Возвращенец

У дверей киселевского дома меня встречает собака. Большая рыжая собака сидит и внимательно смотрит на меня. Я ничего не понимаю в зоологии, из всех собачьих пород могу идентифицировать только дворняжку, но точно знаю, что ­собаки кусаются. Особенно те, которые не лают. Киселевская – не лает. Я злюсь на Киселева за то, что он оставляет собаку без присмотра. Я злюсь на себя за то, что, проехав пост охраны на въезде в поселок, самоуверенно не позвонил, а просто подъехал к дому и вышел из машины.

С хозяином собаки договаривались не на определенный час, а на определенный день – вечер субботы. Вот я и приехал в рамках оговоренного интервала, тем более что мы с Олегом давно знакомы, и такое свободное посещение без контрольного звонка я посчитал вполне уместным. Думаю, мы могли бы быть близкими друзьями. Однако драматическая разница в стоимости часа досуга делает тесную дружбу даже очень общих по духу людей практически невозможной.

Значит ли это, что автор считает, будто настоящая дружба между богатым и просто обеспеченным человеком невозможна? Да, считает. Если миллиардер, пусть даже рублевый, довольствуется ежегодной двухнедельной путевкой в подмосковный пансионат «Мамыри» – нет проблем. Только где вы видели таких миллиардеров? Собирается олигарх в отпуск на Барбадос, или на лыжный курорт во Францию, или на охоту в Кению, или на яхту куда-нибудь в Средиземноморье. Он как настоящий друг зовет с собой небогатого. Тот лихорадочно подсчитывает стоимость перелета на двоих (летим с женами, не так ли?), проживания в гостинице, которую выбрал его небедный друг, и понимает, что если потратить необходимую сумму, то в ближайшие пять лет ни он, ни члены его семьи в отпуск поехать не смогут. Не на что. Досуг, свободное время настоящие ­друзья стремятся проводить вместе. Вот тут-то и возникает проблема стоимости часа свободного времени. Время дружеского общения не может постоянно оплачиваться одной стороной. Это же не абонемент на концерт.

– Ты почему не заходишь? – вывел меня из раздраженного оцепенения Киселев, успевший по­явить­ся на пороге. – Ты что, его испугался? Он же еще совсем щенок, да и лабрадоры не кусаются.

– Теперь, когда ты меня ему представил, мне уже не страшно.

– Ну заходи, – развеселился Киселев и, обращаясь уже к собаке, добавил: – Ты, Говно, тоже иди с нами.

Странная кличка для собаки. Хотя вообще-то собаку Киселева зовут Кори. Из-за темно-рыжей масти он хотел на английский манер – все-таки почти три года в Лондоне – назвать его Брауни. Но Галина, жена Киселева, категорически настаивала на русском имени. В итоге получился огрызок прямого перевода на русский первоначального предложения – Кори (то есть Коричневый). Почти то же, что Брауни.

Теперь Кори, появившийся вскоре после возвращения, всю отведенную ему собачью жизнь будет напоминать Киселевым об их английской жизни. А замысловатая кличка, надо полагать, должна напоминать о трудностях перехода с английского на русский. Три года назад Олег Киселев оказался фигурантом громкого уголовного дела, как это нередко случается в подобных ситуациях, ­уехал в Лондон и уже оттуда пытался разрулить ситуацию. И разрулил, получив возможность вернуться.

Из этих межязыковых метаний – Брауни-Кори-Говно – можно наверняка вытащить что-нибудь сложно-подсознательное. Например, неосознанные попытки людей, отрезанных, возможно, навсегда от России, хоть как-то русифицировать свою британскую жизнь. Причем задним числом. Уже после возвращения. Можно также предположить, что Брауни-Кори-Говно – это лишь слова, три звука, как слышатся, так и пишутся. Три разные клички одной и той же собаки и больше ничего.

Вскоре после возвращения Олег Киселев получил назначение на важную должность в государственной корпорации «Роснано». То есть, по сути, стал госчиновником. А это означает, что Киселев не только оправдан, но и прощен. Такого до него не удавалось добиться никому. Для любого человека даже половина этого пути может стать серьезным испытанием и полностью перевернуть представления о мире. Что же говорить о том, кто совершил полный круг.

– И теперь, – говорит Киселев, – ты у меня как у человека, вернувшегося с того света, хочешь сросить, что я видел в своем нездешнем состоянии, был ли свет в конце тоннеля, голоса?

