Копирайт — это абсолютное зло

Микеле Болдрин — скандально известный американский экономист итальянского происхождения, один из авторов манифеста, критикующего антикризисную программу Обамы. Известен как непримиримый противник всех форм копирайта. Выступая по радио или по телевидению, Болдрин не церемонится в выражениях и оправдывает «пиратов» тем, что нынешние законы об авторском праве — это «чистое безумие». При этом он отнюдь не «левак», а наоборот, убежденный защитник свободного рынка и один из самых правых экономистов в США. Болдрин — декан экономического факультета университета в Сент-Луисе и автор книги Against Intellectual Monopoly («Против интеллектуальной монополии»). Основная идея книги: авторское право в нынешней форме ограничивает свободу рыночной конкуренции и мотивирует художника сидеть сложа руки. На вопрос о том, как  художники и музыканты будут зарабатывать на жизнь без копирайта, Болдрин обычно отвечает: «Так же, как Моцарт и Бетховен, — концерты давать!» Алексей Гостев взял интервью у Микеле Болдрина для кризис-блога проекта «Сноб».

Авторское право против нового Гутенберга

This browser does not support the video element.

А. Г.: Копирайт, с вашей точки зрения, это абсолютное зло?

М. Б.: Именно. Копирайт не дал экономике ничего хорошего. Копирайт наносит вред производству всего нового — новых книг, фильмов, музыки. Копирайт не стимулирует авторов, чтобы они творили снова. Большинство книг, большинство произведений искусства приносят своим авторам прибыль первые шесть месяцев, год или два. Этого достаточно, чтобы он был доволен. Все остальное время уже не идет на пользу, всем остальным уже пользуются издательства для того, чтобы заработать на волне старого успеха. Давайте посмотрим на последний случай — ситуацию вокруг сервисов GoogleBooks и GooglePrint.

У компании Google 6-7 лет назад появилась прекрасная идея— они сказали: мы можем сделать доступными для поиска все книги в крупных мировых библиотеках, от старых манускриптов до современных книг. «Как мы это сделаем?» — спросили они себя? И ответили: «Мы их оцифруем, но самое важное, что в них можно будет осуществлять полнотекстовый поиск. Еще мы сделаем эту опцию бесплатной и доступной для всех он-лайн». GoogleBooks проработал 6-8 месяцев, а затем его стали атаковать издатели.

Их технология может сравниться с изобретением Гутенберга. Большинство людей не знает, как получить информацию из книг. Если вы не специалист, если вы не знаете, кто изучал русскую историю, как вы узнаете о том, что произошло в XVII столетии? А Google позволяет начать свой поиск и найти 2-3 книги, которые будут мне полезны, даже если я плохо образован.

Но затем из-за очень сильно растянутого срока действия авторских прав, издатели и авторская гильдия подали на Google в суд и заблокировали GoogleBooks. Такой запрет не приносит никому выгоды — эти книги были написаны и опубликованы 5-30 лет назад. Издатели не знают, как использовать эти книги. Эти книги закупили библиотеки, и они совершенно легально доступны там. Google с помощью новых технологий увеличил ценность этих книг. Но теперь эта ценность опять исчезла, потому что издатели и гильдия авторов противятся этому.

И это только один пример. Поэтому я думаю, что авторское право должно распространяться максимум на три года.

А. Г.: А как вы относитесь к пиратству?

М. Б.: Поскольку вся система копирайта совершенно безумна, люди все равно будут обмениваться файлами, которые они легально приобрели. И я не вижу в этом проблемы — даже если кто-то создает большую файлообменную систему, такую, как Pirate bay. Единственный способ борьбы с этим — это легализация обмена контентом. А пока «пиратство» — это ответ людей на безумную систему авторского права.

Патент как тормоз конкуренции

А. Г.: В обычных отраслях экономики право интеллектуальной собственности тоже сдерживает развитие?

М. Б.: Да, только это в большей степени относится к патентному, а не к авторскому праву. Копирайт защищает выражение определенной идеи в литературной и музыкальной форме. Даже если все это выглядит как большой бизнес, он в конечном итоге связан с развлечением, а значит, этот бизнес не такой уж и крупный. Патенты защищают идеи во всей экономике и сильнейшим образом тормозят экономический прогресс.

Экономический прогресс всегда проистекал из двух вещей — способности изобретателя заработать деньги своим изобретением (сделать продукт, который можно продать, и обогатиться на нем) или дать возможность своему бизнесу быть конкурентоспособным. Именно поэтому мы думаем, что хорошо прописанные права на собственность — защита от государственного вмешательства, от воров, от организованной преступности — все это очень важно для создания здоровой экономической атмосферы. Но вместе с тем вы хотите, чтобы люди могли конкурировать. Вы хотите, чтобы люди могли посмотреть на то, что сделали другие, и сказать: «Это хорошая идея, давай я попробую ее улучшить».

