О чем я говорю, когда говорю о беге
Перевод: Дмитрий Коваленин
14.08.2005
Остров Кауаи, Гавайи
14 августа, воскресенье. Утром, слушая в MD-плеере Отиса Реддинга с Карлой Томас1, я пробежал один час пятнадцать минут. После обеда пошел в фитнес-клуб и проплыл в бассейне тысячу триста метров. Вечером сходил на пляж искупаться. А затем в кабачке «Дельфин» у самого въезда в город Ханалеи выпил пива и съел белую рыбу под названьем «валу»2. Эту рыбу жарят на углях, приправляя соевым соусом. И подают завернутой в огромные листья салата.
С 1 августа до сегодняшнего вечера я пробежал ровно сто пятьдесят километров.
С тех пор как я сделал бег своим ежедневным занятием, прошло уже много лет. Если точно, случилось это осенью 1982-го. Мне было тогда тридцать три.
В те годы я держал нечто вроде джаз-бара в центральном Токио, у станции метро «Сэндагая». Сразу после вуза (а я был так занят бесконечными подработками, что долго не мог сдать хвосты для получения диплома и все еще числился студентом) я открыл свой бар-клуб у южного выхода станции «Кокубундзи». А три года спустя здание, в котором он располагался, закрыли на капремонт, и мне пришлось переехать на новое место, поближе к центру города. В новом заведении было тесновато - солидную часть пространства сжирал рояль, и нашему квинтету с трудом удавалось втиснуться для игры впятером. Днем клуб работал как кофейня, а ночью превращался в бар. Мы готовили сносную еду, а по выходным давали живые концерты. Для Токио подобные клубы были тогда в диковинку, так что клиентов хватало, и сводить концы с концами удавалось весьма неплохо.
Почти все друзья-приятели наперебой предрекали моему заведению скорый крах: дескать, мой бизнес слишком похож на хобби, чтобы в нем преуспеть, да и сам я, хоть убей, слишком наивен для толкового менеджера. И все-таки их пророчества не сбылись. Признаю, бизнесмен из меня действительно никудышный. Наверное, я просто отчетливо понимал: разорись этот бар - мне крышка, а потому и костьми ложился, чтобы все получалось как нужно. Мой единственный фокус - как раньше, так и теперь - заключается лишь в одном: я могу долго вкалывать, вынося большие физические нагрузки. Выражаясь лошадиными терминами, я скорее упряжный тяжеловоз, нежели беговой рысак. Сын простого служаки-интеллигента, я ни черта не смыслил в предпринимательстве. К счастью, жена моя выросла в семье бизнесмена, и ее практичность с природной интуицией явились для меня огромным подспорьем. В одиночку, как ни впрягайся, у меня не вышло бы ни черта.
А работа была на убой. Я крутился в клубе с утра до поздней ночи и уползал домой выжатый как лимон. Судьба то и дело ставила мне подножки, и я хватался за голову, не представляя, что делать; порой нестерпимо хотелось бросить все и убежать куда глаза глядят. Но я тянул лямку и постепенно заработал достаточно, чтобы нанять себе помощников. Так на тридцатом году жизни мне удалось хоть немного перевести дух. Для открытия клуба я назанимал огромную кучу денег у всех банков, какие только согласились меня кредитовать, но лишь к тридцати достиг такой стабильности, чтобы регулярно эти кредиты выплачивать. Все устаканивалось. До этого в моих мыслях было только одно: как не пойти ко дну, как дотянуть до поверхности и глотнуть хоть немного воздуха. Теперь же во мне зародилась уверенность человека, который вскарабкался по головокружительной лестнице. Какие бы еще лестницы ни встретились мне впереди, если я одолел эту - значит, одолею любую. Я вздохнул, оглянулся на проделанный путь за спиной, изучил окрестности - и принялся думать, куда двинуть дальше. Совсем скоро мне должно было стукнуть тридцать. Возраст, когда тебя больше никто не назовет молодым. И тогда - совершенно неожиданно для себя - я решил написать роман.