– И не только это. Что вообще значит для человека совершить такой круг – уехать навсегда, а потом вернуться? И как тебе это удалось?

Честно задумавшись над вопросом, Киселев ответил:

– Пожалуй, я мог бы сделать на этом бизнес. Я теперь знаю, как надо возвращаться, и мог бы консультировать желающих сделать то же самое.

– А что, выстроилась бы очередь?

– Ты даже представить себе не можешь, какое количество людей хотело бы вернуться, но не знает как. А это же чистая технология, производственный процесс. Там есть свои правила, свои ноу-хау. Я знаю тропу.

Зачем он сказал про тропу? Теперь его ­сложно будет оторвать от образа Сталкера. Пожалуй, он на самом деле мог бы сыграть роль Сталкера в какой-нибудь очередной попытке экранизировать Стру­гацких. Он субтилен, загадочен и открыт одновременно. По крайней мере, может произвести такое впечатление. Носит очки, а взгляд его и лицо в целом начисто лишены жести, почти всегда живущей в глазах людей, лично заработавших много денег.

Киселев, кстати, интересовался как-то воз­мож­ностью сняться в кино. В Лондоне оказалось, что он ходит в одну «качалку» с Дэниелом Крейгом, больше известным в России как Джеймс Бонд. Как-то раз, крутя педали на соседнем тренажере, ме роли для немолодого, но очень симпатичного еврея из России. Просто так спросил, чтобы разговор поддержать, на котором, правда, никто не настаивал. Крейг посмотрел на Киселева и сказал, что есть, пожалуй, одна подходящая роль – генерала-злодея из КГБ.

– А кого вы хотите мне порекомендовать? – почти искренне поинтересовался Крейг.

Лично мне кажется, что Киселев преувеличивает потенциал рынка «возвращений в Россию». Да, конечно, в одном только Лондоне живут десятки широко известных и еще многие десятки не широко известных крупных предпринимателей, покинувших Россию под давлением разных обстоятельств. Пару лет назад, не имея возможности приехать в Москву на юбилей своего друга-олигарха, Киселев прислал видеопоздравление, которое начал фразой: «От имени лондонского отделения РСПП хочу поздравить тебя...»

И действительно, бизнесмены, переселившиеся в Лондон, легко могли бы создать там ячейку Российского союза промышленников и предпринимателей, избрать свой президиум и его бюро. Народу хватило бы на все эти органы. Но Киселев все равно не смог бы на них заработать. Сталкер проводил людей в то место в Зоне, где сбываются желания. Но фокус (как, вероятно, помнят читавшие «Пикник») состоял в том, что исполнялись не любые, не декларируемые, а самые глубинные желания. И один из героев удавился оттого, что загадал вернуть жизнь погибшему брату, а получил кучу денег.

Все ли бизнесмены, вынужденные в разное время и по разным причинам уехать, хотят именно вернуться? Это ли их истинное желание? Может, на первом месте стоит желание отомстить обидчикам, вернуть потерянное, доказать всем свою правоту? А просто вернуться – это же совсем другое. И если Киселев – Сталкер, «знающий тропу» именно к возвращению, не факт, что к нему выстроилась бы очередь из желающих только этого. Киселев утверждает:

– Вернуться хотят все, поверь мне! Просто не все признаются в этом. Ну, некоторые, может, не собственно вернуться хотят, а получить право на возвращение... Я ведь могу даже сказать, у кого получится решить эту проблему, а у кого – нет.

– У Чичваркина, например, может получиться?

– Если он не наделает глупостей, не наговорит чего-нибудь такого. Не завтра, не через месяц. А вот года через полтора-два – определенно. Правда, Чичваркин – парень экстравагантный, эпатажный. Может и наделать глупостей, вернее, наговорить. Но здесь важно для самого себя решить, чего ты хочешь. Переругиваться с кем-то на безопасном от оппонентов расстоянии или спокойно и методично ликвидировать это самое расстояние, не иметь необходимости обеспечивать свою безопасность с помощью расстояния. Надо просто точно определить, чего ты хочешь на самом деле.

Чего хотел сам Киселев?

С  эмиграцией как явлением он начал знакомиться еще в самом конце восьмидесятых. Тогда они вместе с Михаилом Фридманом создали кооператив «Альфа-фото». При чем здесь фото – совершенно непонятно.

