Три старухи

Жила-была в Петербурге, а потом в Петрограде, а потом уж и в Ленинграде поэтесса Анна Ахматова. И крепко не любила она эмигрантов, уехавших из Советской России. Не потому, конечно, что из советской, а потому, что из России.

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам,

— клеймила она эмигрантов еще в 1922 году. Позднее Ахматову очень огорчало и раздражало то обстоятельство, что она лишена возможности открыто исправлять в советской печати те неточности, которые эмигранты-мемуаристы допускали, описывая ее взаимоотношения с первым мужем — Николаем Гумилевым. Ведь тогда бы пришлось косвенно признать, что она эмигрантские мемуары каким-то образом сумела раздобыть, а это вызвало бы у товарищей из соответствующих органов серьезные вопросы. Да и само имя Гумилева в Советском Союзе вслух произносилось крайне редко. «Врагов советской власти» здесь не столько проклинали, сколько старались вычеркнуть из памяти людей.

В декабре 1964 года Ахматовой впервые после революции посчастливилось побывать в Италии. Там она и прочитала серию мемуарных очерков о себе и Гумилеве, напечатанную в сентябре того же года парижской «Русской мыслью». Под очерками стояла подпись поэтессы Ирины Одоевцевой — ученицы Гумилева и жены гумилевского хорошего приятеля, Георгия Иванова, слывшего и действительно ставшего в эмиграции одним из лучших русских стихотворцев.

13 февраля 1965 года живший в США литературовед Глеб Струве запрашивал своего парижского корреспондента: «Слыхали ли Вы о том, что в Париже по рукам ходит письменный протест Анны Андреевны Ахматовой против воспоминаний Одоевцевой о Гумилеве и его отношениях с нею, Ахматовой? До меня этот слух дошел не из Парижа, а оттуда мне никто об этом не писал». «Не писал» потому, что такой «протест» на самом деле Ахматовой составлен не был, однако в разговорах с друзьями она в выражении своих чувств к Одоевцевой не постеснялась. Одоевцева хорошо знала Гумилева, «но потом почему-то взбесилась и возвела на него напраслину. И знала-то она его всего один год». Так старшая поэтесса судила младшую в разговоре с Лидией Чуковской. Еще более яростные отповеди Одоевцевой, а также Вере Неведомской и Анне Гумилевой находим в ахматовских записных книжках: «Гумилева нам описывают три дементные и ничего не помнящие старухи (А. А. Гумилева, Вера Неведомская и Ирина Одоевцева)». Или: «Три безумные старухи (А. А. Гумилева, Вера и Одоевцева). Это не конкурс красоты». Или: нельзя «верить трем дементным старухам (А. А. Гумилевой, В. А. Неведомской, И. Одоевцевой), все забывшим, все мощно опошляющим и еще сводящим какие-то свои темные счеты». «Дементные», напомним, это выжившие из ума. Также напомним, что Одоевцева была младше Ахматовой как минимум на пять лет.

Одоевцевой, в свою очередь, было трудно примириться с теми злыми словами о Георгии Иванове, которые она нашла в воспоминаниях Ахматовой о Мандельштаме, опубликованных в альманахе «Воздушные пути». «Об Ахматовой я сначала не хотела писать, — признавалась Одоевцева филологу Владимиру Маркову в письме от 20 августа 1966 года, — так как она гнусно поступила по отношению к Жоржу в "Воздушных путях", выставив его каким-то вралем, хвастающимся своей вымышленной близостью с Гумилевым и с ней. Оскорбилась же она тем, что Жорж в "Петербургских зимах" ее недостаточно превознес. Но раз она умерла — то какие могут быть с нею счеты?» Речь здесь идет о мемуарной книге Георгия Иванова «Петербургские зимы» и о тех финальных страницах воспоминаний самой Одоевцевой, которые писались уже после смерти Ахматовой.

В итоге в книге «На берегах Невы» автору хватило здравого смысла и тактической сметки прибегнуть к жесткой автоцензуре и удержаться от хулы в адрес Ахматовой. Более того, из воспоминаний Одоевцевой было тщательно вычищено почти все, что могло восприниматься сметливым читателем как скрытая женская месть старшей современнице.

Так, в том варианте заключительного фрагмента книги «На берегах Невы», который был напечатан в «Русской мысли» и в недобрый час попался на глаза Ахматовой, Гумилев причитал, обсуждая с Одоевцевой Владимира Шилейко — второго ахматовского мужа: «Почему Анна Ахматова выбрала именно самого неподходящего из всех своих поклонников, самого невозможного. Ах, до чего мне жаль Анну Андреевну!» В книжной версии это место было убрано, а в ответ на «простодушный» вопрос Одоевцевой: «...она, кажется, уже хочет разводиться с ним?», Гумилев отрубал: «Об этом мне ничего не известно. А вам советую не слушать вздорные слухи. И не повторять их».

Единственное, что Одоевцева в книге себе позволила — это исподволь, но последовательно противопоставить образу Ахматовой собственный образ. Начиная с мелких, но запоминающихся деталей портрета («горбинка носа» Ахматовой; «короткий нос» самой Одоевцевой) и завершая стилем поведения, усвоенным при общении с Гумилевым. Об Ахматовой (устами Гумилева): «Она была дьявольски горда». О себе (после реплики Гумилева: «А теперь бегите за чаем!»): «Он прислоняется к стене и закрывает глаза, а я бегу на кухню к Паше».

«— А вы все-таки напрасно уезжаете. И Коля, наверно, не одобрил бы... Так не забудьте. Зайдите проститься». Эта строгая, но великодушная ахматовская реплика тоже приведена в книжном варианте мемуаров Одоевцевой.

Олег Лекманов