Миг, когда это случилось со мной, я помню до мельчайших деталей. 1 апреля 1978 года, на часах - полвторого. Я валялся на внешнем поле стадиона Дзингу и потягивал пиво, наблюдая бейсбольный матч. Стадион находился в трех шагах от моей тогдашней квартиры, и я всерьез фанател по «Ласточкам Якульта». Теплый ветерок, в небе ни облачка - безупречно прекрасный весенний день. В те времена внешние поля на Дзингу были еще без скамеек - просто пологие лужайки. Я лежал на траве с банкой пива, разглядывал небо и следил за игрой. Народу на стадионе, как обычно, было не много. Сезон еще только открылся, и «Ласточки» в первой игре схлестнулись с «Карпами Хиросимы». Как сейчас помню, питчером у «Ласточек» играл Такэси Ясуда - приземистый малый с дьявольской манерой засылать мячи по кривой. Без большого напряга он оставил противника на нулях после первой же обороны. А бэттером на первой базе у «Ласточек» стоял Дэйв Хилтон (молоденький американец, без году неделя в Японии), который и отослал мяч аж на самое левое поле. Жизнерадостным треском раскололо небо над стадионом. Бросив биту, Хилтон птицей перепорхнул на первую базу, подлетел ко второй... И тут у меня в голове пронеслось: «А что? Не написать ли мне роман?» До сих пор отчетливо помню бездонное небо, пьянящую свежесть только что зазеленевшей травы - и ласкающий ухо щелчок от удара. Определенно некое послание спустилось ко мне с Небес в этот миг - и я его принял.
Не то чтобы я решил стать писателем, вовсе нет. Просто мне вдруг захотелось написать свой роман. И хотя я очень смутно представлял, о чем именно, уверенность - да, я могу описать убедительно все, что считаю нужным! - была очень твердой. Вернувшись домой и усевшись за стол, я вдруг понял, что у меня нет ни единой приличной ручки. Я отправился в книжный магазин «Кинокуния» на Синдзюку, где купил себе чернильную ручку «Сэйлор» за тысячу иен3 и пачку писчей бумаги. Скромный вклад в писательское производство.
К той осени я написал повесть в двести страниц. Понятия не имея, что с нею делать, я понадеялся на авось и отослал рукопись в «Гундзо» - журнал для начинающих авторов. Никаких копий себе не оставил, так что не пройди она конкурс и затеряйся навеки в архивах - мне, наверное, было бы все равно. Когда я сочинял этот текст, меня не очень заботило, будет ли он опубликован. Куда больше меня интересовало, смогу я написать его или нет.
В тот год «Ласточки», вечные неудачники, наконец-то вырвались в чемпионы, поборов на всеяпонском турнире даже «Смельчаков Ханкю». Предвкушая победу кумиров, я ездил смотреть турнир аж на стадион Коракуэн (никто и думать не мог, что «Ласточки» победят, а потому их «родной» стадион Дзингу был отдан на растерзание молодежной лиге). Вот почему мне хорошо запомнилась та осень: высоченное небо без единого облачка и листья гинкго перед музеем Мэйдзи, сверкавшие золотом пронзительней, чем когда-либо. То была последняя осень перед тем, как я потерял слово «двадцать» в собственном возрасте.
И когда уже следующей весной мне позвонили из редакции журнала «Гундзо» со словами: «Ваша повесть включена в шорт-лист номинаций», - я даже не сразу понял, о чем разговор. У меня было слишком много других забот. Тем не менее повесть победила на конкурсе и вышла отдельной книгой под названием «Слушай песню ветра». Публика приняла ее довольно тепло. Так в тридцать лет совершенно неожиданно для себя я оказался «начинающим литератором». Сам я был удивлен не на шутку. Но все, кто знал меня, удивлялись еще сильнее.
По-прежнему работая в клубе, я написал еще одну повесть, «Пинбол 1973 года», сочинил несколько рассказов, а также перевел кое-что из Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Вскоре «Песню ветра» с «Пинболом» номинировали на премию Акутагавы4. Жюри отметило обе повести как «талантливые», но в итоге ни та ни другая не победила. Мне было все равно. Победи они - пришлось бы бегать по награждениям и презентациям, раздавать интервью с автографами, что всерьез подорвало бы мой график работы в клубе.
