Ник Ильин: Мой отец возвращается в Россию
В 1958 году Московская патриархия, под управлением которой находилось Трехсвятительское подворье Русской православной церкви в Париже, куда мы регулярно ходили, присвоила моему отцу Владимиру Ильину степень доктора богословия. Тогда же его, эмигранта со стажем (он выехал из России в 1919 году), стали приглашать в Москву. Но он так никогда и не вернулся. Не хотел, эмоционально не был способен.
Владимир Ильин слишком ненавидел сложившийся в СССР режим, считал его причиной гибели российской культуры. Я помню (мне было девять лет), как в четверг 5 марта 1953 года мой отец сбежал по лестнице, размахивая газетой Figaro: «Наконец-то эта сволочь умерла». Он требовал шампанского — отметить смерть вождя.
Всю свою жизнь Владимир Ильин посвятил тому, чтобы изучать и поддерживать российскую культуру. Он окончил философско-лингвистический, физико-математический, богословский факультеты и отучился в консерватории. В недавно вышедшей книге «Пожар миров» с избранными статьями моего отца из журнала «Возрождение» есть такие названия: «Художественный стиль русских философов и ученых», «Чайковский и русская симфония», «Метафизические и нравственные устои русской литературы и их антитезы», «Пушкин и его судьба»… Как и многие эмигранты первой волны, он считал своей целью сохранять наследие русской культуры. Не исключено, что ему могло казаться из-за границы, что там, в СССР, уже не осталось людей, способных это наследие отстоять. В нашей маленькой квартирке в Париже, на avenue de Tourville, 26, бывали те, кто считался интеллектуальной элитой России. Мне как-то рассказывал отец, что, когда мне было два года, я сидел на коленях у Николая Бердяева. Сам я помню, что у нас все время был сумасшедший дом: всегда полно народу, у папы в кабинете, где он работал и спал, бесконечно пили чай, обсуждали философию, богословие, православие и литературу, судьбу России — дискуссии были бесконечны и очень эмоциональны.
Отец вообще был очень эмоциональным человеком, даже вспыльчивым. За это его многие не любили в эмигрантской среде. Ведь эмиграция — вынужденное собрание людей с разными политическими взглядами, настроениями — вовсе не была санаторным отдыхом. Здесь плелись интриги, устраивались заговоры, отец с его вспыльчивостью и непокорностью быстро разошелся с местной «элитой» (к которой принадлежал и Бердяев) по многим религиозно-философским вопросам и был вытеснен из «пантеона» русских эмигрантских философов на второй или даже третий план.
Но он никогда не сдавался и всю жизнь продолжал писать статьи, читать лекции, изучать культуру России. Увы, я сам не знал, каким талантливым он был. В 10 лет меня отдали в школу-интернат в Англии. Когда я возвращался на каникулы в Париж, отец всегда ждал меня, чтобы поговорить на какие-нибудь философские темы. Я всеми способами старался избежать этих разговоров. Думаю, он искал во мне собеседника, в котором из-за вечных распрей в эмигрантских кругах так нуждался. Но я в силу своего возраста (с отцом разница в возрасте составляла 54 года) и непосвященности не понимал этого и не видел ценности таких разговоров.
Сейчас жалею об этом, и эта книга «Пожар миров», выпущенная издательством «Прогресс-Традиция», с одной стороны, стала продолжением дела моей матери, которая после смерти отца занималась его архивами и выпуском книг, а с другой — исполнением сыновнего долга.
Я отдал все дневники в архив Фонда русского зарубежья в Москве, пусть изучают. И хоть мой отец сам так никогда и не смог перебороть себя и приехать в Россию (он умер в 1974 году), мне приятно, что его статьи, архивы, дневники, книги возвращаются в страну, которую он очень любил и культуре которой посвятил свою жизнь.