– А с «Альфой» тебе, значит, понятно? – спрашивает Киселев.

– Конечно. Это же первая буква, альфа и омега...

– Это фамилия академика Алфимова Михаила Владимировича, специалиста в области фотохимических процессов. Алфимов был руководителем проекта, в соответствии с которым мы собирались построить на Шосткинском химкомбинате цех по синтезу фотоэмульсии. Кстати, академик Алфимов возглавляет научно-технический совет «Роснано». Цех на Шостке построить так и не удалось – в конце восьмидесятых Академии наук уже было не до фотоэмульсий.

«Альфа-фото» занималась торговлей компьютерами. Потом появилась компания «Альфа-эко», с которой, собственно, и началась «Альфа-групп».

В самом конце восьмидесятых их компания заработала первые большие деньги. Олег положил в карман пятьдесят тысяч долларов и, как он рассказывает, думал, что обеспечен практически на всю оставшуюся жизнь. Переполненные счастьем и богатством, они с Фридманом решили съездить в Штаты. И поехали. Приглашение было от киселевских родственников из Лос-Анджелеса, и они оказались именно там. Они гуляли в красивых китайских спортивных костюмах, купленных где-то на московском кооперативном рынке. У Киселева был светло-лиловый костюм, у Фридмана – лазоревый. Нетрудно представить себе эту чудную парочку на улицах Лос-Анджелеса.

Какие бы вопросы ни обсуждались, речь практически шла только об одном: мы ведь правильно сделали, что уехали. В этом смысле за двадцать лет, считает Киселев, мало что изменилось. Все без исключения, включая бизнесменов, и сегодня хотят получать регулярные подтверждения того, что они правильно сделали, что уехали. Даже те, кому не грозило уголовное преследование.

Нынешняя состоятельная лондонская (и не только лондонская) бизнес-эмиграция неоднородна, не связана между собой, не имеет общих тамошних интересов и напрочь лишена даже намека на стадное чувство. Нет клуба или его подобия. Нет устойчивых и сколько-нибудь многочисленных компаний, которые бы просто регулярно собирались «перетереть» какие-то вопросы. Это нужда и проблемы выживания заставляют объединяться и создавать компактные однородно (одноязычно) заселенные кварталы. Достаток избавляет от этой необходимости и позволяет держать ту дистанцию, которую каждый считает нужным соблюдать. Поэтому каждый бизнес-эмигрант «несчастлив» здесь на свой лад. Каждый живет сам по себе и проблемы свои решает сам по себе.

– Я в Лондоне за два с лишним года не приобрел ни одного нового товарища, – говорит Ки­се­лев. – Кого знал по Москве, с теми продолжал общаться в Лондоне. Кого не знал, те так и остались чужими и незнакомыми, независимо от того, какой у них до того был в России бизнес и по какой причине они уехали. Заводить личную дружбу с известным бизнесменом только на том основании, что ему «тоже предъявлены обвинения», странно. Этой причины недостаточно.

Киселев становился лондонцем поэтапно. Вечером 11 августа 2005 года Киселеву позвонил старший смены охраны из «Ренессанс капитала» и сообщил, что в его кабинете работает следственная бригада. То есть как работает? Обыскивает помещение. Пока председатель совета директоров «Ренессанса» спешил на встречу со следственной бригадой, они уже нашли то, что искали, – пакет с документами, связанными с арестом акций Михайловского ГОКа. Заклеенный скотчем пакет (который и вскрыли без Киселева) и его содержимое позже использовались в уголовном деле. У Киселева были все основания утверждать, что пакет подброшен, тем более что никаких следов главы «Ренессанса» ни на самом пакете, ни на бумагах внутри пакета не оказалось – ни виз, ни подписей, ни пометок, ни даже отпечатков. Получить повестку на допрос, пусть и в качестве свидетеля, было неприятно. Со следователем свидетель встречался уже в Центре сердечно-сосудистой хирургии.

В Баден, под Вену, он уехал по совету врача и, более того, уведомив о своих планах следователя. У следователя не было никаких формальных причин возражать против отъезда на лечение одного из свидетелей. Через полтора месяца после первого контакта со следствием его признали соучастником, заочно арестовали и объявили в международный розыск.