Я крутился там как белка в колесе: вел бухгалтерию, делал закупки, составлял расписание персонала, кувыркался за стойкой бара, смешивая коктейли и готовя еду, а после полуночи закрывал заведение, шел домой, садился за кухонный стол и писал, пока не начинали слипаться глаза. Так я прожил почти три года. Мне действительно казалось, что я живу вдвое больше жизни, чем все нормальные люди. Чисто физически это было непросто; но сложнее всего оказалось совмещать писательство и живую работу с клиентом. На такой работе не приходится выбирать, с кем общаешься. Кто бы ни появился перед тобой (если только это не законченный мерзавец) - изволь улыбнуться, поклониться, сказать «Ирасся имасэ!»5 Так за стойкой бара я перезнакомился с огромным количеством странных людей и накопил немало любопытного опыта. Я впитывал кожей и вдыхал полной грудью жизнь, о которой раньше и понятия не имел. Жизнь, которая подарила мне новые стимулы и ориентиры.
Постепенно мне захотелось написать нечто более значимое, чем все, что я накропал до тех пор. Две первые повести я писал просто потому, что мне нравился сам процесс сочинительства; но были в них и места, которыми я был недоволен. Каждую ночь, измочаленный, я доползал до рукописи и урывками - сегодня час, завтра полчаса - строчил, пускаясь со временем наперегонки, а потому никак не мог толком сосредоточиться. При такой беспорядочной манере письма - пускай мне и удалось тогда сочинить нечто свеженькое - по-настоящему сильного, глубокого текста не напишешь, хоть тресни. Я же страстно хотел использовать шанс, дарованный мне судьбою, на всю катушку (ведь шанс писать книги получает в жизни далеко не каждый) и написать хотя бы одну-единственную вещь, которой можно гордиться.
Так после долгих раздумий я решил закрыть заведение и полностью сконцентрироваться на письме. И хотя клуб тогда приносил куда больший доход, чем писательство, с новой финансовой реальностью оставалось только смириться.
Почти все друзья-приятели были против моего решения. «Твой бизнес процветает, - качали они головой. - Что тебе мешает нанять управляющего, доверить ему все дела, а самому умотать куда хочется и писать сколько влезет?» Житейская логика, согласно которой поступить так было разумнее всего. Никто и представить не мог, что я смогу прожить на писательские гонорары. И все-таки я не последовал этим советам. Так уж я устроен: когда не могу полностью отдаться делу, которым занят, душа моя не на месте. Пусть я выложился на все сто, но проиграл - с этим еще можно как-то смириться. Но если я проиграл, зная, что напрягался вполсилы, - сожаление об этом будет душить меня всю оставшуюся жизнь.
Вот почему, несмотря на протесты окружающих, я продал клуб и не без опаски водрузил над своей жизнью амбициозную вывеску «Писатель». «Дай мне заняться чем хочется хотя бы годик-другой! - предложил я жене. - Не получится - откроем еще какой-нибудь бар. Мы пока молоды и успеем все переиграть». «Хорошо», - сказала она. Небольшие долги у нас еще оставались, но ко дну мы не шли - да и ладно. На дворе был 1981 год. Что ж, сказал я себе. Поглядим, что получится, если я выложусь на все сто.
Так я засел за свой первый крупный роман. И той же осенью на неделю умотал на Хоккайдо собирать материал. А уже к апрелю следующего года роман «Охота на овец» был закончен. Никаких альтернатив у меня не оставалось, и я работал над рукописью как одержимый. Я вложил в эту книгу все силы - даже те, которых раньше в себе не замечал. Книга вышла куда более объемная, многоплановая и сюжетная, чем «Песня ветра» и «Пинбол» вместе взятые. Закончив ее, я понял, что наконец разработал свой стиль. А еще научился всем телом ощущать, как прекрасно (и как физически тяжело) каждый день садиться за стол и, позабыв о времени, придумывать долгие заковыристые истории. Я чувствовал, что в недрах моего подсознания дремлют еще не тронутые ресурсы, а значит, я мог смело переходить на писательские хлеба. В итоге мне так и не пришлось открывать «еще какой-нибудь бар». Хотя, признаюсь, желание открыть где-нибудь уютное заведеньице нет-нет да и просыпается во мне до сих пор.
