископов и генералов ­буду соглашаться».

А теперь о совпадении. Есть старая утка о том, что на Тома Круза запрещено смотреть во время съемок. Бедный Том Круз! Хотел бы я получать по одному евро каждый раз, когда кто-нибудь говорит мне с пылким, почти упоенным негодованием: «Никому не позволено смотреть на него на съемках! Встречаться с ним взглядом запрещено!!! Это не выдумка!! Боже, какая дикость! Статистам и членам съемочной группы так напрямую и говорят: пристально на него не смотреть!!» Собственно, если ненадолго включить воображение, вы сможете представить себе череду событий: Том Круз собирается сниматься в важной сцене с участием сотен статистов. Он должен выйти из себя / раскричаться / расплакаться – ну да не принципиально. И вот он выходит на площадку: пора выставить свет и подготовиться к первому дублю. И куда он ни пытается посмотреть, всюду встречает чей-нибудь пристальный взгляд. Учтите, Круз на службе, он свои астрономические гонорары зарабатывает (или не зарабатывает, ибо, по вашему мнению, их не стоит, но, как минимум, выполняет свои обязательства по контракту), вот чем он занят, тут нужно умение и сосредоточенность; вы, возможно, невысокого мнения об этом ремесле, но, поверьте мне, оно нелегкое. Он должен подготовиться ко всему, что от него требуется по сценарию, а затем играть это вновь и вновь для съемки разными планами. Поставьте себя на его место: вы собираетесь проделать перед объективом нечто до безрассудства отважное, пытаетесь настроиться – и не можете, поскольку на вас отовсюду глазеют. Разве вы неразумно поступите, сказав помрежу: «Не могли бы вы попросить присутствующих на площадке не таращиться на меня беспрерывно»? Собственно, и говорить не надо, надо знать помрежей, они наверняка предвидят проблему и сами предупредят, не советуясь с актером, задолго до его приезда: «На мистера Круза на съемочной площадке не глазеть». Эта фраза переходит из уст в уста, доходит до светских репортеров, чокнутых республиканцев и прочих и вскоре звучит диагнозом неизлечимой звездной болезни в последней стадии.

Когда я играл Уайльда, у меня была та же проблема с подготовкой к сцене, где Оскар выходит из зала суда в наручниках и его осмеивают и оплевывают. Пока осветители готовили площадку, я никуда не мог посмотреть, не встретившись взглядом с каким-нибудь статистом. Пришлось все время рассматривать собственные туфли или созерцать угол зала, точно шкодливый мальчик в детском саду. Я не просил пом­режа предупредить окружающих на меня не смотреть, но если я окажусь в похожей ситуации, то, возможно, попрошу. Либо буду сидеть у себя в трейлере до самой последней минуты, что плохо для режиссера, группы и роли, не говоря уже о моей репутации: такой актер навечно остается в памяти людской как Мы, Королева Трейлера. Вот видите, как легко распространяются слухи о самодурстве? Я не хочу сказать, будто среди знаменитостей нет самодуров, но иногда незнаменитости по недомыслию видят безумие там, где нет ничего, кроме профессионализма и инстинкта самосохранения. Конечно, многим очень хочется, чтобы знаменитости были полоумными, капризными, тупыми, неуживчивыми людьми, и, возможно, некоторые из вас все равно предпочтут мне не поверить: вам ближе образ звезды как избалованного слабоумного инфантильного монстра.

Минусы

Знаменитостям запрещено кукситься. «Мы вас в люди вывели, мы вам заплатили, а потому извольте в любой момент выглядеть веселыми и довольными (но не самодовольными)». Соответствовать этому требованию очень трудно. В жизни каждого из нас рано или поздно настает день, когда настроение оставляет желать лучшего. А в моей жизни эта тенденция проявляется с особой силой. Собственно, я открыто говорю о своих проблемах с перепадами настроения – у меня биполярное аффективное расстройство, но даже не будь у меня этого специфического синдрома, я, как любой смертный, не всегда пребывал бы в лучезарном настроении. Но если с хмурым видом бродит знаменитость – горе ей, горе! Прохожие прочтут по ее лицу все, что им заблагорассудится: «Чего это он кривится? Хочет, чтобы мы ему кланялись до земли?» Фантастическая несправедливость: ведь выражение лица человека, который безвестен, мы истолковывать не станем. Но раз перед нами звезда, ей можно приписывать любые мотивы поведения. Следовательно, с лица знаменитости никогда не должна сходить идиотская улыбка. Нечто типа: «эгм... не обращайте на меня внимания, я ничего, так, погулять вышел, жизнь, конечно, не малина, но и отчаиваться нельзя, согласитесь, а?» – мина, пристойная в любой ситуации, выражающая сугубо английскую скромность, когда человек стесняется даже существовать на свете.