Нет задачи анализировать детали закрытого уже дела, но без следственного сюжета все же не обойтись.  В начале 2005 года бизнесмены Василий Анисимов и Алишер Усманов приобрели у основателя банка «Российский кредит» Бо­ри­са Иванишвили девяносто семь процентов акций Михайловского ГОКа, крупнейшего в стране производителя железной руды, за один миллиард шестьсот миллионов долларов. Однако неожиданно выяснилось, что акции ГОКа арестованы по решению Ростовского арбитражного суда. Иск подала багамская компания, которая утверждала, что купила эти акции еще в 2004 году за три миллиона рублей. Не вполне понятно, как багамская фирма намеревалась воспользоваться фактом ареста акций, но по заявлению потерпевших – Анисимова и Усманова – было возбуждено уголовное дело по факту мошенничества с акциями ГОКа. Газета «Ведомости» в связи с этим делом писала в сентябре 2005 года, что ее источник в окружении акционеров Михайловского ГОКа высказал предположение относительно того, кому была бы действительно выгодна история с арестом акций. Источник газеты указал на конкурентов Ани­си­мо­ва и Усманова из «Евраза», которые будто бы уже имели соглашение о намерениях с Ива­ни­шви­ли о покупке, но за один миллиард четыреста миллионов долларов.

Один из обвиняемых по делу показал на допросе, что действовал по поручению Олега Киселева. Серьезное обстоятельство, но, с другой стороны, никаких иных доказательств причастности Ки­се­ле­ва к этой истории так и не было обнаружено. Неубедительно изъятый в кабинете главы совета директоров «Ренессанса» пакет со схемой атаки на акции ГОКа и паспортом подставного лица так и не удалось связать с Киселевым. Пакет, что любопытно, был обнаружен в книжном шкафу, который по странному стечению обстоятельств находился в той части кабинета, которая не попадала в поле зрения видеокамеры, ведущей круглосуточное наблюдение.

Полномочия ростовского арбитражного судьи были досрочно прекращены, а те, кто, по мнению следствия, затеял и реализовал всю операцию, арестованы. Заочно арестованный Киселев переживал свое заточение сначала в Австрии и Фран­ции, а потом в Лондоне.

Сын Киселева, Алексей, учился в то время в Высшей школе экономики, где Олег работал еще и профессором.

– Я опасался тогда, что сын отнесется к этой истории очень серьезно, – говорит Киселев. – Но знаешь, молодое поколение, оказалось, не так чувствительно к подобного рода делам. Вместо вопросов: «Папа, как ты мог?!» или как минимум: «Папа, а это правда?» он в первый же свой приезд ко мне в Лондон привез майку с над­писью «За­слу­жен­ный рейдер СССР». В общем, отнесся к ситуации с юмором, хотя и переживал за меня. А жена, кажется, все эти годы только и ждала какого-то тяжелого испытания, какого-то восстания на Сенатской площади, чтобы по-декабристски последовать за мной в Си­бирь. Повезло, конечно, что Сибирь оказалась Лон­до­ном, но испытание для нас обоих оказалось настоящим. И нас это еще больше сплотило. Галина только после моего возвращения позволила себе полюбить Лондон или стала считать его тоже нормальным городом. До осени 2007 года она его воспринимала по большей части как производное от моих проблем.

Чувствительнее всего к происходящему отнеслись в «Ренессансе». Стив Дженнингс, президент и основной акционер, настойчиво порекомендовал Киселеву продать свой пакет акций компании и уйти с поста председателя совета директоров.

– Знаешь, когда это все случилось, когда меня вдруг из свидетелей перевели в обвиняемые и заочно посадили, у меня было почти детское ощущение жуткой несправедливости, – продолжает Олег. – И мне все время казалось, что эта нелепая история должна вот-вот закончиться, что правда и справедливость должны восторжествовать в полном объеме и сразу, а не после моей смерти. Я, признаюсь, даже ждал чего-то вроде вознаграждения или компенсации за ошибочно нанесенные удары судьбы.

Но время шло, о выдаче компенсации не было ни слуху ни духу. Киселев все время ждал, что вот сейчас его адвокаты пойдут, все объяснят, все докажут и он спокойно вернется в Москву. Но шла неделя, вторая, третья, месяц, другой, а правда все никак не торжествовала.