В журнале «Гундзо», который тогда ориентировался на мейнстримовую литературу, к «Охоте на овец» отнеслись довольно прохладно. Похоже, мое понимание, что такое роман, в те годы (интересно, а как теперь?) показалось им чересчур еретическим. Читатели, однако, приняли книгу очень тепло, что радовало меня больше всего остального. Сам я считаю, что именно с этой книги я и начался как романист. Продолжай я работать в баре и кропать вещицы в духе «Песни ветра» и «Пинбола» - пожалуй, я бы зашел в тупик и вскоре исписался.
Став писателем, я столкнулся с другой проблемой: как держать себя в форме? Работа в клубе требовала постоянного физического напряжения, я выматывался, как лошадь, но оставался стройным и бодрым; теперь же, когда с утра до вечера приходилось сидеть за столом, мышцы дрябли, а тело набирало вес. Чтобы сосредоточиться, я выкуривал в сутки до шестидесяти сигарет. Мои пальцы стали желтыми, я насквозь пропитался никотином. Так не пойдет, понял я. Если я хочу жить долго и писать хорошие книги, нужно придумать способ, как не угробить организм.
Выгодные преимущества я видел в беге. Для бега не нужны ни партнер, ни команда. Бег не требует ни снарядов, ни аксессуаров. А также не заставляет никуда специально ходить. Пара кроссовок да мало-мальски приличная дорога - вот и все, что нужно, чтобы бежать сколько хочешь и когда тебе вздумается.
После закрытия клуба мы с женой переселились в городок Нарасино, около часа езды от Токио. Местность дикая, никаких тебе стадионов или фитнес-центров - сплошные поля с травой. Однако рядом располагалась база Сил самообороны, так что дороги там проложили отличные. А еще по соседству раскинулась тренировочная площадка университета Нихон, и рано утром, когда там не было ни души, я мог бегать там по 400-метровой дорожке, никуда не записываясь, совершенно бесплатно. Так без особых колебаний - а то и просто за отсутствием выбора - из всех возможных способов тренировки я выбрал бег.
Вскоре я бросил курить. Это случилось как-то само собой. Конечно, задачка не из простых, но ведь и с сигаретой во рту особо не разбежишься. Само это желание - бегать больше и чаще - помогло мне побороть такую страшную вещь, как никотиновая зависимость. Отказавшись от табака, я окончательно распрощался с образом жизни, который вел до тех пор.
Длинные дистанции никогда не пугали меня. Физкультуру в школе я недолюбливал в основном потому, что там нас заставляли выполнять все в приказной форме - «на старт, внимание, марш!» Я же с детства терпеть не могу, когда меня принуждают делать то, что я не люблю, когда мне этого вовсе не хочется. Зато уж если мне дают заниматься любимым делом, когда я этого хочу и так, как считаю нужным, я выкладываюсь по полной.
Ни атлетическим сложением, ни ловкостью я не отличаюсь, и в тех видах спорта, где побеждают скорость или мгновенная реакция, я бы не преуспел никогда. А вот забеги на длинные дистанции - это как раз по мне. Я знал в себе эту особенность, и потому мне было совсем несложно сделать бег частью своей повседневности.
Точно так же я относился к учебе. С первого класса школы до последнего курса вуза я, за редким исключением, не интересовался предметами, учить которые меня заставляли. Конечно, учиться все-таки нужно, убеждал я себя всю дорогу - и, худо-бедно окончив школу, поступил в университет. Но и там почти ничего интересного выучить не получилось. В результате отметки я получал не настолько ужасные, чтобы прятать от людей зачетку, но чтобы учителя назвали меня в чем-то лучшим или просто за что-нибудь похвалили - такого не припомню ни разу.
Интерес к учебе проснулся во мне уже после того, как из стен образовательной системы я вывалился в так называемую большую жизнь. Я понял: если изучать то, что тебя интересует, в нужных тебе объемах и теми способами, которые выбрал сам, знания усваиваются очень эффективно. Взять, к примеру, навыки литературного перевода. Много лет я переводил «в стол» только то, что мне нравится, - можно сказать, работал себе в убыток, - но в итоге после долгих проб и ошибок научился делать это профессионально.
