Похороны Москвы

Остроумная акция «Похороны Москвы» началась у здания «Военторга» по адресу: ул. Воздвиженка, 10. План действий был изложен на сайте bg.ru. Главный редактор журнала Филипп Дзядко и заместители главного редактора Алексей Мунипов и Екатерина Кронгауз должны были объехать места, где когда-то стояли памятники архитектуры, у каждого сказать прощальную речь, возложить алые гвоздики, а затем отправиться в редакцию на поминки родного города. К ним могли присоединиться все желающие.

Точек было намечено, не считая Военторга, пять: дом Наркомфина и места, где раньше стояли сгоревший 16 сентября этого года дом Быкова на 2-й Брестской, дом-кузница ХVIII века в Оружейном переулке, корпус усадьбы Глебовых-Стрешневых-Шаховских на Большой Никитской и палаты XVII века в Большом Гнездниковском переулке.

К процессии присоединились и члены  клуба «Сноб», одетые в черное: Евгений Асс, Митя Борисов и Антон Носик. Пришел также Лев Рубинштейн и другие активисты.

Водка охлаждалась в редакции, ожидая конца акции. ОМОН, наоборот, грелся в припаркованном у здания автобусе: на улице было довольно прохладно. А гвоздики ожидали своей судьбы в картонной коробке, которая напоминала гроб.

— Цветы? – Евгений Асс взял несколько гвоздик. — Спасибо. Странное ощущение, как будто на свидание идешь, а сам не идешь.

Я приехала немного раньше и увидела, как водитель приехавшего черного лимузина, в котором должны были расположиться скорбящие, уехал после разговора с милиционером. Он не вернулся. Мы остались без транспорта!

— Алевтина, есть такая? Кто из вас Алевтина? — нервно спрашивали собравшихся ОМОНовцы. Сотрудницы «БГ» Екатерина Кронгауз и Алевтина Елсукова, которая была за рулем одной из машин нашей процессии, пожертвовали своими паспортными данными, чтобы успокоить ОМОНовцев.

— Какую организацию вы представляете? — спрашивал ОМОНовец Алевтину.

— Причем тут организации? Сейчас многие переживают за Москву! — отвечала она.

— Так вы нас собираетесь арестовывать или нет? — спрашивала ОМОНовца Екатерина.

— А что, вам хочется насилия? — шутил омоновец. — А потом вы куда поедете?

— Мы знаем, куда мы поедем, у нас свой маршрут, у вас свой.

Катю  происходящее невероятно веселило: «Пользуясь случаем, хочу передать привет своим родственникам!» — говорила она в камеру, которой снимал все неприметный мужчина в штатском.

Тем временем народу прибывало, но даже с  учетом симпатичной седовласой бабушки, рассказавшей мне, как было здорово  когда-то покупать в «Военторге»  одежду для ее сына, нас набиралось всего человек пятнадцать. Бабушка благожелательно спорила с тем самым неприметным мужчиной.

— Это здание из тех веков, — уважительно сказала она.

— Каких веков? Оно же было построено в ХХ веке, — возразил переодетый милиционер.

— Надо создать облик столицы, чтобы он оставался в памяти. Чтобы человек приехал и сказал: «Ага, Москва».

— Все материалы имеют свойство старения, — снова не соглашался ее собеседник.

Лев Рубинштейн основательно замерз, как  и все мы, но был очень воодушевлен возможностью проявить свою гражданскую позицию.

— Почему у вас гвоздики кастрированные? — спрашивали его коллеги. Лев Семенович держал в руках только стебли цветов.

— Это постмодернизм, — отвечал он.

Я спросила его, как же нам теперь жить в мертвом городе. Он ответил так:

Лев Семенович добавил, что то, что сейчас с Москвой делают, превращая ее в какой-то турецкий курорт, очень грустно: «Москва — город мировой, столичный, безусловно, международный — так сложилось, а его превращают, хоть и в огромный, но в очень провинциальный город».

Тем временем пора было возложить цветы и ехать дальше. ОМОНовцы упорно требовали от Екатерины информации — куда конкретно мы собираемся ехать. Но опытная Екатерина ее не разглашала. Посовещавшись с Филиппом и Алексеем, она объявила, что мы меняем план. Мы посетим только одно здание из списка — то, что ближе к редакции.