– Потом, когда со скоротечным торжеством справедливости не складывается, – говорит Ки­се­лев, – наступает новый период. Да, правда восторжествует, должна, по крайней мере, но не сразу. Это займет какое-то время, возможно, даже длительное. Короче, дальше ты начинаешь понимать, что вся эта история надолго. Это как минимум. Значит, надо как-то устраивать свою здешнюю жизнь. Через эти стадии прошли практически все мои знакомые, оказавшиеся в подобном положении.

Самое драматическое решение – переехать из гостиницы. Это означает, что надежда если не умерла, то находится в коме. Киселев купил себе квартиру, соответствующую его представлениям о качестве жизни и его материальным возможностям.

Кстати, об этом. я не знаю, насколько богат олег. Никогда его об этом не спрашивал. Журнал «Финанс» оценивал его состояние в разные годы то в семьдесят миллионов долларов, то в пятьдесят. Может, этих денег в десять раз больше или вдвое меньше. Но по-любому получается, что Киселев – человек с деньгами, но не олигархически богат. Тем не менее его имя и в девяностые, и в нулевые годы регулярно возникало в олигархическом информационном потоке.

В известной степени это объясняется тем, что Киселев всегда был очень заметен. Девять лет руководил советом директоров крупного банка (Импэксбанк), был председателем совета директоров холдинговой компании «Металлоинвест» и инвестиционного банка «Ренессанс капитал». При этом широко известна его публичная активность, что, как мне кажется, отчасти компенсировало дефицит личного богатства, необходимого для принадлежности к лиге олигархов.

Он был членом президентского совета при Ельцине и работал в конституционном совещании. Несколько лет был членом бюро правления РСПП, который всегда представлял интересы крупного бизнеса в России. Народное название РСПП – как известно, «профсоюз олигархов». В 2002–2003 годах в числе других олигархов участвовал в проекте ТВС, новом телеканале, созданном на обломках телекомпании НТВ образца 1994–2001 годов.   

Мы, «либеральные недобитки», охраняем либеральные оазисы в надежде, что измученные жаждой свободы путники завернут сюда, наберутся сил и продолжат какое-нибудь доброе дело, – говорит он. – Проект с телеканалом был именно таким, «оазисным». И хотя примеры Березовского и Гусинского показывали, что подобными проектами заниматься нельзя, я за него взялся. Потерял кучу личных денег (акционерный взнос был по семьсот пятьдесят тысяч долларов на олигарха. – Авт.), ничего в результате не добился, но ни о чем не жалею.

Хоть Киселев и помянул двух опальных медиаолигархов, как бы допуская, что его эмиграция теоретически могла иметь политическую подоплеку (из-за «оазиса», естественно), сам он в это верил слабо. Помню наш с ним разговор в Лондоне весной 2007 года.

– В моем деле нет ничего политического, – говорил он. – И это делает его для меня практически безнадежным. По крайней мере, нельзя рассчитывать на то, что со сменой власти я смогу спокойно вернуться. Мой вопрос надо решать процедурно, иначе, учитывая уровень политической стабильности в России, я имею шанс не вернуться никогда.

Было не только видно, но и слышно, как Ки­се­лев страдает от этого теоретически возникшего, но практически жутковатого «никогда». Достаточно было просто услышать, как он произнес это слово «никогда» – очень тихо и без всякого надрыва. Хотя, казалось, отчего, собственно, Киселеву было страдать? Ведь все для него сложилось не так уж и драматично. Свободен, с деньгами и в безопасности. Общается со всеми, с кем хотел бы общаться. Репутационные потери? Вряд ли. Российское бизнес-сообщество с пониманием и сочувствием относится к подобного рода происшествиям с коллегами. Многие публично заявляли, что не верят тому, в чем обвиняют Киселева. Если остро не хватает справедливости, то добиваться ее из английского далека куда как удобнее, чем из СИЗО. Про комфорт лондонской жизни состоятельного человека и напоминать как-то неудобно. Чего так уж страдать-то?

– В Лондоне, – говорит Киселев, – я два с половиной года ежедневно, ежечасно, ежеминутно занимался одним делом, одним проектом – «Воз­вра­ще­ние в Россию». И реально меня интересовало только это. Я возненавидел эти длиннющие российские каникулы: новогодние, майские. В рабочие дни я мог хотя бы надеяться, что что-то делается: кто-то кому-то звонит, отправляются и принимаются факсы, идут встречи. В праздничные дни ничего не происходило, и это сводило меня с ума.