Самая-самая популярная стратегия у незнакомых людей, которые вас окликают, – это взять на себя роль нетипичного фаната. Естественно, раз метод наиболее популярен, практикующие его и выглядят самыми типичными. Они произносят что-то вроде: «Полагаю, вас страшно раздражает, что к вам на улице подходят» – словно сами поступают как-то иначе. Вам, верно, уже кажется, будто я презираю людей, которые подходят ко мне на улице. Нет, я всего лишь делюсь с вами своими переживаниями, как умею. Тот факт, что разные люди говорят одно и то же, еще не означает, будто они стереотипно мыслят, скучны, глупы или неинтересны. Те, кто пытается выдумать нечто бесконечно оригинальное или нащупать что-то общее между собой и мной («мой отец был знаком с невесткой бухгалтера вашего врача»), утомляют больше и, безусловно, сильнее выбивают из колеи. В конечном итоге лучше всего, когда обе стороны понимают: разговор поклонника со знаменитостью – нечто вроде ритуального танца, который нужно завершить как можно быстрее.

Вы: О, здравствуйте, приятно видеть вас в наших местах.

Я: Вы очень добры. Большое спасибо.

Вы: Что привело вас в Донкастер?

Я: Да так, знаете ли, куда еще в среду поедешь.

Вы (со смешком): Но окрестности у нас живописные.

Я: Да, прелестные. Надеюсь посмотреть их получше.

Вы: Ну хорошо, значит. Продолжайте нас радовать.

Я: Спасибо (уходит).

Вот и все дела. Сравните этот диалог с нижеследующим:

Вы: Я знаю, вас, наверное, ужасно раздражает, что к вам все время подходят.

Я: О нет, нет. Ничуть.

Вы: Нет, это, наверное, по-настоящему бесит.

Я: Ну что ж, работа у меня такая.

Вы: Почему только люди постоянно вам досаждают? Разве они не знают, что у вас есть право на частную жизнь?

Я: М-м-м.

Вы: Аж противно. Кстати, обожаю ваше творчество.

Я: Спасибо.

Вы: Я не то чтобы безумный фанат, понимаете ли, но одно время я смотрел немного Hugh and Laurie. А помните, в Норидже ваши родители всегда покупали колбасу в магазине Lambert's?

Я: Э-э-э... что-то смутно знакомое.

Вы: У мамы моей девушки там работала подруга.

Я: Да-а? Надо же!

Вы: Правда, удивительное совпадение?

Я: Поразительное. Видите ли, мне уже пора...

Вы: Наверное, страшно раздражает, когда люди вот просто так подходят. Ума не приложу, как вы терпите все эти «у вас не найдется ручки»...

Я: Простите, я...

Вы: Или листка бумаги? О, вот что, не распишетесь ли на этой пачке печенья? Эй, милочка, одолжите нам ручку – видите, с кем я разговариваю?

"Сейчас вылетит птичка!!!"

Давным-давно, в конце восьмидесятых, когда я написал свои первые книги, мне казалось, что одна из самых приятных сторон в жизни писателя – мероприятия. На издательском жаргоне так называются встречи с читателями в магазинах, лекции, чтения, интервью на литературных фестивалях и прочие публичные выступления. Каждое мероприятие завершалось автограф-сессией. Очередь, шаркая ногами, медленно продвигалась, каждый посетитель плюхал передо мной на стол книгу, мы немножко болтали – писатель и читатель в радостной гармонии, – а затем посетитель удалялся, уступая место следующему в порядке живой очереди. Атмосфера была самая мирная и благожелательная. Иногда, совсем редко, у кого-то из посетителей оказывался при себе фотоаппарат, и начиналась довольно запутанная и мучительная процедура: человек с фотоаппаратом (A) должен был найти кого-то (B), кто бы его со мной сфотографировал. Порой в роли B выступал следующий в очереди, а в большинстве случаев – сотрудник магазина. Фотоаппарат вручался B, в то время как A обходил меня со спины и обнимал за плечи или клал мне руку на плечо, между тем как я расписывался на его книге и, подняв глаза к объективу, умиленно улыбался. Конечно, B не был знаком с моделью фотоаппарата, которым пользовался A. Нажимались не те кнопки, снимались лишние кадры, вспышка не срабатывала. A приходилось выбегать из-за моего стола, чтобы что-то наводить и подкручивать. Ничего особенно катастрофического в этом не было, так как фотоаппаратами были вооружены один-два человека на всю очередь, не больше.