Величайшая роскошь, которую подарило мне писательство, - это возможность рано ложиться и рано вставать. Когда я работал в клубе, мне частенько приходилось засыпать на рассвете. В полночь я закрывал заведение, делал уборку, подсчитывал прибыль, а потом садился за столик с сослуживцами, немного болтал и пропускал стаканчик, чтобы расслабиться. Проделай все это одно за другим, как вот уже и три часа ночи. А там и до рассвета рукой подать. Я садился за кухонный стол и писал, пока небо с востока не становилось совсем голубым. Что говорить - когда я просыпался, солнце было уже высоко.
Когда же я стал писателем, мы с женой решили засыпать сразу после заката и подниматься с рассветом. По-моему, это самый подобающий для нормального человека ритм жизни. А еще мы решили: поскольку клиентов у нас больше нет, будем общаться лишь с теми, кого хотели бы видеть, и, насколько возможно, избегать тех, с кем мы видеться не хотим. По крайней мере, можно было позволить себе такую невинную прихоть хотя бы на время. По натуре я человек не очень общительный, и мне до зарезу необходимо то и дело возвращаться от людей к себе самому.
Вот так после семи лет жизни у всех на виду мы бросили якорь в бухте, закрытой для посторонних. Конечно, та прежняя, «открытая» жизнь очень много дала мне. Семь лет в клубе и были той самой школой, которая меня кое-чему научила. Но просиживать там всю жизнь не годилось. На то она и школа, чтоб закончить ее и уйти.
В моей новой, простой и размеренной жизни я встаю в пять утра и ложусь в десять вечера. Понятно, у каждого человека для оптимальной работы существует свое время суток. В моем случае это несколько часов на рассвете. Именно тогда мне удается сосредоточиться. Затем я бегаю - и уже потом, в течение дня, занимаюсь вещами, которые не требуют большой концентрации. Вечером расслабляюсь: отдыхаю, читаю книги, слушаю музыку. И как можно раньше ложусь спать.
По такому графику я и живу до сих пор. Уверен, благодаря ему мне удавалось плодотворно работать последние двадцать с лишним лет напролет. Хотя, конечно, он совершенно не оставляет места для так называемой вечерней жизни, отчего неизбежно портятся отношения с окружающими. Если часто отказываешься от приглашений куда-нибудь съездить или что-нибудь сделать, люди обижаются, хлопают дверью и исчезают из твоей жизни навсегда.
Но здесь я уверен: каждому из нас рано или поздно - если только не брать совсем уж юные годы - приходится выбирать, что важнее. Как распределять, на что расходовать время и силы. Если не выстроить в себе этой системы к определенному возрасту, жизнь потеряет фокус и превратится в размытое месиво. Лично я для себя выбирал между весельем с окружающими людьми и спокойной жизнью, в которой я могу сосредоточиться на писательстве. Отношения с неопределенным множеством читателей для меня всегда значили больше, чем отношения с тем или иным конкретным человеком. Если я создал условия для упорной работы, чтобы выдать качественный роман, разве это не обрадует мою аудиторию? И разве это не мой писательский долг? Я не вижу лиц моих читателей, и в каком-то смысле мои отношения с ними - сплошная концепция. Но ничего важнее этих отношений я для себя не вижу.
Иначе говоря, каждому мил не будешь.
К этому выводу я пришел, еще работая в клубе. Много разных людей заглядывало ко мне. И если из каждого десятка, дай бог, хотя бы один думал: «Неплохое местечко! Надо зайти сюда еще раз», - мне уже стоило работать дальше. Ведь если каждый десятый клиент становится завсегдатаем, заведение выживает. Пускай остальные девять вообще не поняли, зачем они здесь, - черт с ними. Именно для таких, как единственный из десяти, мое заведение должно поддерживать свой стиль и свою философию, чего бы это ни стоило.
Вот чему меня научил мой бар. После «Охоты на овец» я продолжил писать, исходя из той же позиции. И с каждым новым произведением армия моих читателей - тех самых единиц - росла. В основном это были молодые люди, которые терпеливо ждали очередной книги и раскупали ее, как только она появлялась в магазинах. Такое положение вещей я находил для себя очень комфортным, почти идеальным. Я вовсе не стремился выбиться в лидеры. Я хотел писать, что мне нравится, так, как считаю нужным, и доколе это могло меня прокормить, ничего большего мне не требовалось. Конечно, когда мой «Норвежский лес» неожиданно разошелся невообразимыми тиражами, ситуация слегка изменилась. Но это случилось позже, в 1987-м.