У него было много свободного времени. Он перечитал немало книг – не только последние издания УК и УПК. Одна из таких неуголовно-про­цес­су­аль­ных книг – «Идиот».

– Меня там одна фраза просто ошеломила. Ее произносит графиня, уговаривая Мышкина вернуться в Россию: «Князь, вы же понимаете, что вся заграница – это большая иллюзия, и мы, русские, здесь – это тоже большая иллюзия». Это очень точное описание. У меня все хорошо, настроение приподнятое, мне все там нравится, но я не чувствую материальности происходящего. Наоборот, я воспринимаю все как иллюзию.

Олег неплохо наладил свою регулярную лондонскую жизнь, как-то пытался занять ее разными делами и встречами. Правда, когда какие-то планы на день вдруг ломались, расстраивался он сильнее, чем в подобных же случаях в Москве. Не любил просыпаться по ночам – трудно было отвязаться от мрачных ночных мыслей. Но ­ночью и в Москве не очень приятно просыпаться. В ночной тревоге ничего специально лондонского не было. А днем в Лондоне вроде бы даже веселее. Он бывал на приемах и тамошних тусовках. Общался с тамошними бизнесменами, лордами и сэрами.

По словам Киселева, он проходил в Лондоне по разряду «Абрамовичи», только более простое и доступное «издание». Тоже богатый парень из России, только, в отличие от владельца «Челси», его можно пригласить на обед или зайти к нему в гости.

Однажды Олег съездил по приглашению De Beers на какой-то важный матч по крикету с последующим фуршетом. Было много важных людей.

– Можешь себе представить, как интересно это наблюдать? Ты вообще знаешь, что такое крикет? – спрашивает Киселев.

– Типа лапты что-то.

– Лапта! Если поинтересуешься в интернете, то даже в рекламных текстах встретишь что-то вроде «Крикет – не зрелищный вид спорта, порой кажется, что игроки просто стоят на поле и долго переговариваются, продумывая тактику. Поэтому матчи по крикету могут длиться не один день». А если ничего не понимаешь в игре, как я? Ну поговорил с людьми о чем-то. Не увлекло меня все это. Я имею в виду не только крикет, а все, что прямо или косвенно не касалось моего основного дела.

– Дело вот еще в чем, – продолжает Киселев. – Здесь, в России, я могу себе сказать, что чисто теоретически я имею право стать президентом страны. Понимаю, что смешно, глупо, никаких оснований, но теоретически такое право есть. Право хотя бы думать о такой возможности. В эмиграции, как бы хорошо ты ни жил, сколько бы денег у тебя ни было, ты не можешь даже подумать о том, что мог бы стать каким-нибудь британским министром или главой профсоюза, например.

Вот чего по-настоящему не хватало Киселеву в Лондоне, вот от чего он страдал, может быть, больше, чем от недостатка справедливости или непонимания крикета. Он страдал от недостатка собственного значения. Ему не хватало статуса, который может дать только своя территория. Эмигрант может иметь деньги, бизнес, успех – много чего еще. Но он не может претендовать на некоторые очень важные вещи: на политическое признание, на публичный статус, на возможность играть существенную роль в общественной жизни. На все это можно претендовать только у себя дома, по месту прописки.

Хорошо помню свой давний разговор в Москве с сэром Эндрю Вудом, послом Великобритании в России в 1995–2000 годах. Он спросил: «Зачем Абрамович тратит столько денег в Англии? По­ку­па­ет футбольный клуб, дома?» «Наверное, чтобы рано или поздно таким образом купить себе право называться настоящим англичанином», – предположил я. «Но это невозможно, – категорично ответил сэр Эндрю. – Даже я не могу стать настоящим англичанином». – «Вы шутите, вы же посол Ее Королевского Величества, сэр, в конце концов». – «Да, но я родился в Гибралтаре, а не в Англии».

В москву киселев вернулся тихо, практически скрывая свой триумф. Газеты сообщили о прекращении дела только в феврале 2008 года, спустя несколько месяцев после того, как прокуратура закрыла его дело. Не исключено, что отсутствие белого коня и фанфар при его въезде в столицу было частью освоенной им технологии по возвращению с того света, частью неких договоренностей.

Я о его возвращении услышал случайно от человека, который был на дне рождения у Бориса Немцова. Всем приглашенным Немцов говорил, что их ждет сюрприз. Сюрпризом оказался Киселев. По свидетельству моего товарища, весь вечер вокруг Олега существовало некое незаполненное пространство. Тогда газеты еще не написали о закрытии дела.