Прогресс всегда опирается на прошлые достижения. А что делают патенты, особенно когда они начинают охватывать все сферы промышленности? Они делают соревнование невозможным. Если все защищено патентом, мне нужно пойти и заплатить 20 или 30 правообладателям.

А если вы убиваете конкуренцию, то монополии остаются монополиями и не создают инноваций. Монополии могут зарабатывать и без инноваций. Только конкурентам нужны инновации. 

А. Г.: И патенты никогда не играли положительной роли?

М. Б.: Патенты почти никогда не приводили к экономическому прогрессу, они, наоборот, его тормозили. Где химическая и фармацевтическая промышленность была сильнее всего развита в конце XIX — начале XX веков? В Германии! Вспомните компании BASF, Bayer и т. д. Но знаете ли вы, что в Германии не было патентов на химические и фармацевтические товары? Патенты распространялись только на производственные процессы, но не на продукты. В Германии не было даже патента на аспирин! Так что крупные немецкие химические и фармацевтические компании конкурировали друг с другом за продукты изо всех сил. Они копировали товары своих конкурентов и из-за этого были очень эффективными и креативными — они создавали огромное количество товаров.

То же самое было и в Швейцарии. В конце XIX века Франция ввела химические патенты. Это было сделано в интересах нескольких крупных фирм (La Fuschine). И что тогда произошло? Все другие производители сбежали из Франции в Швейцарию. Так и появилась швейцарская химическая промышленность — ее создали люди, бежавшие от патентов во Франции. Зато уже через 20 лет во Франции не было никакой серьезной химической промышленности. Уж не говоря об Англии или США, где патентная защита была очень строгой. А в Швейцарии патенты были запрещены Конституцией вплоть до 1978 года.

А. Г.: Ваши взгляды идут вразрез с современной неолиберальной экономикой...

М. Б.: Наоборот, я слишком либерален. Либералы всегда выступали против торговых барьеров. Патенты можно представить себе в виде торговых барьеров. В медицинском бизнесе весь набор патентов контролируют 10-12 компаний, они могут производить лекарства и для этого покупают патенты друг у друга. Даже если вы можете производить эти лекарства дешевле — патенты не дадут вам выйти на рынок.

Патент как тормоз мысли

А. Г.: Компании оправдывают патенты тем, что они тратят громадные средства на исследования. Как без патентов вернуть инвестиции?

М. Б.: Без особых проблем. Большинство денег изобретатель получает не из-за патента, а из-за того, что он создает товар первым.

Скажем, теперь программное обеспечение можно запатентовать, это произошло в 1990-е. А прорыв в разработке программного обеспечения и самих компьютеров начался в конце 60-х и шел более 30 лет, и все это происходило без патентов. И производители программ тогда зарабатывали достаточно. Билл Гейтс сам публично признал: если бы в 70-х и 80-х существовали нынешние законы об интеллектуальной собственности, ни Microsoft, ни компьютерной индустрии бы не было. И технология, которая лежит в основе Skype, изначально не была запатентована, и электронная начинка в компьютерной мышке тоже. Все, кто занимался изучением компьютерной индустрии, признали, что появление патентов затормозило развитие отрасли и ее инновационность.

А. Г.: А фармацевтика?

М. Б.: Фармацевтические компании всегда говорят: мы не такие, как все, чтобы разработать хорошее лекарство, нужно потратить миллиарды долларов, бла-бла-бла. Но факт в том, что уже больше десятилетия прогресс в этой области остановился. Это подтверждают все врачи: с тех самых пор, как в фармацевтике появились патенты, число новых препаратов значительно снизилось. Все изобретения теперь приходят не от крупных компаний, а от маленьких лабораторий, затем крупные компании покупают у них патент и занимаются дистрибуцией и юридическим оформлением изобретения.

Патент как катализатор лени

This browser does not support the video element.

А. Г.: А что насчет музыкантов и артистов, как им зарабатывать деньги на творчество?

М. Б.: Давать концерты.

А. Г.: Как Моцарт и Бетховен?

М. Б.: Именно. Есть прекрасная история про Верди: после появления авторского права он перестал писать оперы, а все свое время посвящал тому, чтобы судиться за авторские отчисления.

