Духовные чины

*

Внезапно Москва ощутила, что пора бы подумать о душе.

Обычно Москва начинала думать о душе примерно 3 января, под благотворным влиянием новогоднего похмелья, и с чистой совестью избавлялась от этой неуютной мысли аккурат после православного Рождества. Однако в этом году кризис, смерть патриарха Алексия, мода на экономность и ощущение, что настали последние времена, не по сезону рано настроили Москву на высокий лад. Вместо того чтобы судорожно шлифовать меню роскошных новогодних корпоративов и опустошать бутики в преддверии этих же самых корпоративов, Москва сосредоточилась на вопросах культуры, искусства и духовности. При этом выражение лица у Москвы – точь-в-точь как у человека, который понимает, что начальство вызвало его с целью попрощаться навсегда, и в ожидании босса нервно разглядывает картину кисти раннего Поллока.

**

Одно направление декабрьских мыслей о душе Москве, естественно, задала смерть патриарха Алексия II. Нелегкая для любой конфессии потеря предстоятеля усугубилась для москвичей любого вероисповедания тем, что храм Христа Спасителя, где шло прощание с патриархом, находится возле одной из самых напряженных дорожных развязок городского центра. На протяжении почти двух дней власти не пускали частный транспорт в огромный сектор столицы, а в день самих похорон Алексия II перекрытым оказался почти весь центр. Это стало серьезным духовным испытанием для москвичей – и серьезной проверкой на крепость веры. Те, кто не слишком полагался на милость Господню к своим чадам, искали пути объезда – и оказывались в трехчасовых пробках. Подлинно же крепкие в вере граждане смело ехали по ближайшим к запретной зоне улицам – и проскакивали свободный от маловеров центр буквально за пятнадцать минут.

С другой стороны, мало что так способствует мыслям о душе, как стояние в трехчасовой пробке – особенно если проводить его за чтением той рекламы, которая в последние месяцы этой зимы заполонила Москву. Главную креативную технику, используемую в этот период копирайтерами, было бы уместно назвать «техникой четвертой стадии»: той самой, которая следует в травматической ситуации после: 1) начального шока; 2) злости или отрицания случившегося; 3) оплакивания потери. Четвертая стадия – признание факта потери и поиск способов существования в новых условиях. Реклама на четвертой стадии кризиса выглядит примерно так: «Смех, игры, музыка – а не кризис! От 89 руб.!», или «Новое антикризисное меню», или «Клиенты нашего банка могут думать о приятном». Видимо, имеется в виду – о спасении души, а не о том, что из меню лучшей российской сети быстрого питания «Теремок» пропал «блин с черной икрой». Еще несколько месяцев назад этот блин был (для тех, кто понимает) едва ли не символом сытой Москвы двухтысячных годов, потому что каждая «теремковая» забегаловка действительно держала в холодильнике баночку с черной икрой на случай, если посетителю ради шутки или понта захочется угостить любимую блином за двадцать пять долларов прямо на уличном морозце. Московские эстеты, любившие утверждать, что «теремковские» блины превосходят по своим качествам даже маслянистые, нежные творения поваров из «Пушкина», рассматривают уход из жизни уличного блина с черной икрой как подтверждение тому, что приходят последние времена. Возможно, известный московский брокер, несколько дней назад замеченный одиноко рыдающим за столиком кафе «Ваниль» (где, кстати, с удовольствием назначают деловые встречи верхние духовные чины, окормляющие паству в храме Христа Спасителя), оплакивал не ситуацию с индексом РТС, а почившую в Бозе возможность перехватить блин с черной икрой прямо посреди московской улицы, на бегу. Уход из жизни уличного блина с черной икрой мог стать для этого человека окончательным подтверждением тому, что приходят последние времена.

***

Впрочем, как раз отношение к телесной пище в Москве сейчас двойственное: рестораторы начали делать ставки на удешевление меню и на открытие таких мест, куда приличному человеку пойти, с одной стороны, не стыдно, а с другой – не накладно: «Опричник» со скоблянкой за триста шестьдесят рэ и пирожками по полтиннику – с одной стороны, «Цурцум» на Винзаводе (сто восемьдесят рэ за очень приличный бизнес-ланч) – с другой. Кстати, как раз в «Цурцуме», на вечеринке дуэта Cheeks on Speed, посвященной закрывшейся «Квартире "Эсквайр"», желающие могли наблюдать еще одну форму обострения московской духовности: споры о судьбах отечественного искусства не велись так яростно даже на диссидентских московских кухнях конца семидесятых годов. Расположение «Цурцума» в самом сердце московского художественного «места силы» делает кафе центром притяжения для столичной худэлиты, а дешевизна пива приманивает интеллектуальных студентов. В результате – пока Cheeks on Speed зажигали на сцене, кураторы галерей, вгиковские русалки и продавцы из ближайших шоу-румов надрывно перекрикивали друг друга, обсуждая состоявшийся накануне скандал с вручением Беляеву-Гинтовту премии Кандинского. Аляповатые и скучные беляевские свастики заставили мыслящее население столицы на протяжении двух недель кряду перетряхивать искусствоведческие словари и толковать выбор премиального комитета в терминах того, настали или не настали последние времена. Как отлично заметил один московский кинообозреватель, «искусство – это новое шмотье»: очередь на выставку Тернера в Пушкинском музее занимала почти квартал, несмотря на вполне ощутимый мороз, причем среди интеллектуалов принято было водить на Тернера детей в возрасте от шести лет, а видеопортреты Уорхолла, показанные Музеем современного искусства, потеснили в семейных беседах вопрос о новой машине для няни – точно так же, как бюджетные и полезные походы на каток потеснили в семейном досуге расточительные и вредные походы в ресторан.