– Кто помог тебе добиться столь счастливой развязки, в которую ты уже и сам переставал верить? – спрашиваю я у Киселева. – Большое количество наших общих знакомых приписывают себе заслугу твоего возвращения.

– Думаю, что многие имеют право так говорить. Люди звонили, писали письма, что-то говорили про меня важное, без чего проект под названием «Доказательство невиновности» был бы невозможен.

Мы беседуем в уютном доме Киселевых у камина, с применением сигар и коньяка. И я отмечаю, что Олег то ли подобрел, то ли узнал больше о чужом участии в своей судьбе, то ли не хочет без специальных причин портить отношения даже с теми, с кем следовало бы. А может, он поверил в теорию Мышки, без которой Дед, Бабка, Внучка, Жучка и Кошка не справились бы со сбором урожая, и торчать бы тогда репке в земле до скончания веков. Годом раньше, когда мы впервые встретились в Москве после его счастливого возвращения, он на тот же вопрос ответил совершенно иначе.

– Кто-то пытался помочь, кто-то делал вид, что помогает, кто-то откровенно мешал. Реально больше всех я обязан одному человеку. Его зовут Чу­байс. Он занимался моим делом, будто я его родственник или ближайший друг. Мы, конечно, хорошо знаем друг друга, но не настолько, чтобы так убиваться ради меня.

Киселев сегодня и сам не может найти рационального объяснения тому, почему Чубайс так живо принял участие в его судьбе. Киселев его ни о чем не просил. Тот сам позвонил ему в Лондон, сказал, что приезжает и хотел бы встретиться. А дальше – упорная работа по вытаскиванию Ки­се­ле­ва из той ситуации, в которой он оказался. Но почему глава РАО ЕЭС занимался проблемами человека, с которым его ничего особенно не связывало? Да, у Чубайса есть синдром Деда Ма­зая, и он готов вытаскивать из воды тех, кто попал туда. Но нынешние Деды Мазаи спасают, как правило, только своих, а Киселев к их числу никогда не принадлежал. Они и сегодня обращаются друг к другу на «вы».

 Репутация Чубайса как жесткого прагматика сильно преувеличена, – говорит Киселев. – Вот Стив Джен­нингс – прагматик. А Чубайс – человек идеи.

– Что ты испытал, – спрашиваю у Киселева, – когда тебе позвонили и сообщили, что дело закрыто и ты можешь вернуться?

– То же, наверное, что испытывает галапагосская черепаха. Я почти три года занимаюсь своей ­проблемой, и она меня поглощает полностью и без остатка. Занимаюсь, занимаюсь, и тут все разрешается! Как это можно описать? Я не могу передать свои ощущения. Я слышал, что половой акт галапагосской черепахи длится несколько дней. Представляешь уровень оргазма?

В  Лондоне он много раз внутренне репетировал свой приезд, пытался спрогнозировать реакцию друзей и знакомых, свою реакцию на их реакцию... А потом, когда все случилось, он потерял к этому интерес. То, что очень нравилось до его бизнес-эмиграции, то, чем он жил прежде (приемы, партнеры, бизнес-ланчи), его как-то перестало интересовать. Возвращение после долгого вынужденного отсутствия чем-то напоминало приезд в родной город, где вырос и не был много лет. Все теплое, родное, но видишь, что и дома на самом деле поменьше, и улицы поуже.

Вернувшись в Москву, Киселев вдруг понял, что потерял интерес к тусовке. Вместе с «репатриацией» произошла, как он заметил, душевная концентрация на достаточно узком круге по-настоящему близких людей. Причем близкими стали те, кто раньше был просто в товарищах или хороших знакомых. Случилась такая ревизия отношений, которые прежде были чем-то вроде фастфуда, а теперь он переключился на отношения «гурмэ».

– Как-то стало жалко тратить время на дежурное общение, хочется тратить его только на бесценное, – говорит Киселев. – Раньше проще к этому относился, а теперь считаю, что могу позволить себе роскошь избегать таких контактов, без которых можно обойтись. И возможно, это даже не связано с моими приключениями. Просто с годами превращаешься из барабана в арфу. В молодости все было просто, как на барабане: либо «бум-бум!» либо «тихо-тихо». А вот у арфы много струн и много звуков совершенно разных. Мне нравится реагировать на каждый из них в отдельности.