Когда я только начал бегать, длинные дистанции поначалу не давались мне, хоть убей. Стоило пробежать минут двадцать-тридцать, дыхание перехватывало, ноги подкашивались, а сердце выскакивало из груди. Все-таки я уже слишком давно не тренировался. Первое время я чувствовал себя неловко, когда на меня глазели соседи. Примерно так же неловко, как при виде слова «писатель» после собственных имени и фамилии. Но чем дольше я бегал, тем больше организм привыкал к бегу как естественному состоянию, а дистанции, которые я мог выдержать, удлинялись. Я обрел спортивную форму, дыхание стало ритмичным, а пульс стабильным. И главными стали не скорость или дистанция, а сама установка: бегать каждое утро во что бы то ни стало - без отмазок, поблажек и выходных.
Вскоре бег стал для меня таким же обыденным занятием, как еда, сон, писательство или хлопоты по хозяйству. От чувства неловкости не осталось и следа. Я сходил в спортивный магазин, купил себе отличные беговые кроссовки, штаны и ветровку. А еще раздобыл себе таймер и от корки до корки проштудировал пособие «Бег для чайников».
Самый счастливый подарок моей судьбы, наверное, в том, что я родился здоровым и крепким. Благодаря этому я бегаю каждый день вот уже четверть века. Я участвовал в бессчетном множестве марафонов, и мои ноги еще ни разу не заболели так, чтобы я сошел с дистанции. Я ни разу не разбивался в авариях, ничего себе не ломал и практически никогда всерьез не хворал. Я не прекрасный бегун, но я выносливый бегун. Это один из немногих моих талантов, которыми можно гордиться.
В 1983 году я пробежал свой первый марафон. То был мини-забег, всего пять километров. К моей майке прицепили номер, и в большой толпе бегунов я ожидал команды: «На старт, внимание, марш!» Потом все побежали, и я подумал: «А что? Это вполне для меня!» В мае того же года я одолел пятнадцать километров в марафоне на озере Яманака, а в июне решил проверить, насколько меня может хватить, - и проделал без остановки семь кругов вокруг Императорского дворца. За все тридцать пять километров этого кросса у меня ни разу не заболели ноги. Что ж, решил я тогда, пожалуй, теперь я способен и на полную марафонскую дистанцию! О том, что самый трудный отрезок полного марафона начинается как раз после тридцати пяти километров, я тогда еще не подозревал. (Сейчас я пробежал уже двадцать шесть марафонов.)
Если взглянуть на мои фотоснимки середины восьмидесятых, сразу видно: по физическим параметрам бегун из меня никудышный. Тело не тренировано, нужных мышц не наработано, руки тонкие, ноги костлявые.
Можно только поражаться, как, несмотря на все это, я вообще умудрялся бегать марафон. Но я физически менялся ежедневно, и это радовало меня. Я чувствовал: хотя мне уже за тридцать, у меня и моего тела впереди еще много возможностей. Чем больше я бегаю, тем выше мой потенциал.
Вскоре я начал худеть. Тело затачивалось под бег, обретая те формы, при которых легче передвигаться. Изменился и мой рацион. Теперь я питался в основном овощами, а главным источником белков стала рыба. По мясу я и раньше с ума не сходил, и полностью отказаться от него труда не составило. Свел до минимума потребление риса и алкоголя, почти целиком перешел на продукты свежие и натуральные. А к сладостям я был равнодушен всегда.
Так уж устроено мое тело: стоит оставить его без физической нагрузки - сразу набирает вес. То ли дело моя жена - всю жизнь ест, что ей вздумается, и остается стройной безо всяких тренировок. Невольно задумаешься: как все-таки несправедливо устроена эта жизнь! То, что одним дается ценою огромных усилий, другие получают вообще без труда...