Какую достойную зарплату должны получать, например, поп- и рок-звезды? При достойной зарплате вы с радостью продолжаете заниматься тем, чем занимаетесь, а не ищете другую работу. Моцарт зарабатывал примерно 40 тысяч долларов в год в нынешних ценах, а Мадонна — сотни миллионов. Как вы думаете, если бы Мадонне в начале ее карьеры сказали: «У нас нет авторского права, тебе придется давать живые концерты и на протяжении всей карьеры зарабатывать 5-6 миллионов в год. Зарабатывать сотни миллионов не получится». Вы думаете, Мадонна сказала бы: «Нет, ребята, уж лучше я останусь официанткой в баре в Нью-Джерси»? Конечно, чем больше денег вы получаете, тем вам лучше. Но вам не нужны все деньги на свете, чтобы делать то, что вы делаете.

This browser does not support the video element.

Новый закон о копирайте как антикризисная мера

А. Г.: Если российское правительство воспользуется кризисом и отменит патенты, у нас начнется взрывной экономический рост?

М. Б.: Мне кажется, что российское правительство должно потратить государственные деньги на то, чтобы выкупить патенты у компаний и сделать их доступными любой российской компании, которая захочет ими воспользоваться. Это было бы хорошей мерой.

А. Г.: Изменение законов о копирайте было бы отличной антикризисной мерой. Почему же на самом деле правительства сейчас принимают совсем другие меры?

М. Б.: Люди, которые создают правила для бизнеса в США, социально и культурно запрограммированы действовать в интересах крупных компаний. Заметьте, я говорю не о коррупции, хотя в моей родной стране, в Италии, как и в России, это большая проблема.

В США мы допустили сразу три ошибки.

Первая, Федеральная резервная система не занималась своей работой — он не проверял банки. Может быть, их не касаются Goldman Sachs и Lehman Brothers (ФРС не регулируют инвестбанки. — ред.). Но этого нельзя было сказать про CityBank, Bank of America, Wachovia, Washington Mutual. За этими коммерческими банками они наблюдали. Регулирующий орган просто несвободен — он психологически, культурно, политически зависит и занимает слабую позицию по отношению к крупным банкам. И с приходом к власти Обамы ничего не изменилось.

Вторая ошибка — бессмысленная трата государственных денег. Все говорят о безработице и о дефляции, но в медицинской сфере цены выросли на 5-8%. Почему? Потому что туда уходит много государственных денег, но число людей, которые производят медицинские услуги, не растет, растут только цены на эти услуги. Тем временем люди, занимавшиеся строительством зданий, по-прежнему сидят без работы. Чтобы помочь этим людям, их нужно научить другим профессиям, но государственными деньгами этому не помочь.

Третья, самая серьезная причина: многие банки разорены, а мы пытаемся сохранить их и делаем плохие инвестиции — переводим на их счет государственные деньги. То есть берутся деньги из моего и вашего кармана и отдаются банкам, чтобы помочь им выжить. Но эти банки еле-еле дышат — они плохо инвестировали деньги. А происходит это потому, что они получают небольшие государственные субсидии и говорят: «Мне нужно подождать, пока в меня вольют новую кровь, и когда я выздоровею, я снова начну нормально работать. А пока я ничего делать не буду».

Именно так жили японские банки в начале 90-х, и у них ушло более 12 лет на то, чтобы опять начать нормально работать. Это сейчас происходит в США: крупные американские банки сейчас больны. Они совершенно не хотят рисковать. Но если никто не дает денег на рискованные предприятия, то экономическая активность снижается. Если бы мы дали банкам разориться до конца, то у нас осталось бы несколько хороших «чистых» банков, которые могли бы сейчас брать на себя риски.

А. Г.: Почему этого не делают?

М. Б.: Это происходит потому, что руководство американских банков имеет очень сильное лобби в правительстве. Их нельзя трогать. По сути, мы перераспределяем деньги от обычных людей к руководству финансового сектора. И это очень плохо, потому что это откладывает рост на очень далекое будущее. В ближайшие годы рост будет очень медленным.

Забавно, что я, экономист, которого считают очень правым, пришел к тем же выводам, что и очень левый экономист Джозеф Стиглиц. Мы ставим разный диагноз: я думаю, что мы должны создать конкуренцию, а он считает, что нужно национализировать банки. Но мы соглашаемся, говоря о том, что произошло.

А. Г.: Ваш прогноз: кризис продолжится, и в следующие несколько лет рост будет идти очень медленно?

М. Б.: Да. Этот кризис гораздо сложнее, чем просто финансовый кризис. Он связан с перераспределением экономической активности между западными странами и голодными развивающимися странами, такими, как Китай и Индия.

Проблема перераспределения экономической активности очень серьезна. Это проблема для США, Европы и частично для России, для тех, кто занимался производством разных товаров, — теперь все эти товары будут производиться в Китае, Индии и Бразилии.