У дома на Большом Гнездниковском Александр Можаев, краевед, который уже много лет пишет об исторической Москве на страницах разных изданий, рассказал мне увлекательную историю о том, что тут, собственно, такого произошло.

Все очень прониклись рассказом Александра и почтительно закурили, слушая траурный марш — его с большим мастерством играл приглашенный клезмерский оркестр. Митя Борисов пожаловался, что Филипп так и не предоставил ему слова. Все сходу понимали, что он уже успел помянуть Москву еще с утра.

— Откуда вы знаете? А как же презумпция невиновности? — справедливо возмущался Митя.

Наконец все окончательно продрогли и отправились в редакцию. На балконе шестого этажа ветер был даже сильнее, но зато не было приставучего ОМОНа, который теперь толпился у входа в здание редакции. Оказалось, что нельзя ходить по проезжей части с музыкальными инструментами — это получается уже не прогулка, а шествие. Чтобы все мы могли пройти в здание, Митя Борисов был вынужден предложить представителям власти что-то очень приятное и полезное, и они остались очень довольны сотрудничеством с видным ресторатором. Кроме этого, он заявил им, что наша процессия всего лишь празднует еврейский Новый год.

Начали наконец разливать водку и говорить тосты. Воцарилась теплая, праздничная атмосфера поминок. Только одному человеку — 17-летнему москвоведу Никите Иноземцеву — было по-настоящему грустно, и именно ему нельзя было залить свое горе вином по причине возраста и воспитания.

Всем очень понравилось, как Лев Рубинштейн поет старые песни о Москве, многие даже подпевали. Я спросила у Евгения Асса, есть ли что-то хорошее в изменениях в столице. Он назвал только одно изменение к лучшему.

В своей речи в память покойного города Евгений Асс, известный своим непримиримым отношением к новоделу, сказал, что, как архитектор, он оптимистичен, потому что это чуть ли не двадцать пятые похороны, на которых он присутствует: «Мы хоронили Москву, когда строили Новый Арбат, и я там руку приложил, когда на практике работал».

Среди собравшихся я встретила журналиста Светлану Рейтер, которая написала центральный материал в новом выпуске «Большого города»: она взяла интервью у Григория Ревзина, Евгения Асса, Бориса Пастернака, Юлии Мезенцевой и семи других специалистов, которые рассказали ей, что ждет наш город в дальнейшем. Оказалось, что из 10 000 сооружений, построенных в Москве до 1917 года, меньше 4000 считаются объектами культурного наследия. Но даже этот статус не гарантирует зданиям сохранности. Собеседники Светланы приводят массу примеров, когда никакие решения и заседания не могли сдержать неправомерный снос или перестройку исторических зданий. Несмотря на это, сама Светлана считает, что процесс сноса старой Москвы еще можно остановить.

Александр Можаев тоже поделился своей болью с присутствующими, рассказав историю из жизни: «Я тоже близко знал некоторых покойных и, как все тут признаются, тоже проливал портвейн и слезы, вот на этом самом месте, потому что строительство ресторана "Турандот" происходило прямо под этим балконом. Кстати, по документам ресторан "Турандот" — это Культурный центр русской старины. Так вот, с этого балкона мы наблюдали, как бульдозеры подъедали двор за двором, этот огромный квартал, усадьбу екатерининского фаворита Римского-Корсакова, и все такое. И вот когда здесь, этажом ниже, был кабинет Сергея Александровича Мостовщикова, я приходил и говорил: "Вот как же мы можем об этом не написать, это у нас прямо под окнами". А он говорит: "А почему мы должны про это писать? Ну, сломали и сломали, туда ему и дорога, ну Пушкин и Пушкин-Хуюшкин. Почему мы должны беречь этот дом вечно, если в нем Пушкин отметился?" То есть он не со зла, просто я должен был объяснить, как читателю донести эту мысль».

К счастью, тем читателям «Большого  города», которые присутствовали на крыше в этот момент, не надо было доносить никаких мыслей — они и без того были солидарны с Можаевым. Часов в пять все стали расходиться — продолжать поминки в других заведениях города, который выглядел с крыши «Афиши» прямо как живой.

Мария Федоренко