Но, может, и слава богу, что я родился предрасположенным к полноте. Толстеть я не хочу, а потому мне приходится бегать по часу каждый день, следить за тем, что я ем, и постоянно отказывать себе в маленьких удовольствиях. Жить так очень непросто. Но благодаря такому стилю жизни у меня вот уже много лет прекрасный обмен веществ, а в результате - здоровый организм и отличное самочувствие. Не скажу, что я молодею, но старость пока обходит меня стороной. Людям от рожденья худым не приходится напрягать себя тренировками и думать о правильной диете. А потому с каждым годом их мышцы дряхлеют, а кости становятся хрупкими. Нас же, потенциальных толстяков, благословляет и стимулирует к активной жизни сама природа. Просто вовремя включает для нас красный свет. Хотя, конечно, постоянно так думать - занятие нелегкое.
Думаю, точно так же можно рассматривать и писательскую работу. Писатели с талантом от Бога могут, не делая ничего особенного (или, наоборот, вытворяя что угодно), сочинять хорошие книги. Таких людей не много, но они есть. Предложения изливаются из них естественно, как вода из горного родника, и без особых усилий собираются в произведение. Я, к сожалению, к такого рода писателям не принадлежу. И никакого родника под рукой не вижу. Чтобы добраться до воды, мне приходится брать зубило и выдалбливать в скале глубокую яму. Каждый раз, начиная новый роман, я выдалбливаю очередную яму. Но чем дольше я сочиняю романы, тем ловчей у меня выходит - как технически, так и физически - отыскивать воду в скалах и управляться с зубилом. Не успевает один источник иссякнуть, как я уже раскапываю следующий. И этот навык крайне важен: ведь если люди, которые полагаются на природный источник таланта, вдруг обнаружат, что тот иссяк, им несдобровать.
Иными словами, стоит признать: жизнь - действительно несправедливая штука. Но даже в самой несправедливой ситуации можно попытаться найти хоть каплю справедливости. Возможно, это потребует сил и времени. Возможно, в итоге так ничего и не выйдет. Но стоит ли пытаться и ради чего - каждый решает для себя сам.
Иногда люди очень оживляются, узнав, что я бегаю каждый день. «У вас, должно быть, огромная сила воли!» - говорят они мне. Приятно, когда тебя хвалят. Гораздо приятнее, чем когда тобою пренебрегают. Но, по-моему, если хочешь чего-то добиться, одной силы воли недостаточно. Не так уж просто все устроено в этом мире. И, если честно, я не вижу какой-то особой связи между своими ежедневными пробежками и силой воли. Пожалуй, все эти двадцать пять лет я бегаю по одной простой причине: это подходит моей натуре. Или, если угодно, меня это не напрягает. Так уж устроен человек: то, что любит, старается делать подольше. А то, что не любит, бросает как можно скорей.
Вот почему я ни разу не посоветовал заняться бегом кому-то еще. Не призывал окружающих: «Бег - это прекрасно, давайте бегать все вместе!» Если человеку интересен бег на длинные дистанции, рано или поздно он побежит и без уговоров; если же нет, агитировать его бесполезно. Марафон - это спорт не для всех, равно как и писательство - занятие не для каждого. Лично меня никто не уговаривал стать писателем. Отговорить пытались, было дело. Но я просто сделал то, что счел для себя естественным. Люди становятся бегунами, если это у них в натуре.
Возможно, читая эти строки, вы подумаете: «А может, и мне попробовать?» Возможно даже, вы наденете кроссовки, побежите и воскликнете: «Вот здорово! Замечательное занятие!» Если такое случится - прекрасно. Как автор этой книги, о лучшем я и мечтать не могу. Но дело в том, что каждый из нас к чему-то предрасположен, а к чему-то - нет. Одни имеют склонность к марафонским забегам, другие - к гольфу, третьи - к азартным играм. Всякий раз, когда я вспоминаю, как в школе нас гоняли на длинные дистанции целым классом, сердце мое сжимается. Бедняги! Заставлять долго бегать тех, кто бегать не хочет, а тем более тех, кто не предрасположен к бегу физически, - глупая и бессмысленная пытка. Будь на то моя воля, я совершенно официально исключил бы эти безмозглые забеги на длинные дистанции из школьной программы по физкультуре, и как можно скорее, пока кто-нибудь всерьез не покалечился. Но я, к сожалению, не из тех, чьи рекомендации влияют на школьную программу. Такое уж это заведение - школа. Самая важная истина, которую я там усвоил, гласила: «Самому важному школа тебя не научит».
