Василий Сопромадзе: Я понимал — это последний шанс
Но тогда я думал, что, будучи членом партии, смогу что-то изменить. Честно говоря, я сам до конца не понимал, что же именно хочу сделать. Но тем не менее по годам расписал свой жизненный путь и решил стать первым секретарем ЦК Компартии Грузии. План был такой: оканчиваю школу, получаю техническое образование, лучше инженерное. Обязательно в России, потому что я понимал, что это один из плюсов, который мне потом даст возможность правильно идти дальше. Я выбрал кораблестроительный институт, потому что собирался стать директором кораблестроительного завода в Поти, а оттуда пересесть в кресло председателя горисполкома — и дальше уже по партийной линии. Я был абсолютным заложником идеологии, был просто зомбирован.
Хорошо помню, как во мне все изменилось. Когда я начал работать в строительстве, сделал рацпредложение, чтобы улучшить качество работы и сэкономить строительные материалы. Руководство откровенно меня послало, а через месяц мне пришлось дать команду зарыть в котлован абсолютно свежий железобетон и кирпичи, не использованные на моем объекте. И я понял, что в этой стране никакого будущего нет, что никакой коммунистической партии не будет. Наверное, именно в тот раз я впервые стал хоть немного диссидентом и даже начал думать, как мне вообще уехать из этой страны.
Поэтому, когда в августе 1991-го начался путч, я сразу написал письмо Собчаку. Я тогда уже был в бизнесе — у меня в Ленинграде была собственная клиника «ИТУС» («Италия Юнион Советик»), кстати, вторая в Советском Союзе. Я написал, что мы готовы вывести своих людей на баррикады и создать мобильные медицинские группы, чтобы, если понадобится, оказывать помощь раненым. С нами связались из Смольного, мы создали эти медицинские отряды, и в ту ночь, когда Анатолий Александрович остановил танки, мы были вместе с ним на баррикадах у Мариинского дворца.
Я никогда не забуду эти три дня. Тогда не было никаких религиозных, национальных, статусных, имущественных различий, мы были все как один. И мне не было страшно. Наверное, в тот момент я был идиотом. Обычно, когда кто-то говорит, что ему не страшно, я думаю: вот идиот, человеку не может быть не страшно. Но я тогда готов был хоть под пули лечь, потому что понимал — это последний шанс: если мы сейчас не одержим победу, нас всех загонят в систему, которую я уже к этому моменту просто ненавидел.
Так что вот такой путь я проделал: в 18 я безоговорочно верил в коммунизм и до хрипоты мог спорить, что это будет, а к 26 годам стал одним из самых ярых противников этой системы.