Как изменилась частная жизнь Олега Киселева после его возвращения? В целом почти никак. Живет в том же доме, только после долгого отсутствия в нем решили с женой, что неплохо бы сделать ремонт. И сделали. Как не ездил он за рулем автомобиля, так и продолжает передвигаться на своих автомобилях в качестве пассажира. И это при том, что в Лондоне он полюбил водить свой Range Rover. Единственное, что существенно поменялось в его бытовой жизни, – это подкладка.

– Я стал иначе одеваться, – говорит Киселев. – Я иногда стал себе позволять яркую подкладку. Никогда не обращал внимания на костюмы англичан? Да, британский деловой люд консервативен и сдержан в одежде, придерживается классического стиля. А вот подкладка может оказаться алой или желтой. Не уверен, что в этом закодировано послание: «я внешне сдержанный и строгий, но внутри – веселый мальчишка». Но мне хочется это понимать именно так.

Вернувшись в Москву с яркой подкладкой, Ки­се­лев тут несколько потерялся. Добился своего и не смог найти себя. Да, он вернул себе право снова считать себя возможным президентом страны. Или министром. А дальше-то что? Что с этим делать?

– Ничего удивительного в первоначальной нерешительности и неопределенности нет, – считает Олег. – На обратную адаптацию требуется время. Я бы даже назвал это реабилитацией в со­ци­аль­но-медицинском смысле. Судебное преследование, попытка лишить человека свободы – все это сильный удар по организму. Инфаркт сознания или социальный инфаркт. Любой человек после инфаркта ведет себя совершенно иначе, чем до. Он теряет прежнюю размашистость и начинает жить очень осторожно.

Что делать, вернуться в активный бизнес? Не так просто, многое изменилось за прошедшее время, да и мотивация не та. Упиваться воз­мож­ностью в любой день поехать на охоту или обратно в Анг­лию, но уже с чувством восторжествовавшей справедливости? Чем заняться? Чему себя посвятить?

Месяцев девять-десять Киселев жил между Мос­квой, Лондоном и Тель-Авивом, так и не определив, что же ему нужно из того, что можно. Пока Анатолий Чубайс не предложил ему пост в «Рос­на­но». Олег согласился, хотя давно уже не мыслил себя не только госчиновником, но и просто наемным менеджером.

– Меня увлекла идея, поэтому я впервые за последние двадцать лет пошел работать по найму, – говорит Киселев. – Я отвечаю в корпорации за бизнес-стратегии. Одна из моих главных задач – создание инфраструктуры рынка высоких технологий. Что-то вроде ММВБ для инновационной экономики или точнее – российская Nasdaq. Нужно создавать венчурные фонды, а также компании, которые работают с идеями на самых ранних стадиях проработки, еще более неопределенных, чем те, с которыми работают венчуры. Надо построить много всякой невидали для того, чтобы в России возник рынок высоких технологий. Нанотехнологии – это попытка оторвать страну от нефтяной иглы. Быть соавтором чего-то подобного – ради этого стоило бороться за возвращение.

На первый взгляд получается, что, пройдя по Тропе, Киселев дошел до места, где сбываются желания, и получил именно то, что хотел. Но так ли это на самом деле?

– А тебе не кажется, что идея под угрозой? Времена сейчас нелегкие, правительство планирует отозвать деньги, вложенные в госкорпорации. «Роснано» в этом списке. Не боишься, что бюджет сократят и в корпорации останется один Чу­байс и его секретарь?

– В этом случае я буду третьим сотрудником корпорации без зарплаты и штатной должности.

– Ну а если все-таки «Роснано» развалится, может, лучше будет уехать в Лондон? Город хороший, и база у тебя там есть.

– Лондон не хороший, а отличный город. Но важно не где жить, а как и ради чего. Моя жизнь здесь имеет значение и смысл, надеюсь, не только для меня. В моей жизни в Лондоне, при всех ее очевидных прелестях, нет смысла ни для кого, кроме меня. Я хочу жить здесь. И все понятные мне смыслы – именно здесь, а не там. Мне после всего кажется, что я съел какую-то волшебную траву и теперь знаю что-то, чего не знают другие. И я могу им эти знания передать. Не думаю, что у игроков в крикет есть в них потребность. С