Но как бы идеально ни соответствовал бег моей натуре, конечно, бывают дни, когда я не в лучшей форме и бежать неохота, хоть тресни. В такие дни я готов сочинить для себя тысячи причин, по которым сегодня можно не бегать. Однажды я брал интервью у олимпийского марафонца Тосихико Сэко6, как раз после того, как он ушел из спорта. Я спросил его: «Бывает ли так, что даже такому бегуну, как вы, приходят в голову мысли: о нет, сегодня утром бежать неохота, лучше еще немного поспать?» Помню, Сэко-сан уставился на меня как на идиота. И тоном, в котором ясно читалось «что за дурацкий вопрос?», ответил:
- А как же! Да постоянно!
Теперь-то я понимаю, насколько глупо звучал мой вопрос. Да, наверное, понимал и тогда. Просто мне было очень важно услышать ответ из уст кого-то калибра Сэко. И ощутить: да, какие бы пропасти ни разделяли нас - по силе, уровню подготовки, внутренней мотивации, - в те утренние минуты, когда суешь ноги в кроссовки и спросонья завязываешь шнурки, мы с ним переживаем одно и то же. Своим ответом Сэко-сан снял огромный камень с моей души. Я убедился: в конце концов все люди одинаковы.
И теперь всякий раз, когда мне опять не хочется бегать, я говорю себе вот что:
«Эй, писатель! Сама Судьба предоставила тебе роскошь зарабатывать себе на жизнь, сидя дома, - спокойно и сколько душе угодно. Тебе не приходится ни трястись каждый день в переполненной электричке, ни просиживать зад на скучнейших совещаниях. Ты что, не понимаешь, как тебе повезло? Да по сравнению с этим пробежаться часок по соседским улочкам - чистый пустяк, разве нет?!»
Я живо представляю себе забитые электрички и конференц-залы - и мои ноги сами оказываются в кроссовках. Я завязываю шнурки, выбираюсь на улицу и уже сравнительно спокойно перехожу на бег. «Да уж, - думаю я. - Надо бежать, или сама Судьба меня не простит!»
(Разумеется, я прекрасно осознаю, что на свете живет огромное число людей, которые ни за что бы не променяли свои электрички и конференц-залы на ежедневный бег поутру.)
Но как бы там ни было, я для себя выбрал бег. Когда это случилось со мной, мне было тридцать три. Возраст, когда ты еще молод, но уже не юн. В тридцать три года умер Иисус Христос, а Скотт Фицджеральд ударился в депрессию. В тридцать три очень многие оказываются на распутье. Я же решил заняться бегом - и это стало запоздалым, но настоящим началом для моего писательского ремесла.С
1 - Отис Реддинг (Otis Redding, 1941-1967) - легендарный афроамериканский певец, один из основателей музыки соул. ѕевческую карьеру начинал как член церковного хора. В 1967 году погиб вместе со своей группой BarKays в авиакатастрофе. Карла Томас (Carla Thomas, р. 1942) - королева направления мемфис-соул, записавшая с Реддингом несколько дуэтных альбомов, в том числе King & Queen (1967)
2 - Баттерфиш, или поронот (Peprilus triacanthus), обитает у атлантических и тихоокеанских берегов Америки. Взрослая особь достигает тридцати сантиметров в длину и весит до пятисот граммов
3 - Около десяти долларов США
4 - Премия имени Рюноскэ Акутагавы - самая престижная из литературных премий японии, присуждаемых дебютантам. Учреждена в память о Рюноскэ Акутагаве, выдающемся японском писателе эпохи Тайсе, в 1935 году издательством «Бунгэй Сюндзю»
5 - Ирасся имасэ (яп.) - «Добро пожаловать»
6 - Тосихико Сэко (р. 1956) - легендарный марафонец восьмидесятых, четырехкратный чемпион мира. Участвовал в Олимпиадах 1984 года (Лос-Анджелес) и 1988 года (Сеул).