Но сегодня... Сегодня фотоаппараты есть у всех. В мобильные телефоны встроены специальные цифровые машинки или как бишь там. В результате автограф-сессии превратились в ад кромешный. Изощренность пытки состоит в том, что люди, которые ходят на литературные мероприятия и интересуются моими книгами, хуже всех умеют обращаться с чужими фотоаппаратами. На большинстве телефонов меню фотоаппарата устроено чертовски бестолково (должен сказать, из общего ряда выгодно выделяется iPhone, с ним может управиться даже дама из литературных кругов, и снимки качественнее, чем у аппаратов с вдвое большим числом пикселей), и ругать людей за не­умение в нем разобраться было бы жестоко. Вполне естественно, что, пытаясь сделать снимок, человек, наоборот, отключает фотоаппарат, или экран гаснет, или аппарат переходит в видеорежим и так далее. Удивляться нечему: встроенные фотоаппараты никуда не годятся. Тем временем вымученная улыбка гаснет, очередь топает ногами, и благожелательность сменяется озлобленностью.

Но это еще цветочки. Теперь у каждого человека есть при себе фотоаппарат в любое время дня и ночи. Итак, забудьте все, что я вам говорил о стереотипных фразах: в наше время и разговор – редкость. Нынче сгораешь со стыда, стоя посреди улицы, как обезьянка, пока совершенно незнакомый человек пристает к другим незнакомцам и просит его щелкнуть. Собирается толпа, и непродолжительная неформальная беседа превращается в полномасштабную фотосессию. «И меня тоже!», «Не шевелитесь!», «Ой, а вы не могли бы сказать "Фу-у-уууу!" голосом генерала Мелчетта, я рингтон сделаю? Ну-ка, ну-ка, как тут включается диктофон», «Поздоровайтесь с моей девушкой, она не поверит, что я с вами разговариваю». «А вы можете сказать голосом Дживса: "Вы позвонили на телефон Кевина, хозяина нет дома, будьте любезны оставить сообщение"», в глаза бьет вспышка, ну и так далее. О, где они, времена простых добрых автографов?

И немного плюсов

Как это некрасиво с моей стороны – брюзжать, перечисляя все эти отрицательные аспекты. Умоляю, простите. Я вполне осознаю, что известность – удача, дающая всевозможные привилегии. Я знаю, что слава обычно ассоциируется с деньгами, преклонением, шансами, приятельством с интересными и экстраординарными людьми, билетами на престижные концерты, подарками и всем прочим. Я знаю, что некоторым людям такие вещи дороже золота и что славы со всеми ее причиндалами они жаждут больше, чем таланта и достижений, которые, собственно, иногда и приносят славу. Что бы я ни говорил об оборотной стороне славы, многим читателям покажется, что я лишь бешусь с жиру. Именно поэтому об опыте славы как таковой обычно никто не говорит. Лучше помалкивать. Очень многие толкуют о культе знаменитостей, но почти никто не анализирует славу как опыт жизни. Если на пикнике славы и есть маленькая стайка мух – папарацци, озлобленные, те, кто упрямо вас не понимает, те, кто ставит вас в глупое положение, выслеживает, осаждает, – пикник от этого не перестает быть пикником, и глупо было бы ворчать по мелочам. Надеюсь, вы поймете, что в этом эссе я не позволял себе нытья – просто счел нужным поделиться некоторыми наблюдениями из жизни. Меня не поймут, меня неправильно истолкуют – ну естественно. Это еще одна «муха» на пикнике славы. Но пирожки со свининой, куриная ножка и белое вино – разве ради этого не стоит выехать на fеte champetre¹?С

¹ пикник (франц.)