Мой личный Бруклинский мост
Если принять за данность, что небоскребы — это эрегированные члены, смотрящие вверх, а прямые мосты между плоскостями — эрегированные члены, уже готовые проникнуть в вагину, то Нью-Йорк — самый сексуальный город. Нет, не эротичный, как Париж, не элегантный, как Амстердам, не буйный, как Рио-де-Жанейро, а именно сексуальный, готовый в любую секунду сбросить трусы и насадить.
Лифты на Эмпайр-стейт-билдинг, каждую секунду, с раннего утра до поздней ночи, доставляющие туристов-ротозеев на смотровую площадку на 86-м этаже, похожи на сперму, которая фонтанирует толчками. Толчок, еще десяток на поверхности, толчок — еще двадцать, еще лифт, еще, еще. Потом, конечно, они сползают все — как будто натолкнулись на презерватив, но... Главное же процесс, да?
Только однажды оболочка порвалась, когда на шпиль самого высокого небоскреба в Нью-Йорке еще в 30-е годы попытались посадить дирижабль. Вот тогда пассажиры осеменили собой резиновую гондолу и отправились прочь из Большого Яблока. Больше таких осечек Провидение не допускало, и туристы, сползшие по лестнице вниз, тихо и спокойно разъезжаются по домам. В одном из таких поездов, которые круглосуточно гонят кровь города — пассажиров по 369 километрам подземных путей, оказался и я.
Я ехал ночью из одного бруклинского района на совершенно противоположную часть острова, на вечеринку, которую организовал завуч моей бывшей школы. Завуча звали Чарльз, он был типичным англосаксом — светло-рыжим, с длинным и острым носом, ходил всегда при галстуке и говорил, повышая интонацию к концу предложения.
Вечеринка была посвящена наступающему лету, только что прошел вечерний дождик, в общем, было тепло, не пыльно, и в бруклинском Флатбуше, где он жил, цвели вишни. Разумеется, к началу вечеринки я безнадежно опаздывал. Чарльз жил в двухкомнатной квартире с большой гостиной на последнем этаже небольшой пятиэтажки. Первым делом он, уже изрядно поддавший, познакомил меня и соседку. Той оказалась девушка с Филиппин — пухленькая и вся такая чернявая. Под облегающей блузкой не было ровным счетом ничего — только выпирающая грудь второго размера и довольно крупные соски, отчетливо видные через облегающую ткань. Еще она алчно улыбалась, но сразу давала понять: она хозяйка положения. Будешь смотреть то, что показывают, а не то, что хочется.
Потом появился какой-то парень с бутылкой «Столичной» и начал напирать на мое московское прошлое. Спасли меня две барышни-японки. С одной я вместе учился, а вторая была ее подружкой. Они шли на крышу, которая превратилась в общую курилку, в руках у них было несколько бутылок «Гиннесса», и они любезно позвали меня с собой.
С крыши дома Чарльза открывался удивительный вид — весь Манхэттен со стороны Ист-Ривер, Бруклинский мост, Манхэттенский, а вдалеке сверкал огнями Вильямсбургский. Луна, конечно, и чертовски возбуждающий, многообещающий запах, который бывает только поздней весной.
Подружку моей одноклассницы звали Санае. Почему-то все японки кажутся мне похожими на один сплошной комикс манга. Улыбка до ушей, короткие юбки, совсем не узкие глаза. Мы, конечно, улыбаясь другу, выпили ирландское пиво, поговорили про японскую поэзию начала XVI века и спустились вниз.
Уже сильно подвыпивший Чарльз достал откуда-то бутылку мексиканской текилы и лайм из Флориды. Соль была морская, текила пилась легко, а мы с Санае уже закусывали одной долькой лайма — цитрусовый фрукт оказался единственным на всю литровую бутылку. Потом я ее снова потащил на крышу. Курить. Ни она, ни я не курили, но этот повод ее устроил. Мы побежали по другим крышам к концу квартала, ближе к набережной Бруклина, пугать котов и добропорядочных граждан.
Она прижала меня к какой-то трубе и начала целовать. Ее губы прошлись по мне мягкой скалкой, а руки начали шарить за поясом. Я, конечно, тоже не отставал, стаскивая японские трусики. Потом она села на колени и, обхватив губами член, начала насаживать на него свою голову. Яростно и быстро. Я в этот момент поднял глаза и увидел Бруклинский мост во всем своем великолепии. Две стойки, на которых развеваются флаги, между ними длинный настил. И мое тело, которое трепещет во рту у японки.
Конечно, я бы мог написать тут про Маяковского, который посвятил стихи Бруклинскому мосту, сам бывал в Нью-Йорке и творил в городе Большого Яблока еще большие непристойности, но этого не было. Ни о каком Маяковском я не думал.
Я просто развернул ее к себе задом, а к Бруклинскому мосту передом, и вошел в нее — так глубоко, что она вскрикнула от боли. Но мы все сделали быстро — еще пара движений, и Санае затряслась, а я вытащил свой член и размазал сперму по ее губам. Потом мы сидели, курили на двоих одну сигарету, которую я захватил у кого-то на вечеринке. Она все время прижималась ко мне, а я сидел и думал, что ради этого стоило переезжать сюда — чтобы однажды ночью, весенней ночью заниматься сексом на крыше кондоминиума с японкой и видом на Бруклинский мост.
Через полчаса, когда мы вернулись на нашу крышу, нас встречал в стельку пьяный Чарльз и предлагал выкурить косячок марихуаны.
Собственно, типично нью-йоркская история. Чарльз работает сейчас в Майами. Его перевели осенью этого года. Санае вернулась летом в свой Токио. Где ее подружка — я даже не знаю.
Павел Иванов