Впрочем, московских рестораторов в этот месяц по-настоящему заботило не снижение числа семейных бранчей, а резкое падение рынка новогодних корпоративов. И здесь пищу мирскую пришлось начать подменять пищей духовной: наиболее изобретательные промоутеры стали делать акцент не на меню, а на «атмосферу». Клиенту предлагалась игра в «Что? Где? Когда?» под селедку с картошкой вместо концерта «Виагры» под шампанское с тартаром из тунца или «День сладкоежки» с печеньками и молоком вместо «Знойной вечеринки» с май-таями и муссом из пассифлоры. На таком фоне традиционный новогодний бал компании Bosco de Chiliegi, озаглавленный в этот раз «Невеликая депрессия» (техника четвертой стадии во всей ее красе), выглядел серьезной заявкой: «В люксовом сегменте – снижение продаж? Какое снижение продаж? Не знаем ничего о снижении продаж». Впрочем, элемент смирения, необходимого для всех, кто намерен начать заботиться о душе, наблюдался и здесь: виски из алюминиевых чайников (как во времена Великой депрессии) разливали Игорь Угольников, Валерий Сюткин и Игорь Янковский. Свидетельствует ли этот факт (или, скажем, ободок с цветочком в волосах у присутствовавшего на балу Олега Табакова) о наступлении последних времен – неизвестно, но оказавшийся впоследствии правдивым слух о том, что гостеприимная компания Bosco планирует буквально на следующий день после праздника ужесточить рекламную политику и здорово прищучить все крупные глянцы страны, безусловно, не способствовал аппетиту многих гостей бала. Один из этих гостей, топ-менеджер известного издания, потом признавался: «Уронил с вилки спаржу на омара, а она крестом легла. Ну, думаю, знак. Похороны празднуем». Кстати, представители московских похоронных контор говорили в декабре о двух тенденциях: надгробия стали скромнее, антураж – проще, зато надписи – длиннее и сентиментальнее. Многие желают стихов. «Будет душа твоя мед пить у престола Господня, Нам же на грешной земле пища – щавель да полынь». Остряки высказывали мнение, что у престола Господня, очевидно, всегда 2006 год. Что, впрочем, не исключено.

Те, кто привык думать о душе под рейв-музыку и экстази (или под мелодичный перезвон колокольчиков и ласси), отправились заниматься этим в Гоа, край дешевый и милосердный. В этом декабре Морджим оказался местом случайных и запланированных встреч русских галеристов, русских бизнесменов, русских поэтов, русских издателей и прочих русских подвижников, радостно рапортовавших в своих блогах о взаимных узнаваниях и духовных просветлениях. На завистливые расспросы еще более экономных (то есть вообще никуда не поехавших) знакомых насчет антитеррористических ДЗОТов посреди благословенных пляжей «гоанцы» отвечали презрительными замечаниями про «техногенный снег» в столице. По утверждению газет, пар из труб городских предприятий замерз и выпал на столицу кристаллизированными осадками. Загадочный техногенный снег сильно укрепил веру многих представителей населения в то, что настали последние времена. Ситуация усугубилась, когда среди народных масс пошел слух о личном указе президента Медведева украшать новогодними гирляндами каждый киоск с газетами, чебуреками или курой гриль, чтобы заставить людей забыть о грядущем конце времен. Будто бы даже есть специальный отряд ОМОН, и всех, у кого не висит на киоске гирлянда, он забирает. Другой апокалипсический слух касался найденного на Китай-городе клада из одиннадцати монет времен великих князей Василиев, стеклянного браслета и иконы: общее число предметов как-то напрягало. Пока на рынках и в подворотнях муссировали эти новости, в спа и клубах заговорили об уволенных гастарбайтерах, разбивших лагеря сразу за МКАД и готовящихся добывать пропитание бандитизмом, о грядущем разорении крупнейшего московского рыбного ресторана и о том, что в афере Мэдоффа на самом деле половина денег была русской.

****

Но если обычно слухи о конце времен заставляют народные массы, вне зависимости от их классовой принадлежности, пуститься в яростный разгул, то этой зимой предновогоднее чудо заключалось в повышении градуса нежности к себе и близким. Новогодние «подарки с мыслью» заменили собой «подарки с понтом»: вместо запонок Paul Smith и айфонов – очкастые деревянные олени с цумовской новогодней ярмарки, вместо карэ Hermes и бриллиантовых снежинок Harry Winston – фетровые кошечки и «печенье счастья» с благотворительного базара в Пироговке, причем обязательно – с открыткой, полной нежных слов, взаимных признаний и трогательных заверений в том, что все будет хорошо. Все будет хорошо – техногенный снег растает и выпадет нормальный, хотя черт его знает, что это такое – «нормальный». Все будет хорошо – гастарбайтеры начнут грабить друг друга, а не нас, хотя черт его знает, что им друг у друга воровать. Все будет хорошо – в Гоа снова разрешат пляжные вечеринки и уберут от приморской кромки мешки с песком и людей с автоматами, хотя черт его знает, насколько это умная идея. Все будет хорошо – кто-нибудь из наших прокрутит аферу на сто миллиардов, благодаря которой все русские деньги вернутся на родину, хотя черт его знает, откуда сейчас взять средства на саму аферу. Все будет хорошо так или иначе, потому что, кажется, бывало хуже, хотя черт его знает, правильно ли оно нам кажется. Все будет хорошо, дорогие очкастые олени и фетровые кошечки, все непременно будет хорошо. А сейчас надо глубоко вздохнуть, перестать думать о сиюминутном и начать думать о важном.

Например, о душе.

Спорим, прорвемся?  С